Она идет впереди. Оглядывается. Говорит. И пар изо рта вылетает тугими струйками.
– Да ты был ли молодцом? Плетешься еле-еле.
– А ты не помнишь?
– Забывать стала.
Она не забывает. Это просто так, чтобы я пошевеливался побыстрее. А что? Я еще могу наддать ходу. И наддаю. Даже теплее становится.
– Ну, помчался!
– Руку давай! Руку!
Она подает мне руку в двойной вязаной варежке. Варежкам этим уже очень много лет. Она подает мне руку, но дышит сначала где-то за спиной, потом рядом. Я не смотрю в ее сторону. Я знаю, что сейчас морщины на ее лице разглаживаются, а кровь бросается к щекам, и волосы снова черны, как много-много-много лет назад. Я это знаю, потому что помолодел и я. Ах, морозец! Что ты делаешь со стариками! Все шутишь? Играй! Балуйся!
А мы уже бежим, сначала медленно, потом все быстрее. И сосны справа в снежно-ледяной броне проносятся мимо, а пустое поле слева подпрыгивает своими сугробами и ухает в заснеженные ямки-ложбинки, а мы бежим вниз, туда, где летом ручей, а через него мостик, но сейчас все занесено белым хрустом и тишиной.
Тепло, жарко даже.
Все вниз и вниз.
– Хорошо! – кричит она.
И голос ее звенит, а сосны откликаются, но это вовсе не эхо. Это другое.
– Хорошо! – кричу я.
Я молод. Вот чудо! А ну, мороз! Ударь покрепче! Соберись с силами.
Что, не можешь?
Вот и лог. А теперь вверх. На бугор. Оттуда мы увидим их всех.
Они обязательно должны прийти.
Мне смешно и жарко.
Она толкает меня в бок, но не сильно. Откуда возьмутся силы у девчонки? А вот я ее сейчас толкну! Бац! Летит с тропинки в снег, смешно вздергивая ногами. Снег облачком, а через него радуга, бледноватая, но все равно цветная.
– Противный! – визжит девчонка.
«Ты противная», – хочу сказать я, но не говорю, а протягиваю руку, а она пинает меня, отбрыкивается, но это все нарочно, потому что эта девчонка хочет, чтобы я ее поднял. И я хочу этого.
Поднимаю, отряхиваю снег. Лицо ее мокро, а на ресницах капельки воды. Это растаял снег.
Она смотрит на меня удивлено, растерянно. Что же произошло? И я растерян. Шапка сидит на мне боком, смешно, нелепо.
– Глупый! – говорит она.
– Ага, – соглашаюсь я, но это машинально.
Она еще раз отряхивается и бежит в гору. Я за ней. Оглядываюсь.
Мы не оставляем следов.
А зачем они нам?
Она выскакивает на пригорок и машет кому-то рукой. И я останавливаюсь рядом. А пар уже идет от нас клубами.
Снизу поднимаются от автобусной остановки люди. Отец, мать, дяди, тетки.
– Обморозите носы! – кричит мама.
– Какое там, – смеется отец.
А нам только это и надо! Теперь мы к дому! Срываемся с места и мчимся вниз, но теперь уже к дому, который отсюда кажется едва торчащим из сугробов. Бежим и проваливаемся в снег, барахтаемся и снова бежим. Да... Давно никто не ходил по этой дорожке. И змейка следов катится за нами с пригорка вниз.
Ну, конечно. Кто первый? А пусть она. Ей так хочется первой открыть дверь. Толкает калитку, у которой никогда не было щеколды, взбегает на крыльцо, радостно заскрипевшее от ее легкого тела или мороза. Не разберешь. Взбегаю и я. Что ж. Мальчишки всегда уступают девчонкам.
Порог. _И что-то другое. Какая-то другая сущность_. Непонятная ему, мальчишке, но очевидная мне, его деду.
Я принимаю их в себя, и детей, и внуков.
Мои и ее руки переплелись венцами бревен. _Мы и есть этот старый дом_. Старый, старый. Ему уже 100 лет. Когда-то я вбегал в него так же. И она.
– Здравствуй! – кричит девчонка.
