Ей следовало немедленно уехать в Москву, а не делать вид, что ничего не происходит.
- Да вы курить не умеете, вот беда, - засмеялся Терехов и отошел.
Она посмотрела ему вслед - у него была смешная походка - и вспомнила, как он стоял, задрав голову, перед колонной с голубым огоньком.
Казаков и другие мужчины с полотенцами на головах, похожие на бедуинов, разводили второй костер, чтобы вскипятить ведро с чаем.
Терехов окликнул бакенщика и стал говорить с ним. Бакенщик, небритый, в холщовой робе, ухмылялся:
- Приехали ко мне на курорт. - И требовал за что-то денег.
Терехов нахмурился.
- Что ты, братец, чересчур много о деньгах говорить. Мы только что приехали.
Но бакенщик перечислял и загибал темные пальцы на руках: он хотел получить деньги за ведра, за воду, за наловленную на заре рыбку, за сучья, приготовленные для костра. Глухая алчность светилась в его глазах. Сами начальники, любители свежей ухи и чая с дымком, развратили его. И Терехов, видно понимая это, махнул рукой, брезгливо сморщился и отошел.
Уха, приготовленная серьезным толстяком, была очень вкусной.
Неподалеку была разостлана еще одна скатерть. Там пировали дети различных возрастов, вернувшиеся с купания, и шоферы. Там не было ни вина, ни водки, - только лимонад.
Терехов несколько раз поднимал стакан с вином и молча пил, глядя на Тасю.
Разговор зашел о взрослых детях, которые не хотят учиться. Завела его женщина-хирург, у которой, оказалось, был еще сын. Сын-десятиклассник приносил двойки, предпочитая танцульки приготовлению домашних заданий.
- Ну что делать? - восклицала мать. - Чем я виновата, что он, оболтус, не хочет учиться? В Москве я видела так называемых стиляг, на улице, в ресторане, - в общем, их там легко увидеть. Ходят кудлатые, в узких брюках, с гадкими рожами. У нас вы таких не встретите. Их нет. Впрочем, это понятно, наш город заводской, откуда им браться? Мой оболтус тоже не стиляга, ничего такого, а просто оболтус. Вот полюбуйтесь, он идет.
Подошел ее прелестный лодырь, добродушно и ясно улыбающийся, походка вразвалочку, одет буквально в лохмотья. Он нагнулся к матери и шепотом что-то спросил, как спрашивают трехлетние дети, смущенно пряча глаза и улыбаясь пухлыми губами, над которыми уже был заметен темный пушок.
Что-то он попросил, мать разрешила, и он побежал, резвый теленок, испытывающий простые радости: вот он бежит, вот мама разрешила выпить портвейну.
- Не горюй, Эльвира, - грубоватым голосом сказал Терехов, - я заметил, что каждый в конце концов находит свою судьбу. Никто не пропадает. Пойдет твой парень послесарит. Это нам, родителям, так страшно все кажется, а ему небось не страшно. Ему жизнь улыбается.
- Тебе хорошо говорить, твой сын - отличник и зубрила, с утра до ночи сидит зубрит, я знаю, - ответила Эльвира, - а мой - оболтус и балбес. Интересно, между прочим, где моя младшая дщерь, что-то она притихла, это мне не нравится.
На другом конце скатерти тоже шел разговор.
- Я начал создавать район с карандаша, - говорил краснолицый грузный человек с полотенцем на животе, тот, который варил уху. Казаков сказал Тасе, что это секретарь райкома. - Провели мне телефон, поставили его на окне и блокнот под нос положили. А через три дня привезли нам десять кухонных столиков - это было событие.
Увидев, что Тася слушает, он обратился к ней:
- А здание райкома нам нефтяники построили. Они богатые, черти. Вся наша работа - это все нефть.
- Что было, то было. Теперь совнархоз - он тебе и министр, он тебе и Москва, - заметил кто-то.
- Мы засыплемся со строительством. Не хватает кирпича и шлакоблоков. Стеновой материал нам никто не даст и не привезет, а план с нас не снимут.
- А что с дорогами будет? - спросила Грушакова. - Я у мужа машину редко беру, так пальто за год истрепала, пуговицы не успеваешь пришивать. Когда строили завод, не думали о людях. Кто-то недоделал, а кто-то теперь своей шкурой расплачивается за это.
- Илья, Илья, уйми жену, а то она на меня кидается! - крикнул секретарь человеку, который возился внизу, на реке, с удочками. - Дороги наши, Люся, машины съели. Камень виден, а асфальт уже съеденный. Наши машины какие? Бульдозеры и тракторы. Теперь в совнархозе эту проблему решим. Будет наш совнархоз по этим же дорогам ездить, никуда не денется. А куда он денется.
- Кладут тонкий асфальт на плохую подушку, - объяснил Терехов Тасе, - к тому же город стоит близко к грунтовым водам. Год был особый: сильные дожди прошлого года, земля воду не принимала. А дать подушку, потом бетон двадцать пять сантиметров, сверху асфальт - тогда все дороги были бы у нас хорошие.
