– Ты такая… – зашептал, опять припадая.
– Какая?
– Варенье… Вареньевая…
– И какое я варенье?
– Не знаю. Может быть, вишневое?
Открылся подъезд, Костя, насвистывая, прошел с Радаром на поводке, их не замечая. Овчарка мазнула опытным глазом, но ухом не повела и с гавканьем повлекла хозяина вдаль.
– Уже лучше? – спросил Виктор, на миг вынырнув из поцелуя.
– Чего?
– Я уже лучше?
До Лены он целовался мало. В Нововятске несколько раз с испорченной одноклассницей Кривошеиной. В общаге с захмелевшей бабой-сторожем: впилась в него на минуту в коридоре, и разошлись. Воображая Лену, он даже пытался отрепетировать поцелуй, подносил к губам кулак и мусолил долго и насколько мог страстно, но ощущал себя медведем, сосущим лапу.
– Странный ты человек, Витя. И зачем я с тобой связалась? Но ты не подумай, я не какая-нибудь легкомысленная!
– Можно к тебе в гости?
– Не можно! Будешь меня злить – больше не увидимся. Засиделась я с тобой, спать хочу. – Лена взметнулась, подбежала к подъезду, крикнула: – Чао какао! – и хлопнула дверью.
Виктор не мог встать, придавленный блаженным безволием. Он еще час сидел в темноте и ни о чем не думал. Несколько раз сжимал кулак, подносил к губам, лизал, и вспоминались лакомые поцелуи с этой чудесной девушкой.
Он продолжал звонить ей каждый вечер и вскоре приподнято сообщил:
– А у меня проект открылся. Сходим – посмотришь? Я на такси!
Заехал за ней субботним утром. Он был вновь одет в серый костюм, но с ослепительным изумрудным галстуком.
– Останови, – сказал таксисту на мосту.
Вылезли над рекой, слева в окружении заборчиков торчало геометрически странное, словно поставленное инопланетянами, бетонное возвышение. Вокруг были башенные краны и уложенные высокими стопками плиты мрамора и гранита.
– Строят Дом Советов! – сказал Виктор торжественно. – Поняла? Большой будет дом. Белый дворец будет.
Он подал ей руку. Молча повел ее мимо серой книжки здания СЭВ. Перешли на другую сторону Калининского.
В боковую стену старинного лепного здания был вмонтирован огромный стеклянный экран, по которому шел киножурнал “Новости дня”: изображение терялось на солнечном свете, звук был плохо слышен в шуме проезжавших машин.
– Видишь?
– Вижу!
– Не очень видно?
– А что это?
– Не очень видно, зато ночью отлично! Мой ребенок!
– Что?
– Я родил. – Видимо, шутка была заготовлена, потому что он вопросительно засмеялся, приглашая к смеху. – Это ж мой экран!
– Какой ты молодец! А как его сюда приделали?
– Приделали? Сначала дюбеля, потом кронштейны. Отметим чуть-чуть?
В ресторане “Прага” Виктор взял бутылку шампанского, салат с крабами и плошку с черной икрой.
– За твой успех, – сказала Лена.
– Спасибо. В общем, такой разговор… Как бы тебе объяснить… Да и нужен ли разговор? Вроде всё понятно.
У меня такое уже было. В пятнадцать лет в Нововятске моем, над рекой. Вышка была ржавая, храбрецы прыгали. Пока забирался, думал, сорвусь. Я до этого никогда не прыгал, а сзади другие залезли, мужики здоровые, и толкают: давай, мол, салага. А высота десять метров. К счастью, знал я, как надо. И прыгнул. Головой вниз, руками вперед, да еще спину прогнул. И в воду – столбиком. А сейчас не знаю, как надо. Вдруг прыгну и разобьюсь. – Он разбойно подмигнул, круговым движением помял лицо, косматые брови торчали теперь, как рожки. Поднял бокал. – За нас?
Чокнулись.
– Короче, Елена… Как тебя по батюшке?
– Олеговна.
– Олеговна. Вот. Выходи ты за меня! – Залпом опорожнил бокал, забрызгался и склонился над мокрым галстуком, вытирая и бубня: – Ты это… Главное, не подумай, что пьющий.
“Я не думаю – я вижу”, – хотела съязвить, но промолчала, глубоко вздохнула, сделала глоточек.
– Мы так мало знакомы, – опустила глаза.
– Чего знать-то? – спросил Виктор возмущенно. – Лучше мне не найти. Мне, кроме поцелуев, до свадьбы ничего от тебя не надо, нет. Я же вижу, какая ты чистая! И ты не смотри, что не москвич. Я тебе подхожу, у своей бабульки спроси, которая нас знакомила. Она мне сразу сказала: невеста есть. Я не поверил, а теперь спасибо ей. Леночка, я развернусь! Я на работе на особом счету! Что захочешь – всё тебе. Пылинки буду сдувать и с ложечки кормить мороженым, и в балет водить, сколько ты сама того пожелаешь. Хочешь, всю еду готовить буду. Ты ешь икру, ешь, я не хочу! Лен, пойми, мне просто ты нужна. Чтоб рядом быть с тобой всю жизнь. Потому что… я… я люблю тебя, веришь, нет?
