Хоть каждый раз его перо хилей, —
7 Крестьянин, чья кормушка небогата,
Встаёт и видит — побелел весь луг,
И бьёт себя пониже перехвата;
10 Уходит в дом, ворчит, снуёт вокруг,
Не зная, бедный, что тут делать надо;
А выйдет вновь — и ободрится вдруг,
13 Увидев мир сменившим цвет наряда
В короткий миг; берет свой посошок
И гонит вон пастись овечье стадо.
16 Так вождь причиной был моих тревог,
Когда казался смутен и несветел,
И так же сразу боль мою отвлёк:
19 Как только он упавший мост приметил,
Он бросил мне всё тот же ясный взгляд,
Что у подножья горного[310] я встретил.
22 Он оглядел загромождённый скат,
Подумал и, кладя конец заботам,
Раскрыв объятья, взял меня в обхват.
25 И словно тот, кто трудится с расчётом,
Как бы всё время глядя пред собой,
Так он, подняв меня единым взмётом
28 На камень, намечал уже другой
И говорил: "Теперь вот тот потрогай,
Таков ли он, чтоб твёрдо стать ногой".
31 В плаще[311] бы не пройти такой дорогой;
Едва и мы, с утёса на утёс,
Ползли наверх, он — лёгкий, я — с подмогой.
34 И если бы не то, что наш откос
Был ниже прежнего, — как мой вожатый,
Не знаю, я бы вряд ли перенёс.
37 Но так как область Злых Щелей покатый
К срединному жерлу даёт наклон,
То стены, меж которых рвы зажаты,
40 По высоте не равны с двух сторон.
Мы наконец взошли на верх обвала,
Где самый крайний камень прислонён.
43 Мне так дыханья в лёгких не хватало,
Что дальше я не в силах был идти;
Едва взойдя, я тут же сел устало.
46 "Теперь ты леность должен отмести, —
Сказал учитель. — Лёжа под периной
Да сидя в мягком, славы не найти.
49 Кто без неё готов быть взят кончиной,
Такой же в мире оставляет след,
Как в ветре дым и пена над пучиной.
52 Встань! Победи томленье, нет побед,
Запретных духу, если он не вянет,
Как эта плоть, которой он одет!
55 Ещё длиннее лестница предстанет;[312]
Уйти от них — не в этом твой удел;[313]
И если слышишь, пусть душа воспрянет".
58 Тогда я встал; я показать хотел,
Что я дышу свободней, чем на деле,
И молвил так: «Идём, я бодр и смел!»
61 Мы гребнем взяли путь; ещё тяжеле,
Обрывистый, крутой, в обломках скал,
Он был, чем тот, каким мы шли доселе.
64 Чтоб скрыть усталость, я не умолкал;
Вдруг голос из расселины раздался,
Который даже не как речь звучал.
67 Слов я понять не мог, хотя взобрался
На горб моста, изогнутого там;
Но говоривший как бы удалялся.
70 Я наклонился, но живым глазам
Достигнуть дна мешала тьма густая;
И я: "Учитель, сделай так, чтоб нам
73 Сойти на вал, и станем возле края;
Я слушаю, но смысла не пойму,
И ничего не вижу, взор склоняя".
76 И он: "Мой отклик слову твоему —
Свершить; когда желанье справедливо,
То надо молча следовать ему".
79 Мы с моста вниз сошли неторопливо,
Где он с восьмым смыкается кольцом,
И тут весь ров открылся мне с обрыва.
82 И я внутри увидел страшный ком
Змей, и так много разных было видно,
Что стынет кровь, чуть вспомяну о нём.
85 Ливийской степи было бы завидно:
Пусть кенхр, и амфисбена, и фарей
Плодятся в ней, и якул, и ехидна, —
88 Там нет ни стольких гадов, ни лютей,[314]
Хотя бы все владенья эфиопа
И берег Чермных вод прибавить к ней.
91 Средь этого чудовищного скопа
Нагой народ,[315] мечась, ни уголка
Не ждал, чтоб скрыться, ни гелиотропа[316].
94 Скрутив им руки за спиной, бока
Хвостом и головой пронзали змеи,
Чтоб спереди связать концы клубка.
97 Вдруг к одному, — он был нам всех виднее, —
Метнулся змей и впился, как копье,
В то место, где сращенье плеч и шеи.
100 Быстрей, чем I начертишь или О,
Он[317] вспыхнул, и сгорел, и в пепел свился,
И тело, рухнув, утерял своё.
103 Когда он так упал и развалился,
Прах вновь сомкнулся воедино сам
И в прежнее обличье возвратился.
106 Так ведомо великим мудрецам,
Что гибнет Феникс, чтоб восстать, как новый,
Когда подходит к пятистам годам.
109 Не травы — корм его, не сок плодовый,
Но ладанные слезы и амом,
А нард и мирра — смертные покровы.[318]
112 Как тот, кто падает, к земле влеком,
Он сам не знает — демонскою силой
Иль запруженьем, властным над умом,
115 И, встав, кругом обводит взгляд застылый,
Ещё в себя от муки не придя,
И вздох, взирая, издаёт унылый, —
118 Таков был грешник, вставший погодя.[319]
О божья мощь, сколь праведный ты мститель,
Когда вот так сражаешь, не щадя!
121 Кто он такой, его спросил учитель.
И тот: "Я из Тосканы в этот лог
Недавно сверзился. Я был любитель
124 Жить по-скотски, а по-людски не мог,
Да мулом был и впрямь; я — Ванни Фуччи,[320]
Зверь[321], из Пистойи, лучшей из берлог".
127 И я вождю: "Пусть подождёт у кручи;
Спроси, за что он спихнут в этот ров;
Ведь он же был кровавый и кипучий".[322]
130 Тот, услыхав и отвечать готов,
Своё лицо и дух ко мне направил
И от дурного срама стал багров.
133 "Гораздо мне больнее, — он добавил, —
Что ты меня в такой беде застал,
Чем было в миг, когда я жизнь оставил.
136 Я исполняю то, что ты желал:
Я так глубоко брошен в яму эту
За то, что утварь в ризнице украл.
139 Тогда другой был привлечён к ответу.
Но чтобы ты свиданию со мной
Не радовался, если выйдешь к свету,
142 То слушай весть и шире слух открой:
Сперва в Пистойе сила Чёрных сгинет,[323]
Потом Фьоренца обновит свой строй.[324]
145 Марс от долины Магры пар надвинет,
Повитый мглою облачных пелён,
И на поля Пиценские низринет,
148 И будет бой жесток и разъярён;
Но он туман размечет своевольно,
И каждый Белый будет сокрушён.[325]
151 Я так сказал, чтоб ты терзался больно!"[326]
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Круг восьмой. — Седьмой ров (окончание)1 По окончаньи речи, вскинув руки
И выпятив два кукиша, злодей
Воскликнул так: «На, боже, обе штуки!»
4 С тех самых пор и стал я другом змей:
Одна из них ему гортань обвила,
Как будто говоря: «Молчи, не смей!»,
7 Другая — руки, и кругом скрутила,
Так туго затянув клубок узла,
Что всякая из них исчезла сила.
10 Сгори, Пистойя, истребись дотла!
