ещё:
История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она – следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление.
Знаю, в кого эта стрела. Лермонтов погиб в двадцать шесть, и к тому моменту я уже пережил его на три года.
Моя история, конечно, полезнее и любопытнее историй целых народов; назвать же свою душу мелкой я никак не могу, хотя, подозреваю, желающих это сделать немало, и наверняка кто-то издевательски процитирует поэта в адрес этих мемуаров.
А вот в грехе тщеславия признаюсь легко, как и в желании возбудить интерес и даже в грехе лжи. Любые воспоминания – это ложь. Кое-что я забываю, кое-что приукрашиваю – порой намеренно, порой случайно. Если вас не устраивает, то не читайте дальше. Я лжесвидетельствую, вру, оправдываюсь, и у меня есть на то основания. О них я вам не скажу. Но если вам нужен не пересказ, если вам нужна не поверхностная, а холодная глубокая правда, то оставайтесь. Но когда будете ругать меня – вспомните, я предупреждал. Не верьте мне на слово, каким бы честным я ни казался, какой бы исповедальной ни стала моя речь.
Инструкции, которые я получил в Нью-Йорке, были предельно расплывчаты.
Казалось, на Земле остался лишь один человек, свято веривший в то, что Организация не вмешивается во внутренние дела государств, – генеральный секретарь Мирхофф. Представитель Организации в Восточной Европе и России, заместителем которого я стал, должен был доносить до суверенных правительств точку зрения Организации, способствуя безопасности и стабильности региона.
Точка зрения Организации была известна: свобода слова и рынка, нивелирование границ, верховенство международного закона, демократия etc., – но инструкции (сюрприз!) оставляли право определять границы этих абстракций нам. Что и говорить, в соревновании по перекладыванию ответственности Мирхофф бы уверенно занял первое место.
В теории наша функция была консультативной, на практике же мы постепенно превращались в надзирающую инстанцию. Формально суверенные правительства могли отмахнуться от наших советов, но тогда следующим этапом стало бы вынесение вопроса на Генассамблею или Совбез, и мудрые правительства предпочитали решать проблемы на нашем уровне, а не поднимать их в администрацию генсека.
Работу непосредственно в России усложняло то, что она была соучредителем Северного альянса и, значит, одним из главных доноров Организации – и Армии Земли. В случае противоречий между Организацией и, скажем, Словакией конфликт окончился бы капитуляцией последней; конфликт же между Организацией и Россией заводил в тупик первую. Таким образом, в Москве нашей первостепенной задачей было сохранение у власти лояльных Организации людей.
Что из себя представляла Россия?
Московская агломерация мало чем отличалась от Нью-Йорка, Токио или тогдашнего Шанхая, разве что погодой. Европейскую часть страны покрыли милые ухоженные города, а вот за Уралом, на тянущихся к Тихому океану просторах, начиналась настоящая новая Россия.
Мерзлота отступила, климат Сибири стал мягким и благоприятным, и новые города росли как на дрожжах, а дети московской элиты уезжали туда как на фронтир: строить заводы и добывать полезные ископаемые. После катастрофы в Китае жители его северных районов мигрировали в Забайкалье и Сибирь. Киплингу бы понравилось: с мест сошли Запад и Восток, и встретились, и родили детей.
Москва относилась к Новокузнецку или Нововладимиру как метрополия к своим колониям. В колониях строили школы, больницы и фабрики, молодёжь бежала на европейский запад за образованием и достойной жизнью, а из Москвы на восток ехали стяжатели денег, карьеры или даже славы. Не забывайте, всю дальневосточную границу требовалось охранять от банд, промышлявших теперь по Китаю и Монголии.
Как выразитель интересов Организации, я занимался иностранными инвестициями в освоение Сибири и лоббировал максимальное участие Армии Земли в охране границ, сбивал тарифы и добывал преференции для ТНК, вкладывавших в Организацию деньги. Об этом не принято говорить, но бюджет Организации тогда раздулся до такой степени, что даже максимальные годовые взносы (которых не было) всех стран-участников не могли покрыть больше трёх кварталов. Избавившись от военной нагрузки, страны Северного альянса неожиданно (в первую очередь для генсека) отказались выделять средства на Армию Земли в былом объёме.
Это и породило пагубную, как считают некоторые, связь Организации с ТНК, плоды которой мы пожинаем сегодня. Лично я не думаю, что зависимость от ТНК принципиально хуже зависимости от старых государств, но одно зло не оправдывает другое. Хотя разница есть: драконов прошлого мы изучили и знали их слабые места, а вот кракены современности тогда только начали показываться над водой.
11. Русские боги
К Русской Неоортодоксальной Церкви я никогда не относился серьёзно.
О так называемом «Религиозном пробуждении», с которым теперь в массовом сознании увязан Шанхай, переворот Санита в США и восстание «Регионов», ещё мало кто думал. Усиление Организации воскрешало реакционеров – но мы ждали удара от традиционных противников, дорогих и любимых антиглобалистов, и с трудом могли представить атаку призраков из такой древности. Наверное, профессиональная деформация – с ходу не вспомню ни одного искренне верующего выпускника Аббертона.
Духовные стороны религии или богоискательство нас не интересовали: неоклассическое образование избавляет от предрассудков. Мы учили историю и теологию, мы понимали, какое значение имеет религиозное сознание и какой магией обладает сей джинн; в одном ошибались – думали, он давно упрятан в лампу.
Когда я летел в Москву, религии представлялись мне развлечением для любителей: в коридорах штаб-квартиры я не встречал людей, всерьёз обсуждавших догмат о Троице или учение об Ахура-Мазде. Израильтянам говорили «шабат шалом», но они – наш фронт в борьбе с Исламским Государством, и пусть верят хоть в Шиву, если им это поможет; мы с Уэллсом занимались ИГ, но никогда не рассматривали борьбу с государством-террористом как войну с исламом.
Поскольку в мои скромные обязанности не входило пророчествовать, проповедовать или просвещать, а идеологию в России запрещала конституция, мне было совершенно всё равно, во что верят местные.
Я думал, буду заниматься безопасностью, правовым регулированием, экономикой и прочей скукой. Я видел белокаменные соборы и трогательные церквушки, но думал, РНЦ превратилась в фикцию вроде англиканства. Тогда все кликушествовали о приходе фундаменталистов к власти в Америке, и по сравнению с США Россия была страной глубоко атеистической.
Верующих в стране было около 75 %, якобы неоортодоксов – всего 50 %, в том числе практикующих – не более 10 %. В Московской агломерации и того меньше – 5 %. Да, правящие центристы использовали религию в своей пропаганде, но я полагал, они делают это в силу традиции. Я