Он говорил "бетон", "асфальт", как говорят - "моя дорогая", "моя любимая".
- У нас еще с жильем большой голод, - сказал секретарь райкома. - Людям надо дать в первую очередь жилье, а дороги потом. Мы считали, что если у них будет жилье, то они к нему как-нибудь доберутся.
- А человек ведь как устроен? Ему, по счастью, все мало.
- Ты мне лучше скажи, почему опять со снабжением хуже стало? - спросила Эльвира, обращаясь к молчаливому громоздкому человеку с лысой головой. Ну!
- Что ты на меня орешь, чем я тебе виноватый? Вчера в трех гастрономах были яйца. Сегодня в одном гастрономе будет хороший лещ.
- А мясо?
- Мы будем откармливать скот, в сентябре дадим. А ты пока кушай молочко, и творог, и сметану, тебе очень полезно.
- В сентябре? - возмутилась женщина. - Товарищи, почему вы ему не вправите мозги?
- Ты, Эльвира, не возмущайся, некоторые работники общественного питания еще просто ленятся. Мы им сказали уже горькую правду. Не одумаются, пусть пеняют на себя, - сказал секретарь райкома, - их предупредили. Сейчас меня интересует, как уха, почему мало ели. Давайте всем рыбку подложу. Невкусно? Пересолил? - спрашивал он.
- Ну, товарищи, доставайте еще вина, - сказала Грущакова.
На обратном пути Тася села в машину с Казаковым. В последний момент Терехов сел в ту же машину.
- Понравились вам мои друзья? - спросил Терехов. - Вы их еще не видели как следует. Они, когда разойдутся, замечательные парни.
Он хвастался перед Тасей. На заводе он хвастался заводом, здесь хвастался друзьями.
Он обращался к Тасе, но улыбался при этом Казакову.
- А река разве плохая? - Он хвастался рекой. - Что вы смеетесь? Правда, правда. Где вы лучше реку видели? Как бы я хотел покататься с вами вдвоем по этой реке, - шепнул он Тасе.
Машина простучала по шаткому мосточку, который грозил вот-вот обвалиться. Тася обернулась назад - посмотреть, цел ли мостик. Проехали деревню: избушки под мохнатыми соломенными крышами, на плетеных, как женские косы, заборах нахлобученными шапками висели вымытые кринки. Поодаль виднелось кладбище на пригорке, голое, без единого деревца, заброшенное.
- Ушла деревня к нам на завод почти вся, - сказал Терехов. - Молодые переселились в город, остались только старые старухи свой век доживать.
"Он здесь связан со всем, что происходит вокруг, - подумала Тася. - Вся жизнь города, и окружных деревень, и ближних платформ, где грузят сельскохозяйственные машины, и дальних заводов проходит через него и касается его. Это его жизнь, как и жизнь тех, кто хлебал сегодня уху из ведра".
За деревней началась плохая дорога. Такая плохая, что шофер затормозил и тоскливо оглянулся. Терехов приподнялся на сиденье, крикнул:
- Быстро! Здесь быстро проскочить!
Шофер сказал: "Елки зеленые!" - остановил машину, включил скорость, дал газ и с разгона перескочил трудное место.
И дальше, при виде ям, колдобин, луж величиной с хороший пруд, Терехов не давал шоферу остановиться, подгонял: "Быстро давай! Быстро!"
Потом крикнул: "Пусти, я сам!" - и сел за руль и погнал машину.
Когда выбрались на шоссе, Терехов повел машину спокойнее, но все-таки очень быстро. Сидел он пригнувшись к рулю, почти лег на руль, обернулся назад только один раз и сказал:
- Люблю быстро ездить. Ну, держитесь!
- Андрей Николаевич, - простонал шофер, - тормоза слабые.
Прощаясь с Тасей, Терехов тихо сказал ей:
- Не презирайте меня и не сердитесь. Я потерял голову. Это со всяким может случиться. Даже с вами.
16
В гостинице Клавдия Ивановна встретила Тасю с обычным радушием и затараторила, не скрывая почтительного интереса к пикнику:
- Такая компания прекрасная. Уху, значит, варили. И бела была и красна была? Ой-ой, очень прекрасно. Хотите моего квасу? Или душик сперва?
Тася приняла душ и решила идти на кухню пить квас, который готовила Клавдия Ивановна. Свою симпатию к Алексею Клавдия Ивановна перенесла на Тасю. Ее сердце было полно доброты и участия к людям.
Тася продолжала уверять себя, что ничего не происходит.
Но она вспомнила, как он вел машину, как пил вино, как разговаривал с бакенщиком, как говорил о деревне, как стоял на установке, когда загорелась обшивка колонны. "И наплевать. Ее это все не касалось.
- Уха вкусная была, я никогда такой не ела, - рассказывала она Клавдии Ивановне, - река хорошая, и вообще места прекрасные. Настоящая русская природа.
