— Верно, что это наша земля? — спросил обеспоко-енно Кабул старшего бия. — Хозяева ли мы на ней?
Айдос переломил толстую, сухую донельзя ветвь джангиля будто выстрелил. Напугал и без того оробевших биев. Кабул даже голову вобрал в плечи.
— Наша земля, — твердо ответил Айдос. — Межа святая. Сделаешь шаг к северу — бий, сделаешь к югу — раб.
— Сейчас-то мы кто?
— Вольные степняки.
Успокоился вроде Кабул — подумал, видно, о шаге на север.
Заметил это Есенгельды, покачал осуждающе головой.
— С Айдосом-то вы рабы. Где застанут вас нукеры хана, там и кончится ваша свобода. А хан — хозяин и юга и севера. Не уйти от него, не спрятаться…
— Полно вам, Есенгельды-ака! — взмолился Кадырберген. — Что уж так все у вас безотрадно… Живые должны жить и благодарить бога, что жизнь им даровал. Вместо слов горьких примем-ка лучше мясо сладкое. Тем более что оно уже готово и само просится в рот.
— Слава мудрому Кадырбергену! — засмеялся Айдос. — Примемся за мясо, а несчастья и беды от нас не уйдут.
Все расселись на сухих ветвях, как на мягких кошмах, подобрали под себя ноги. Потянулись к деревянным шомполам. Мясо было горячим, будто угли, и обжигало руки. Но это не остановило степняков. Они с веточек снимали его зубами и отправляли в рот.
Трапеза мирит всех, даже врагов. Забыли степняки тревожное и грустное, навеянное словами Есенгельды. И про опасность забыли. Тишина подкупала каждого.
Когда одолели первого барана, а второй, разделанный на сто кусков, повис над огнем, степняки подобрели вовсе. Не то что спорить, думать ни о чем неприятном не хотелось. И если бы не Есенгельды со своими предостережениями, забыли бы о хане, о его нукерах, о шакалах, которые бродят где-то в чащобе. Но неугомонный Есенгельды не утихал:
— Не глуп ты, Айдос, а поступаешь неразумно. Зря у ханских ворот крикнул, что едем в Маман-шенгеле. Не только у меня, но и у стражников есть уши.
— Для них и сказано было, — ответил Айдос.
— Хану хочешь помочь найти себя?
— Нет. Хочу, чтобы не мучили понапрасну коней в степи, отыскивая Айдоса.
— Здесь решил накинуть на себя аркан?
— На своей земле легче умереть.
— Начнут накидывать аркан — не одного тебя захватят. Эй, джигиты, не убраться ли нам отсюда подобру-поздорову…
— Воля ваша, Есенгельды-ага. Закончим второго барана — и седлайте коней!
Джигиты стали подносить новые веточки с нанизанным на них мясом, горячим как уголь, обжигающим руки и губы. Вдруг раздался стук копыт в зарослях джангиля.
Пара коней шла напористо по тропе, ведущей к поляне.
— О алла! — вознес руки к небу Есенгельды. — Торопятся, шакалы…
Есенгельды хотел подняться, но Айдос остановил его:
— Не твой — мой час пробил, старик.
Айдос встал и пошел навстречу спешащим к турангилю всадникам.
Есенгельды не ошибся: это были нукеры, вооруженные, на горячих конях.
— Айдос! — крикнул первый, едва конь вынес его на поляну. — Собирайся! Тебя требует Мухаммед Рахим-хан. Приказано доставить в Хиву немедленно.
— Повинуюсь, — опустил голову Айдос и направился к своему коню, стоящему у турангиля.
14
Домой Али вернулся вроде бы и не стремянным. Понял это, когда прощался с Айдосом за холмом Мыржыка. Не думал уже бий о своем помощнике, забывал о нем на глазах, торопился расстаться. Последнее, что сказал: «Быка из загона возьми, пусть будет твоим началом счастья и богатства».
Какое уж там начало счастья! Если старшему бию не дал счастья рогатый, а бий-то достойнее своего стремянного, почему вдруг подарит его Али? Да и не за что. Предал своего бия Али. струсил, когда над ними обоими закружила птица смерти. Не клюнула еще ни Айдоса, ни Али, но ведь путь до Хивы далек, и найдет время, чтобы клюнуть. За смерть хивинца придется расплачиваться смертью.
Как расстался с бием Али, как передал его в руки Доспана, так и занемог. Слез с коня у самого дома сам не свой. В юрту вошел чужим. Будто все глядело на него с укором: зачем явился, здесь ли тебе место?
И сын спросил, косо глядя и хмурясь:
— Прогнал тебя Айдос-бий?
Убил бы щенка за сказанное, не будь он прав.
Прогнал ли Айдос своего помощника или отпустил, пожалев, суть-то одна: не нужен он больше старшему бию.
Собственная ненужность мучила Али. Признаться в этом не мог. Выше его сил было это. Сказал, однако, другое:
— Если, послав меня женить сына и подарив на главный калым своего быка, посчитал, что прогнал, то прав ты, Жалий…
Не поверил бы Жалий отцу, не упомяни тот рогатого. Солгать про быка — опозорить весь род. И про женитьбу не солжешь. Думали про невесту для Жалия давно и калым собирали.