– Да и ты мне очень нравишься. Давай подождем, чтоб потом не жалеть!
И началось время ожидания.
Через несколько дней Виктор первый раз пришел в гости, принес бутылку венгерского вина. Лена потушила в сметане рябчиков, купленных в магазине “Дары природы”. Поставила пластинку “Бони М”, которую ей подарила сводная сестра Света. “Санни, санни, санни”, – заливисто зазвучало с пластинки.
– Ну что, можешь спеть? – поинтересовалась Лена.
– Не садись не в свои сани. Не, я такое не признаю.
– Какое?
– Я, чтобы петь, должен понимать, о чем. Леночка, ты перевод знаешь? А вдруг в этой песне глупость какая. Получится, пою и сам себя позорю.
– “Санни” – это “солнечный”! Ладно, предлагаю танцевать, музыка в переводе не нуждается!
Она вспорхнула, лихо закрутила бедрами и ошалело замотала головой. Руки взбегали вверх и сбегали вниз, туда и обратно. Виктор со скрежетом отодвинул стул, закачался из стороны в сторону, как дерево от нахлынувшей грозы.
Она протанцевала к столу, отпила из бокала.
– Сильно не топай, – остерегла. – А то пол провалится.
Крутанулась три раза, приближаясь, и на третьем повороте он схватил ее и навалился всей тяжестью. Испугавшись, что падает, она прильнула к нему, уронила голову на плечо, от которого пахло грозой, он требовательно взял ее за подбородок и крепко поцеловал.
Оба замерли, но зато рты их затанцевали, бешено и дергано, в ритме диско.
Обнявшись и танцуя ртами, ввалились в другую комнату. Лена разжала руки, рухнула на диван. Она лежала, опустив веки. Виктор нагибался, целовал ее в глаз, и тотчас, как у куклы, открывался другой, не поцелованный. Левый, правый, левый и правый – чмоки раздавались отрывисто и сочно.
– Хватит, я так ослепну!
– Расскажи…
– Про что?
– Расскажи, ежик!
– С чего это я ежик?
– Можно, я буду звать тебя ежиком?
– А я тебя белым грибком, можно?
– Идет. Расскажи… С кем ты раньше целовалась?
– Тебе не стыдно? Сам рассказывай. Кто твои девушки были?
– Никто… Никто и никогда. И я так рад… Я для тебя родился. Ты! Милая, единственная. А ты меня не хвалишь совсем…
– Ты сильный. Ломоносов… – Он нависал сверху, и она принялась расстегивать на нем рубашку.
– Что, прямо сейчас? – спросил тревожно.
– А?
– Будешь моей сейчас?
– Дурак, – Лена проворно застегнула пуговицы обратно.
Допили вино, доглодали рябчиков, пластинка кончилась, счастливо чмокнув.
Они виделись всё время, ходили в кино, на выставку Глазунова в Манеж, навестили Валентину в Чистом переулке (пирог с яйцом и зеленым луком).
Лето было в разгаре и расцвете; поехали на природу, к Тишковскому водохранилищу по Северной дороге. Там и тут лежали пыльные куски засухи, похожие на шерсть, опавшую с огромной дворняги. Тропинка к воде вела сквозь чудовищные хвощи и погасшие одуванчики. Косые склоны, песок у воды и саму воду заполонили отдыхающие. Виктор и Лена бесконечно бродили среди кустов и березок и наконец, соскользнув по высокому заросшему спуску, очутились на пустом и коротком песчаном отрезке.
Разделись, Виктор ворвался в воду по пояс и, размашистыми ударами взбивая пену, поплыл сначала вперед, потом резко взял влево и пропал. Лена не умела плавать, она постелила полотенце, выложила из холщовой сумки два вареных яйца, помидоры, помятые в дороге, соль в газетной бумажке, два ломтя бородинского хлеба, термос с заваренным шиповником.
Она решила не есть, пока не дождется Виктора. Засмотрелась вдаль, где темная лодочка казалась неподвижной, и подумала: неужели это и есть любовь? Она хотела замуж, время пришло. Кого еще искать? Она свыклась с ним, он был ей симпатичен, но вчуже, может, потому, что действительно мало друг о друге знали. Самое ужасное: интересоваться им почему-то не очень хотелось, а когда спрашивал он – становилось неинтересно рассказывать. А если сейчас утонул? Тьфу-тьфу-тьфу, – прошептала и беспокойно окинула воду. Вода колыхнулась, словно от ее ищущего взгляда, и, взорвавшись искристыми брызгами, вытолкнула рыжую голову.
– Эге-ге-гей! – загоготала голова.
Виктор выбрался на берег и начал хлопать слепней, осыпая теплую Лену колючими каплями.
– А ты почему в воду не идешь? Освежись. А то солнечный удар хватит.
– Замолчи! У меня мать умерла от солнечного удара.
– Извиняюсь, не знал.
Уселся рядом на полотенце, прижался, отвратительно сырой и скользкий. Вяло хлопнул еще одного слепня у себя на животе, взял в щепоть, жужжащего, стряхнул щелбаном. Слепень отлетел в воду и забарахтался, так что побежали тонкие круги. Лена хотела встать, окунуться хотя бы, но почему-то осталась. Виктор набил рот, заглотнув целиком помидорину.
