Ахнул инах. Ловок этот степняк! Слова у него крылатые, высоко взлетают. Но взлетят ли, когда станет ясно, какой черный замысел вынашивает бий.
Кивком головы Кутлымурат-инах позвал Айдоса и его помощника за собой в глубь дворца.
Бий решил, что они идут к хану, и несколько оробел. Радушие инаха подкупало, но не избавляло от страха, что жил в нем всю дорогу от Маман-шенгеле до дворцовых ворот и который он тщательно скрывал, не желая казаться перед стремянным и нукерами слабым или, того хуже, трусливым. Но инах повел бия и его стремянного не к хану, а к себе в дом.
— После захода солнца, — объяснил он, — его величество отдыхают. Нарушить покой хана может только всевышний, нам же, грешникам, запрещено переступать порог святой опочивальни. К тому же сегодня он разгневан позорным поступком муллабачи и будет молить бога спасти заблудшую душу, открыть перед ней врата рая.
Дом инаха был прекрасен и мог поразить изяществом отделки и роскошью убранства самого изысканного гостя. Пруд с разноцветными рыбками, благоухающий цветник, тенистые аллеи — все поражало, все заставляло восхищаться. Вступив в мехмонхану, Айдос и Доспан утонули ногами в пушистых коврах, словно в весенней траве, под локти и под спины им тотчас же бросили шелковые подушки, и они испытали почти что райское блаженство.
Очарованный Доспан смотрел на все широко открытыми глазами, дыхание и то, кажется, у него останавливалось.
Ты был здесь много раз, Доспан, — повторил бий сказанное еще при въезде в город. — Все видел и все знаешь. Глаза твои устали, не переутомляй их.
Прежнему помощнику своему Айдос не давал подобных советов; добрый Али все знал, все понимал, все схватывал на лету, да и жизнь многому научила его — не раз бывал с бием вместе на приемах у знатных хивинцев, из рук хана принимал награды за верную службу. Бедняцкой одежды никогда не носил, не притрагивался к черствому хлебу. В достатке жили родители Али, сам он считал себя достойным степняком. Доспан перед ним щенок безродный, сирота обездоленная. Его во все надо тыкать носом, всему учить, все растолковывать.
Подали чай и сладости, и хозяин стал потчевать гостей. Предлагал попробовать то одно, то другое. Потчуя, не забывал, однако, спрашивать, как доехали до Хивы, как чувствует себя старший бий, здоровы ли его дети, близкие и дальние родственники…
Ответы ему были не нужны. Инах знал все, обо всем был осведомлен. Поэтому не упомянул Бегиса и Мыржыка.
«Он и о совете биев небось прослышал, — подумал не без тревоги Айдос. — Кто только донес?» Поэтому когда инах спросил, много ли рыбы в каракалпакских озерах, бий ответил так же, как и у ворот дворца:
— В ханских озерах много рыбы. Жирна и вкусна… Искра лукавая вспыхнула в глазах Кутлымурат-инаха.
— Какого хана?
Должно быть, хотел смутить бия каракалпакского инах, но не смутил. Готов был к лукавому вопросу Айдос. Ответил легко, не понуждая себя:
— Хану, которому принадлежит и земля каракалпакская, и сами каракалпаки, и тела их, и души.
— Ваша, значит? Грустно улыбнулся Айдос:
— Если бы я был хан…
Недомолвки были ни к чему, они мешали инаху. И он сказал:
— Вы уже хан, Айдос. Разве на холме совета не названо было ваше имя? Разве не вы провозгласили каракалпакское ханство?
Правда и неправда были в словах инаха. От правды нельзя было отказаться Айдосу, хотя она была и страшна. От неправды можно.
— Говорят, желание — половина богатства, — покачал раздумчиво головой Айдос. — Но желание не богатство все же. Тот, кто не пощадил коня, чтобы доскакать до Хивы, и не пожалел слов, чтобы известить правителя о желании каракалпаков, должен был не пожалеть и себя, сказать, что он лжец!
Инах вспыхнул: не то почувствовал себя уязвленным намеком, не то поразился смелости гостя. О приближенных хана так не говорят, как и не говорят подобное самим приближенным.
— Однако перед дворцом вы представились как хан, — заметил не без ехидства Кутлымурат-инах. — Это и явилось причиной того, что ворота перед вами не открылись. Великий Мухаммед Рахим-хан приглашал на праздник не хана, а бия всего лишь…
Айдос засмеялся:
Так бий и стоял перед дворцом. И этот бий сказал: «Пришел стать ханом!» Разве он обманул стражу?
Снова восхитился степняком инах: умен и ловок Айдос. И смел. Не робеет, говоря о своих намерениях. Но все же решил испытать бия:
— Стать ханом при живом хане — не дерзкое ли желание?
