Терентий Мильтиад оставил машину на набережной. Он не любил ходить пешком, но по этому городу ему всегда хотелось пройтись своими ногами. Оксиринх был одним из немногих мегаполисов Антиохии, стоявших не на побережье. Может быть, поэтому здесь было так тихо. Город, разрезанный надвое рекой — широченной Роэной, раскинулся на огромную территорию, потому что в нем почти не было домов выше пяти этажей. Место здесь не экономили. Улицы, вымощенные старомодной брусчаткой, часто переходили в площади — с причудливыми фонарями, с памятниками, с фонтанами. Многие трассы были вообще чисто пешеходными. Здесь не было шумных толп, как в Аполлонии и особенно в Каракке, но было много людей, самых обычных: кто-то шел со службы, кто-то гулял с детьми, а кто-то просто стоял у парапета и рассматривал тлеющий в огненном закате силуэт учебной баркентины, пришвартованной к противоположному берегу Роэны... Небо тут было очень высокое. И до океана — всего километров тридцать. Именно до океана, а не до моря. Оксиринх не входил в "жемчужное колье" городов, расположенных на берегу Срединного моря; он находился вблизи совсем другого побережья континента — самого западного, внешнего, за которым уже и нет никакой земли... Сворачивая с набережной, Терентий чуть не споткнулся о светловолосого малыша лет трех и, обходя его, поклонился матери — изящной почти юной блондинке, очень красиво одетой; ему бросился в глаза невероятно длинный полосатый шарф, кончик которого трепал ветер. Жизнь. Обычная жизнь. Очень важно не забывать о ней. О том, что она идет, никогда не останавливаясь. И о том, какая она хрупкая... С этими мыслями Терентий подошел к собственному дому, взялся за оформленный в виде львиной головы дверной сигнал и позвонил.
Руди Бертольд открыл ему сам.
— Приветствую, ваше могущество, — сказал он, принимая у Терентия легкое пальто. — Значит, вы из Аполлонии прямо на авто?..
Терентий кивнул. Усмехнулся.
— Всего шестьсот километров. На дорогу самолетом я бы потратил столько же времени, если учесть сопутствующие хлопоты... Что у тебя нового?
Бертольд улыбнулся.
— Присядьте сначала, шеф. Расскажу.
Терентий, не споря, прошел в глубину дома и следом за Руди поднялся по винтовой лестнице на второй этаж. Здесь была так называемая гостиная. Терентий сам плохо знал здешнюю планировку — неудивительно, учитывая, что проводить ему тут приходилось самое большое недели по две в году. От имперского протохартулария обязанности требовали почти постоянной жизни на Ираклии — не считая командировок, цели которых бывали самыми неожиданными. И все-таки Терентию хотелось иметь свой личный приют. Причем не в поместье на природе, а именно в сердце города — тихого, но большого. Чтобы чувствовать жизнь.
Он сел на диван и стал ждать, пока Руди принесет две порции кофе. Да, скорее всего — именно кофе. Парень не только угождал шефу, но и делился с ним при случае собственными вкусами, постепенно кое к чему приучая. И правильно. С самостоятельностью у него все в порядке. И с интеллектуальной смелостью, между прочим, тоже. Он ее не боится демонстрировать. Что ж, референту одного из высших чиновников империи так и положено...
Руди наконец вошел и поставил на стол две чашечки.
— Я сделал эспрессо, — сказал он негромко. — Шеф, позвольте спросить, что там в Аполлонии?..
Терентий хмыкнул.
— В Аполлонии все в порядке. Во всяком случае, пока. Докиан с нами, и его план полностью удался. Теперь будем ждать ответного хода...
— Возможно, он уже сделан, — сказал Руди совсем тихо. — Час назад со мной связались по комму — не по личному, а по здешнему, защищенному... Это был Георгий Хризодракон. Он хочет с вами встретиться.
— Что?! — Терентию понадобилось секунды две, чтобы вернуть себя к привычной сдержанности. — Он так и сказал?..
— Да. Он сказал, что будет в Оксиринхе проездом, знает, что у вас здесь дом, и хотел бы поговорить, если удастся совпасть во времени. Он будет здесь сегодня вечером. В одиннадцать.
— Через полтора часа... — Терентий отпил кофе и подергал себя за ус.
В общем-то все оборачивалось к лучшему.
