- У меня такое чувство, как будто я всех обманул. Взял вот и убежал с вами. Я в восторге, но вижу, что вы моего восторга не разделяете. Поэтому давайте вашу ручку и будем спускаться.
Он опять пошел впереди.
- Вы любите цветы? - спросил Терехов.
- Люблю.
- Розы любите?
- Люблю.
- А на рыбалку ездить? Уху варить в ведре, песни петь?
- Не знаю.
- А реку, бакенщиков, лес зеленый?
- Не знаю. Наверное, люблю.
- А можно, я вам покажу все это?
- Но почему вы будете мне это показывать?
- Но ведь я показал вам завод... сверху. И ничего не случилось. Почему это нельзя?
- С какой стати?
- Ну, мы придумаем, с какой стати. Это все пустяки.
Он смотрел на Тасю веселыми, легкими, влюбленными глазами, у него было ликующее лицо, как будто он не сомневался, что Тася приехала для того, чтобы он водил ее по крекингу и показывал ей лес и реку. А о девушках-пробоотборщицах он весело сказал, что они лазят, как обезьянки.
- Черт, черт, что делать? Я что-нибудь придумаю. Главное, что я вас встретил, - говорил Терехов почти про себя.
- Что вы такое говорите? - изумилась Тася.
- Не обращайте внимания, я самому себе говорю. Это замечательно, что я вас встретил.
- Замечательно? - переспросила она. - Но это ровно ничего не значит.
- Поверьте мне, что это замечательно, Таисия Ивановна. И очень много значит.
Он посмотрел ей прямо в глаза.
Покраснев, Тася отвела взгляд.
- Идемте быстрее, у меня дела.
- У меня тоже дела, между прочим, - засмеялся Терехов.
Они медленно спускались по винтовым лестничкам.
- Вот наш лифт. Не боитесь? А то идти пешочком.
Он как будто смеялся над нею. Она открыла дверь.
- Поедем.
Теперь, спускаясь в лифте, Тася видела глаза Терехова, веселые, горячие, искушающие. Кто-то, пока они были наверху, ввинтил лампочку. Железная кабина грохотала и повизгивала, скрипела, грозя остановиться. "Что, если остановится?" - со страхом подумала Тася и рассердилась на себя. Почему она волновалась и почему была недовольна собою? Ведь она ничего плохого не сделала. В том, что она согласилась подняться с директором завода наверх, не было ничего особенного. И Терехов - Тася посмотрела на него благожелательно и спокойно - незнакомый человек, ничем для нее не интересный, только своим заводом. Завод действительно замечательный, грандиозный.
- Осторожно, Таисия Ивановна, здесь грязь, я голову оторву Рыжову, сказал Терехов своим барственным смеющимся голосом.
Внизу стоял знакомый Тасе серебристо-серый "ЗИЛ" с голубыми занавесками.
- Может быть, хотите еще посмотреть миллионку? - предложил Терехов. Мы сейчас туда едем. Это интересно. А потом шофер отвезет вас, куда прикажете.
Именно потому, что ехать не следовало, Тася согласилась.
Чувствуя, что делает что-то не так, она с растерянным лицом села в машину. "Почему я не могу посмотреть завод? - упрямо спросила она себя. Если бы Алексей был здесь, он бы мне сам показал, но его нет. А со стороны директора довольно любезно..." Не слишком ли любезно?
- Поезжай дальним путем, - приказал Терехов шоферу, и Тася поняла, что это сказано для того, чтобы она смогла побольше увидеть.
"Очень любезно с его стороны", - упрямо повторяла про себя Тася.
Весь завод - это гигантская лаборатория под открытым небом: спиртовки превратились в этой лаборатории в печи, а колбы в пробирки - в колонны и трубы.
Приехали на установку. Терехов опять спросил: "Как дела, все в порядке?" Постоял, задрав голову кверху, рассматривая, как выкрашены трубы. То же самое сделали сопровождающие, постояли, посмотрели наверх и по сторонам и уже собирались идти к машине, как послышалось тихое слово "горит". Тася увидела бегущих людей. Бежали девушки, все время поднимая головы, за ними бежал вперевалку Казаков.
Проследив за взглядом Терехова, Тася увидела маленькое сиреневое пламя довольно высоко на колонне. Терехов пошел вперед. Тася тоже двинулась, но Терехов грубо и властно положил тяжелую руку ей на плечо и оттолкнул назад. Она остановилась, он коротким жестом показал, чтобы она отошла еще дальше.
- Вам нечего там делать, стойте, - приказал он.
Вернулся запыхавшийся Казаков и встал рядом с директором. "Обшивка горит", - услышала и уже увидела Тася.
- Форменные пустяки, - сказал Казаков. Его толстое лицо с угольными бровями было красным и мокрым, и брови тоже были мокрыми, он тяжело дышал.