Зарделся Жалий: то ли устыдился сказанного, то ли обрадовался вдруг выпавшему счастью, но не сказал «спасибо» ни отцу, ни старшему бию.
В юрте Али повторил все жене. Она, немощная, поднимавшаяся с постели лишь с чужой помощью, тут, обрадовавшись, поднялась сама.
— Дожила все же до счастливого дня, — сказала бедняжка, держась слабыми руками за жердь, что подпирает свод юрты. — Да отблагодарит Айдоса всевышний! Заботится о нас старший бий.
— Люди другое говорят, — робко вставил свое слово Жалий.
— Перестанут говорить, как поведу быка счастья и богатства к будущему свату, — отверг чужой навет Али. — Ни делом, ни словом не унизил нас старший бий.
— Э-э… — простонала жена Али. — У людей свои заботы, у нас свои. Пошел бы, отец, поискал невесту Жалию.
Поворачивалось дело так, что и думать о своем несчастье было некогда, и разлад с Айдосом не мучил уже сердце Али, как прежде. Ветром налетели на него заботы, закружили его. Успел только сойти с коня, а снова надо лезть в седло. Теперь не по Айдосову приказу, а по собственной нужде.
Куда, однако, скакать? Где невеста-то?
Мать ласково, чтоб не обидеть сына, спросила:
— Может, приметил какую девушку, так скажи, сынок. Если в нашем ауле она, так и седлать коня не надо. Засветло обговорит все отец, а утром погонит быка за калым.
Помялся Жалий и выдавил из себя: — Дочь Гулимбета…
— О-о! — протянула мать. — Придется седлать коня. Далекую невесту выбрал сынок.
— Это какой Гулимбет? — решил уточнить Али. Ему ведь предстояло искать будущего свата в степи.
Гулимбет- соксанар, из аула Маман-бия.
— Странное прозвище! — удивился Али. — Гулимбет, Считающий просо…
— Хорошее прозвище, — одобрила мать. — Если умение считать передалось дочери, то будет кому копить богатство. Наш-то Жалий простодушен и доверчив, у него все из рук и ничего в руки!
— Наверное, умение считать — тоже счастье, — рассудил Али. — Пусть оно войдет в юрту Жалия.
— Пусть, — согласилась мать.
Бык Айдоса, оказывается, нес счастье всякому, кто становился его хозяином. Али перестал сетовать на судьбу свою: не обделил, выходит, бог его, раздавая блага земные. И сына Жалия не забыл. Глядишь, станет настоящим степняком. Вот оно — начало счастья.
Не знал Али, что не началом счастья был этот день, а началом несчастья.
Ранним утром, оседлав коня, он поехал сватать дочь Гулимбета, Считающего просо.
Однако лучше бы не ездил. Едва конь вынес его от аула, как с другой стороны в аул въехали Бегис и Мыржык. Въехали и остановили коней у юрты Али.
— Эй, джигит! — крикнул Бегис, вызывая Жалия. — Небо опрокидывается на землю, а ты спишь в своей норе ровно суслик.
На крик вышел Жалий, удивленный и напуганный: может, в самом деле беда?
— Что, бий?
— Не знаешь разве? Скрытен, оказывается, твой отец. Прогнал его Айдос от себя, как больную собаку. Пнул сапогом несчастного…
Побледнел Жалий от стыда за отца: с собакой сравнили!
— Молчишь! — зарычал Бегис. — Принимаешь обиду Айдоса!
— Нет, не принимаю, — пролепетал Жалий. — Разве такое можно принять…
Тогда защити честь отца!
— Как? — не понял Жалий. Может ли он, простой степняк, в ответ на нанесенную ему обиду пнуть бия ногой. Такого не бывало. — Как защитить?
— Садись на коня и скачи за нами! — сказал Бегис. — В дороге все поймешь.
— И торопись! — добавил Мыржык. — Джигиты ждут нас.
На краю аула, верно, собиралась стайка верховых. Они были с арканами и копьями.
Волнение охватило Жалия: за отца встают парни его аула, а он колеблется, медлит. Трусит вроде. Что подумают о таком джигите степняки?
Пошел в загон. Не уверен был, однако, что делает правильно, душа его маялась сомнениями, и, не будь рядом Бегиса и Мыржыка, остановился бы, но не давали передыха бии, взглядами и окриками подталкивая вроде бы Жалия. И он дошел до загона, оседлал коня, вскинулся в седло. Поскакал следом за джигитами, не сказав ничего ни матери, ни брату.
Отец вернулся к вечеру. Привез согласие Гулимбета отдать дочь за Жалия. А Жалия дома не оказалось. Никто не знал, куда он девался. Младший сын, Омар-джан, видел только, как брат сел на коня и помчался в степь. Огорчило Али отсутствие сына, но ненадолго. Думал Али, вернется Жалий — порадуются все вместе успешному завершению сватовства, и утешился этим.
