— дело известное. Посидишь с полдня — и как будто прожил жизнь. Сперва, как ребенок, бросаешься на каждый камушек, как на самый красивый. Да что там красивый. Лучший! Обманываешь волну, теряешь его, снова находишь, теряешь, находишь взамен лучший камушек, находишь еще, находишь ракушку… А море у ног забирает и возвращает, смывает и приносит опять… И примерно через полчаса понимаешь, что море необъятно, камушки и ракушки несчитаны, а сравнить (и тем более — увести с собой) все невозможно. И тут начинаешь грустно догадываться, что главное у моря — это все же попытаться получить удовольствие. Тут и умирать. Вот тебе и жизнь у моря.
Кусок металла
…который умеет быстро передвигаться, превратил меня из букашки в шишку. За тридцать с лишним лет пешей жизни ни один автомобилист не сказал мне «спасибо» за то, что я уступила ему дорогу. Теперь же — говорят ежедневно. Поворачиваются, машут рукой, подмигивают «аварийкой». Спасибо мне, спасибо. За то, что я уступаю. За то, что не бодаю его в бок. За то, что после этого мы не ждем три часа гаи и страховую, обрушив все дневные планы.
За такое не грех и «спасибо» сказать. Но самое сильное переживание за эти три месяца — когда «спасибо» говорит водитель трамвая. Это сильно. Он поворачивается и со своего высокого стульчика машет тебе рукой. А раньше вблизи трамвая ты чувствовал себя не более, чем пешим поклонником Булгакова.
Как просто, оказывается, ощутить в этом мире свою ценность. Не нужно пытаться приносить людям какую-то эфемерную пользу. Вместо этого нужно найти несложный легальный способ мешать им жить. Тогда за великодушное согласие не делать этого получаешь от них море благодарности. Чужие дворы…
…с детства тревожили и притягивали меня. Особенно — похожие на мой собственный. Такие же, но другие девятиэтажные «брежнёбы» светло-печального цвета, расставленные чуть иначе, как бы в попытке запутать вечернего пешехода, казалось, скрывали в себе что-то похожее на мое, но другое и лучшее. Что-то недостающее и почти досягаемое в своей зеркально-отраженной похожести. Соседство множества таких же, но других домов, казалось, молчаливо обещало близкое исполнение всех мучительно-невысказанных детско-юношеских «хочу».
Кажется, что там точно есть что-то искомое, что именно эти дома расставлены под нужным углом, их палисадники разрастаются дружнее и гуще потому, что бабушки, разбивающие эти палисадники каждой весной, еще живы.
В чужих дворах всегда тихо. Чья-то мама, которая всегда дома, жарит картошку с луком и ждет. Там всегда что-то пекут и запах плывет меж деревьев, которые никому не мешали и выросли выше крыш. Окна первых этажей приветливо открыты, оттуда слышно, что говорят по телефону. То есть, кто-то вхож в эти квартиры, кто-то знает тамошний номер, может позвонить и ему ответят. И, возможно, даже пригласят в гости и покормят картошкой.
И когда я иду сквозь такие дворы, мне кажется, что вот-вот, и я смогу соприкоснуться с чем-то неуловимым, что даст мне право принадлежать и быть вхожей. Меня тоже позовут, покормят и я останусь. Или хотя бы скажут номер и я смогу иногда звонить. И позвоню однажды и ответит моя, а не чужая бабушка. И я изумленно подумаю, что очень давно ее не навещала.
Кем я только не был!
…и Долматовым, и Закладовым, и Докладовым.
СД
Если я приезжаю в другую страну, все кроме итальянцев меня обязательно зовут Полин. Итальянцы — Паулина. А наши чаще всего называют Галиной вместо Полины. А фамилия моя тогда уже непременно Гевардовская. Я привыкла. Почему-то языку проще «гевардовская», чем две эти гласные наоборот поставить. Еще я была Гавердовина и Гавердина. Правильно, кратость — сестра. Что до зарубежа, там моя фамилия и вовсе невоспроизводима.
Только что мне подарили совершенно оригинальный ремейк моих имени фамилии. Мне пишет человек по фамилии Гаськов. Я вот его не коверкаю, кстати, он не Гуськов, не Пуськов, не Труськов и не Фитюлькин. Так вот, Гаськов пишет, что хочет продать мне какую-то базу данных и долго объясняет, как она хороша. Он предлагает мне делить доходы 50 на 50 и называет меня «Полина Гардевская». Мне даже почти понравилось, если бы следом за этим письмом не лежало второе от него же. Там тот же текст, но он обращается ко мне уже по-свойски, без фамилии. Пишет мне «Полига» и еще извиняется, что не знает моего отчества.
А вот думаю, хорошо, что не знает! Поединок
За последние насколько десятков лет тестостерон безоговорочно проиграл высокими технологиями в борьбе за управление мужской мотивацией. Сами подумайте. Если еще в каких-нибудь там пятидесятых годах прошлого века трепетный юноша должен был смяться в пыльном тридцать девятом трамвае (ходил ли он, не знаю), чтобы подкараулить любимую девушку у величественных свежепостроенных лестниц МГУ и поймать краешек ее взгляда, то теперь достаточно написать ей «наодноклассниках». Там, у подножия ГЗ, она глянет на него мельком, но запылает изнутри, догадавшись, как сильно его смяли в трамвае ради мимолетной встречи с ней, тут — презрительно захлопнет окошко, ибо у нее на экране таких «одноклассников» штук пятнадцать, и ни один не приложил никаких усилий, чтобы.
А ожидание бумажных писем от любимого? А ежеутреннее хождение на почту? Вот он, потемневший конверт, принесенный поездом из тайги. Вскрыть его дрожащими руками, извлечь письмо. Потеки в углу справа (слезы?). Смятый край, неровный почерк, другой цвет чернил. Они кончились прямо посередине предложения: «Я тебя лю». Волновался? Поранил правую руку, когда колол дрова? Бегал в поселок за чернилами? Покупал новые? В пути замерз, отогревался у лесника?
А знаете еще эту многажды рисованную во всех кинофильмах сцену ссоры, когда он обидел ее и где-то ждет и ловит, а она плачет и вырывается. Какой телефон, она не берет трубку. Возможно, они бедные студенты, и никаких телефонов у них в помине нет, они живут где-то на стройке века, он лесоруб, а она повариха. И он обидел ее тем, что не с той танцевал в клубе. И вот теперь он хватает ее, стараясь не смять, опять же, и объясняет, объясняет, а она рыдает, рыдает, и незаметно смягчается. И вся лесопилка наблюдает эту сцену и сочувствует. А та, с которой он танцевал, кусает свой кулак под деревом…
Теперь вы знаете, что. Он присылает ей открытку. Там грустный котик и написано: «Пупсик, я скучаю». Если он и для этого слишком труслив, он набирает в аське точечку с запятой, затем закрывающую скобку и нажимает на «отправить», когда увидит, что ее цветочек сделался зелененький. И ждет. В крайнем