Тася знала, что на нефтеперерабатывающем заводе нет пустяков. Девушки, которых она видела беспорядочно бегающими, теперь стремительно лезли по наружной лестнице на колонну и тянули рукав пожарного шланга. А нежное голубовато-сиреневое пламя то появлялось, то пряталось. Это пламя было не большое, безобидное на вид. Но все вокруг было коварно притаившееся, готовое в любую секунду и от меньшего огонька полыхнуть таким страшным пламенем, грохнуть таким взрывом...
Здесь все хорошо представляли себе, что может наделать такое маленькое, невинное, лениво скачущее пламя. И все-таки не боялись пожара.
Тася посмотрела на Терехова. Он стоял, немного расставив ноги, засунув руки в карманы светлого пиджака, и не отрываясь смотрел наверх. Он не давал указаний, не вмешивался в приготовления, не подгонял.
Резко и громко сказал только одно слово: "Паром!" - и стоял, смотрел. Он стоял прямо под тем местом, где танцевало маленькое голубоватое пламя.
- Сейчас паром возьмут, - сказал Тасе Казаков и пошел к колонне. Пожарную команду не вызывали, сами тушат.
Тася хотела пойти за Казаковым, но Терехов издали заметил ее движение и опять бросил ей:
- Оставайтесь на месте.
Огонек нервно дернулся, когда его коснулась струя молочного шипящего пара, струя превратилась в облако и через мгновение уничтожила, прихлопнула пламя.
Тася при виде этого маленького поединка огня с людьми испытала странное возбуждение. Сейчас могло случиться страшное, и три растрепанные девушки в ситцевых коротких платьях безмолвно и быстро предотвратили катастрофу.
Девушки на лестнице уже что-то говорили и смеялись, пар прекратили подавать, и шланги были сброшены на землю, люди начали расходиться с аппаратного двора, говорили о постороннем. А Терехов все еще стоял, и его смуглое лицо было сосредоточенно и глаза подняты к тому месту, где только что резвился легкий голубоватый огонек, а сейчас темнела грязная подпалина. Как будто то, что кончилось для всех, еще не кончилось для него, и он ждал, когда будет совсем все кончено и для него тоже. Он уходил последним.
Десять минут назад на площадке крекинга с Тасей шутил беспечный, самоуверенный человек, говорящий пошловатые комплименты. Тася все отлично понимала. "Мальчик-градусник", "Черт, черт, что делать, что-нибудь придумаю". А сейчас она увидела другого человека, и этот спокойный, смелый, молчащий человек понравился ей.
Терехов подошел к Тасе, как бы вернулся оттуда, куда ее не пустил, потому что там было опасно, там был огонь, нефть, газ, и там было его место, а не ее, спросил:
- Испугались? - И опять засмеялся легким, беспечным смехом. - Вот бы вы видели настоящий пожар! Когда весь белый свет горит!
Опять он чем-то хвастался перед нею. Тася весело рассмеялась.
В этот же вечер Терехов прислал Тасе букет красных роз и записку: "Вы сказали, что Вы любите цветы".
15
Казаков сказал Тасе:
- Завтра воскресенье, едем на рыбалку.
- Не хочется, - ответила она.
- А я Алеше обещал, что вы поедете, посмотрите окрестности, подышите свежим воздухом. Вам надо развлечься. Будет большая компания. Поедем.
Рано утром в воскресенье в гостиницу, где жила Тася, пришла полная высокая женщина, подошла к зеркалу в гостиной, поправила светлые, без блеска волосы, уложенные массивным валиком, попудрила нос, постучала в комнату к Тасе и сказала:
- Вас все ждут, московская гостья.
Это была "сама" Терехова, жена директора завода, Тамара Борисовна.
- Где тут телефон? - спросила она. - Мне надо позвонить, всегда в спешке что-нибудь забудешь.
Она стала говорить по телефону. Тася слышала ее чуть хрипловатый голос: "Мы забыли термос, салфетки и лимоны. Шоферу передашь и пыльник Андрея Николаевича и мои старые туфли, которые стоят в прихожей. Поняла? Повтори".
- Надевайте что-нибудь попроще! - крикнула она Тасе.
Тася надела ситцевый красный сарафан, сверху коротенькую кофточку и повязала волосы косынкой.
- Ситец, - проговорила Тамара Борисовна, - а мы здесь никак не можем привыкнуть к ситцу и носим шелк. Не знаю почему. Ситец быстро пачкается, мнется, стоит семь рублей метр. А мы любим, чтобы был шелк, и подороже. А на вас мне очень нравится.
Тамара Борисовна была живой, немного громкой женщиной. И только недавно начала стареть и, может быть, еще не замечала этого сама. У нее было матовое лицо, мягкие щеки без намека на румянец, подрисованные в длину брови, голубые глаза.
- Жарко сегодня, учтите, - сказала Тамара Борисовна.