– Здравствуй! – кричит мальчишка.
И сбрасывают с себя пальто, шапки и рукавицы, которые чуть влажны от налипшего на них снега. Потом замирают.
– Слышишь? Скрипит...
– Это он здоровается с нами.
– Ну, конечно, здоровается.
– И тепло.
– А в печке огонь.
– Это потому, что дом волшебный.
– Ясно, что волшебный.
– Смотри! Пирожки!
– Ага. И горячие еще.
– А тут льдинки в ведре.
– Вот так дом!
– Вот это дом?! Да?
– Ага.
За порогом топанье ног. Голоса. И клубы пара, когда они все входят.
– Закрывайте! Холодно ведь.
– Да тепло здесь, тепло!
– Мам, и пирожки.
– Какие еще тебе пирожки?
– Да ты посмотри!
– Господи! Кто же это?
– Да-а. – Это их отец, это наш сын.
– Пап, – а голос таинственный и загадочный, – ведь дом-то волшебный!
В доме тепло. Все раздеваются. Вешают одежду на крючки или бросают в комнате на кровать. Трут лица и руки. Эти-то, конечно, замерзли. Час на автобусе из города, да еще пешком то такому морозу минут пятнадцать.
– Да-а, – еще раз говорит их отец.
– Хорошо здесь будет в Новый год, – говорит наша дочь.
– Хорошо.
– Нет, ломать его не надо.
– Пусть стоит. Хорошо здесь.
– А дед с бабушкой здесь долго жили? – это девчонка.
– Да. Долго. – Это ее отец. Хмурится вдруг и отходит к окну. Там бутылка с настойкой, горькой или сладкой, я не знаю. Знают они.
– Согрелась немного?
– Ага!
– Да здесь же жарко.
– А до того, как жить здесь, они чем занимались?
Отец переспрашивает:
– Чем?
– Ну да, чем?
– Как вам сказать. Дед все хотел, чтобы его поняли взрослые и немного дети. А бабушка, чтобы ее поняли дети и немного взрослые.
– Это трудно, – вдруг говорит девочка.
– Да. Трудно. – Их отец чуть удивлен таким заявлением.
– А сами... – Это мальчишка. – Ну... сами-то они понимали друг друга?
Отец молчит. Потом:
– Они умерли в один день...
Это сказка.
Он ставит на стол бутылку маминого вина.
Дом поскрипывает. _Это я. Это она_. Память, память моя. С потолка упало несколько капель.
– Надо будет починить летом. – Это второй сын. Наш.
Я-то знаю, что это ее слезы. Как выдержать? Я могу. Мои глаза сухи. А она – нет.
– Давайте к столу, раз нас здесь ждали.
Они рассаживаются тихо. Потрескивают дрова в печи. Тепло. Чисто. Дымятся еще горячие пирожки.
– А у меня с картошкой.
– А вот здесь с вареньем.
– Вот так дом!
– Дом, что надо.
– У других такого нет.
– А вдруг здесь место такое? А другие дома сломали, увезли.
_Мы – дом_. Просто дом, которому уже сто лет. Мы все видим. И все слышно нам. Все. Пусть им будет хорошо в нашем доме. Пусть они захотят прийти сюда еще раз. Ну, на Новый год.
– Значит, решено. Новый год будем встречать здесь. Видели у крыльца елочку? Ее и нарядим игрушками.
– Мы осторожно, – говорит девочка.
– Еще бы не осторожно, – говорит мальчишка.
– Ну и отлично.
Ну и отлично. Ведь мы их будем ждать. Снова натопим печь, принесем воды. Будут и пироги, и бабушкина наливка. А вдруг я найду ее тайник?
Потом они уходят, чтобы не опоздать на автобус.
И я смотрю, как они уходят, своим разбитым чердачным окном. И она. И солнце. Оно пробилось и заиграло лучами на искрах инея, на шестигранных кристаллах снега.
Мальчишка с девчонкой снова бегут. Они бегут впереди.
И я не верю, что они когда-нибудь состарятся. Нет. Они повзрослеют, но не состарятся. Ведь они это были немножечко _я и она_.
Нет. Не состарятся.
Никогда.
