— Экспертиза не доказала, что это мой почерк. Написать письмо мог кто угодно.
— Расскажите нам о той партии товара, в которой была банка с джемом. Кто принимал ее в магазине?
— Я. Это было накануне, во вторник шестнадцатого февраля.
— Вы вскрыли упаковку?
— Нет, на этикетке было написано, что в ней, и я отнесла ее в подсобку.
Тони прислушался, что бывало нечасто на процессе. Не он один заинтересовался этим заявлением, его адвокат встал, сделал два шага вперед, словно чтобы лучше слышать, а на самом деле, может быть, в надежде сбить с толку свидетеля.
От ответов госпожи Депьер во многом зависела судьба Тони.
— В котором часу утром вы пришли в магазин?
— Утром семнадцатого? Как всегда, в семь часов.
— Вы видели ту коробку?
— Она была на прежнем месте.
— Она была также перевязана веревкой и заклеена клейкой лентой?
— Да.
— Вы простояли за стойкой до без десяти восемь, когда ваша невестка вас сменила, и пошли к себе перекусить. Все правильно?
— Да, это так.
— Сколько человек было в лавке, когда вы оттуда выходила?
— Четыре. Я как раз обслуживала Маргариу Шошуа, когда увидела, что этот человек переходит через улицу и направляется к нам. Я прошла через сад.
Она лгала и не могла отказать себе в удовольствии бросить на Тони вызывающий взгляд. Если бы коробка была уже вскрыта к тому времени, как на самом деле и было, а тем более если бы ее открыли накануне, что тоже вероятно, у Андре было сколько угодно времени, чтобы подмешать яд в одну из банок с джемом.
Если упаковка была нетронута, то, напротив, у нее просто физически не хватило бы времени проделать это за те две минуты, что он пробыл в лавке.
Мамаше Депьер было мало, чтобы Андре одна заплатила за смерть Николя, ей хотелось отомстить и Тони тоже.
— Мне бы хотелось заметить… — начал мэтр Дюмарье под ропот, поднявшийся в зале.
— Вашу точку зрения вы изложите судьям в защитительной речи.
Тони не видел Андре. Газеты потом писали, что в этот момент она улыбнулась. А в одной даже отметили, что ее улыбка была плотоядной.
В последних рядах, слева от выхода, он впервые увидел сестер Молар в одинаковых шляпках и платьях, с одинаковыми сумками на коленях, с лицами, которые, казалось, еще больше походили на две луны при зеленоватом освещении зала.
Во время предварительного допроса, который проводили перед допросом Тони, Андре гордо заявила, или, вернее, бросила судьям и всей публике как откровение:
— Я не убивала своего мужа, но, возможно, я бы это и сделала, если бы он зажился на этом свете. Я любила Тони и до сих пор люблю его.
— Каким образом вы хотели избавиться от мадам Фальконе?
— Меня это не волновало. Я написала ему «Теперь ты» и стала ждать, доверясь ему.
— Ждать чего?
— Что он станет свободным, потому что мы решили, что он сделает это, как только я освобожусь.
— Вы не предполагали, что он может ее убить?
Тогда, выпрямившись и высоко подняв голову, она произнесла своим красивым грудным голосом:
— Мы любим друг друга!
Поднялся такой шум, что председатель пригрозил удалить всех из зала.
Все было решено с самого первого дня. И это не был день, когда умер Николя, ни день убийства Жизель.
Все началось второго августа прошлого года в голубой комнате, залитой солнцем, когда Тони стоял обнаженный и очень довольный собой перед зеркалом, в котором отражалась распростертая, словно распятая Андре.
— Тебе больно?
— Нет.
— Сердишься?
— Нет.
— Жена не будет тебя расспрашивать?
— Не думаю.
— Но она хоть иногда задает тебе вопросы?
Жизель еще была жива, и вскоре после этого диалога он увидит ее вместе с Мариан в их новом доме.
— У тебя красивая спина. Ты меня любишь, Тони?
— Кажется, да.
— Ты не уверен?
Любил ли он ее? Их разделял жандарм, и Андре наклонялась время от времени, чтобы взглянуть на него с тем же выражением, что и тогда, в голубой комнате в Триане.
— Ты бы мог прожить со мной всю жизнь?
— Конечно.
Слова потеряли смысл. Вот чем они занимались с забавной торжественностью, они занимались вещами, которых не существует, играли человеком, которого больше не было.
Помощник генерального прокурора говорил весь день после полудня и закончил выступление, весь в поту, потребовав высшей меры наказания для обоих.
Следующий день был посвящен речам защитников, и только в восемь часов вечера присяжные удалились на совещание.
— У нас остался один шанс, — объявил мэтр Демарье, меряя шагами крошечную комнату. Тони был куда более спокоен.
Верил ли адвокат в его невиновность? Сомневался ли? Не важно. Демарье то и дело поглядывал на часы. Уже была половина десятого, а звонка, возвещающего продолжение заседания, все не было.
— Это хороший знак. Обычно, когда обсуждения затягиваются, это значит…
Они ждали еще полчаса, потом все расселись по местам. Одна из ламп под потолком перегорела.
— Хочу предупредить публику, что я не потерплю никакого шума.
Судья встал, держа в руках лист бумаги.
«…что касается Андре Депьер, урожденной Формье, ответ суда на первый вопрос положительный. На второй вопрос положительный. На третий и четвертый вопросы — отрицательные».
Она была признана виновной в предумышленном убийстве своего мужа, но неповинна в смерти Жизель…
«…что касается Антуана Фальконе, суд постановил…» С него сняли подозрение в убийстве Николя, но обвинили в убийстве жены, также преднамеренном.
В то время как председатель суда тихим голосом переговаривался с присяжными, по очереди наклоняясь к каждому, в зале повисла тишина, звенящая от нетерпения.
Наконец судья зачитал вердикт.
Для обоих заключенных — смертная казнь, по просьбе суда, заменяется пожизненным заключением с принудительными работами.
В том шуме, которым взорвался зал, когда все разом вскочили со своих мест, перекрикиваясь друг с другом, Андре тоже встала и медленно повернулась к Тони.
На этот раз он не смог отвести взгляда, так притягивало его ее лицо. Никогда, в те минуты когда их тела сливались в одно целое, он не видел ее такой красивой и сияющей от счастья. Никогда ее пухлые губы не улыбались ему так, выражая торжество любви. Никогда, пока они были рядом, не имела она над ним такой власти.
— Ты видишь, Тони, — крикнула она, — нас все-таки не разлучили!