— При живом, — утвердил Айдос. — И из рук живого хана получить ханскую власть над каракалпаками.
— Вы способны удивить даже тех, кто уже ничему не удивляется, — сказал инах. — Преклоняю перед вами голову, Айдос-бий.
Недолог был разговор, и выпито всего лишь по пиале чаю, а инах выведал почти все, что надо было ему выведать, и тайна каракалпаков стала его тайной. Теперь он мог продать ее хану, и продать недешево.
Довольный, он сделал омовение лица, давая понять этим, что беседа окончена и пришло время расстаться.
Инах поднялся с ковра легко, как молодой, хотя был далеко не молод.
— Отдыхайте, дорогой бий. Утром вас примет хан. Хорошо, если все, что намерены сказать его величеству завтра, вы обдумаете сегодня…
Когда совершено омовение и хозяин дома, пожелав доброй ночи гостям, собирается покинуть их, не принято возобновлять разговор, тем более неприятный, ко Айдос возобновил его. Переступил порог принятого и дозволенного. Своенравен и упрям был. Много раз в своей жизни поступал так и расплачивался за это дорогой ценой.
— Грех на нас лежит, дорогой инах, — сказал он, — страшный грех…
Не хотелось инаху возвращаться к началу того, что завершено. Не хотелось тревожить успокоившееся, бросать камень в тихий хауз,[4] чтобы пошли круги, помутилась чистая влага.
— Что за грех? — поморщился недовольно инах.
— Убили вашего гонца.
Змея ядовитая будто выползла из-под ног инаха. Раздавить ее нельзя и отбросить нельзя.
— Кто убил?
— Я.
Не поверил инах. Человек, поднявший руку на посланца Хивы, не способен явиться к ее правителю за милостями. За наказанием только. Но кто ищет наказания? Глупец лишь.
— Была вина гонца Хивы? — спросил упавшим голосом инах.
— Посягнул на честь замужней женщины.
— Цена этой женщины?
— Она дочь Есенгельды и жена моего брата Мыржыка…
Кутлымурат-инах загорелся гневом:
— Врагов Хивы?
— Друзей Кунграда и врагов Хивы, — кивнул Айдос. — Потому и приказал убить гонца. Два врага не страшны священному городу, а тысячи страшны. Чтобы не родилась тысяча, пусть умрет один. Затихнет один в могиле — затихнет тысяча в степи.
— Ха! — воскликнул изумленный инах. — Смелый вы человек, Айдос.
— Будет ли такого же мнения хан? — не без тревоги спросил Айдос.
Инах задумался. Помутилась все же вода в тихом хаузе. Этот степняк не побоялся бросить камень. Пошли круги и теперь вот-вот берега коснутся, самого хана коснутся. Сгоряча тот сунет голову каракалпака в петлю, как сунул в петлю голову неразумного муллабачи, тем более что петля уже готова.
— Лучше не знать мнения хана, — ответил инах. Не сразу понял Айдос мысль хозяина. Однако понять надо было, и он посмотрел в глаза инаху: что в них? Ничего не увидел, ничего не понял.
— Разве не дошло до хана известие о смерти его племянника?
Инах усмехнулся невесело:
— Все племянники хана живы…
— Япырмай! — не сдержал своего удивления Айдос. Приятного удивления, хотя разговор шел о смерти. — Значит, мы убили не племянника правителя?
— Ваше счастье, — кивнул инах. — Но не следует внушать его величеству мысль, что такое убийство возможно.
Понял теперь мысль инаха Айдос и устыдился собственной несообразительности: хозяин убеждал его не говорить хану о смерти посланца Хивы. Может, и не хан направлял гонца в аул старшего бия, а сам инах? И был этот гонец простым человеком, судьба которого безразлична и правителю, и самому инаху…
— Наше счастье, — охотно принял совет Айдос.
— Берегите его…
Инах еще раз пожелал гостям мирного сна и покинул мехмонхану.
Едва стихли шаги хозяина и воцарилась тишина, Айдос шепнул Доспану:
— Сынок, выгляни во двор: действительно ли нам уготовлен покой среди благоухающих роз?
Что-то тревожило бия. Слишком много ударов нанес он хану, должен же был последовать хоть один ответный. И лучше, если он не окажется внезапным.
Доспан на цыпочках подкрался к двери, приотворил ее и выглянул наружу. Тьма лежала в саду. Но глаз пастуха все же выловил из черного тумана чей-то силуэт, нечеткий, едва приметный.
На цыпочках вернулся Доспан к бию и сказал тихо, над самым ухом: Там нукер.
— Вот видишь, хозяин побеспокоился о нас. К дорогому гостю всегда приставляют стражника, чтобы раньше времени никто не унес его бесценную голову.