Руди безмолвствовал. Этому он научился за последнее время. Человек, случайно встретивший Руди на улице, скорее всего принял бы его за студента: возраст едва за двадцать, простой пиджачок, не слишком аккуратно причесанная светлая шевелюра, голубые ясные глаза... Воплощение наивности. Возможно, когда-то Руди таким и был. Его детство кончилось в тринадцать лет, когда Бертольд-старший, Астольф, был арестован Корпусом кавалергардов и отправлен в ссылку на какую-то совершенно неизвестную планету. Обвинение, разумеется, было политическим, разбирательство — закрытым, так что никто не узнал никаких подробностей. Через два года пришло известие, что Астольф Бертольд умер. Довольно типичная история. О Корпусе кавалергардов, который уже несколько десятилетий исполнял в Византии роль государственной тайной полиции, рассказывали и не такое. Более одиозной организации в империи не было. Кавалергардов боялись и ненавидели. И мало у кого были основания ненавидеть их сильнее, чем у Рудольфа Бертольда, имперского хартулария.
Последние пятнадцать лет Корпусом кавалергардов командовал генерал-лейтенант Георгий Хризодракон. Тот самый человек, которого Терентий сегодня ждал в гости...
— Выскажи мне свои соображения о целях визита, — сказал Терентий, ставя чашечку на блюдце.
Руди поиграл бровями, изображая раздумье. Нахал все же, подумал Терентий.
— Скорее всего, Департамент зашевелился. То есть шевелится он уже давно, но сейчас он, по всей видимости, что-то задел. Хризодракон придет договариваться о взаимодействии. О союзе, если называть вещи своими именами. Простите, шеф, но вы в последнее время не очень аккуратно себя ведете. То, что вы держите руку Бюро — уже ни для кого не секрет. Если у противника есть хорошие аналитики... а они у него есть... им сейчас уже должен быть ясен весь расклад. Особенно после вашей поездки в Аполлонию. Следует ждать, что события ускорятся... — тут Руди замолчал и потянулся за кофейной чашкой.
— ...Или ускорить их самим, — мягко закончил Терентий.
Руди кивнул.
— Извините еще раз, шеф. Мы подходим к ситуации, когда ножны будут сломаны и убрать клинок нельзя. На той стороне это тоже понимают.
Терентий прикрыл глаза и несколько секунд посидел так, молча, стараясь ни о чем не думать.
— Идиоты, — сказал он.
Руди прищурился, но не ответил.
И Терентий как-то вдруг сразу вспомнил, что он старше собеседника почти на пятьдесят лет. С вытекающими.
— Рудольф, — сказал он. — Ты сознаешь, что мы на грани гражданской войны? Тебе не страшно?
Руди отставил чашку и посмотрел на Терентия прозрачными глазами.
— Вам ответить честно, шеф? Нет. Меня не пугает гражданская война. Потому что она уже идет не одно столетие. И самое большое, что мы можем сделать — это прекратить ее, если повезет.
— Так. И с какого же времени ты ее отсчитываешь?
Руди не задумался.
— Скрытую фазу — с эдиктов Константина Восемнадцатого о нобилитете. Явную, но пассивную — с мятежа Мануэлита. Когда начнется третья фаза, активная — пока что не знаю... Скажете, я в чем-то неправ?..
Терентий вздохнул.
Беда была в том, что он прекрасно понимал Рудольфа.
Половину тысячелетия назад, когда все начиналось, о гражданской войне никто и не помышлял. Император Константин Восемнадцатый подписал серию указов об изоляции нобилитета просто потому, что не видел другого выхода: при первых императорах династии Каподистрия в нобили писали буквально всех, кто хоть чем-то послужил новой власти, и в результате через двести лет сословие (которое, как-никак, размножалось еще и естественным путем) оказалось многочисленно свыше всякой меры. Посягнуть на сам статус нобилей Константин побоялся. Значит, изоляция. Эта идея была вполне поддержана высшими кругами; утверждение "единственный способ стать византийским нобилем — родиться им" довольно быстро стало поговоркой, а еще через поколение молодежь уже и не верила, что между сословиями был вообще когда-то возможен переход.
Между тем примерно через тридцать лет после этих указов был изобретен двигатель Лангера. Космическая экспансия стала реальностью. Терентий вместе с Рудольфом считали, что только это и позволило оттянуть социальный взрыв: в десятилетия, когда все силы общества уходили на освоение территорий в Дальнем Космосе, на внутренние проблемы просто не хватало сил. Да и людские излишки было куда сбрасывать. Но наступил момент, когда колонизация вышла на плато. Галактика перестала быть фронтиром, там началась обычная регулярная жизнь. И сразу же оказалось, что Византия теперь точно вписывается в область действия известной каждому историку теоремы Брусницына: когда время обмена информацией между центром и регионом превышает характерную длительность процессов, подлежащих управлению из центра — государство распадается...
