– Эй, чего вызверился!? – заорал Хельги. – Дурь в голове заиграла? Так я сейчас помогу развеять! Дело колдун говорит, «языка» нам надо. А что про месть, так, думаешь, колдун ему легче смерть припас, чем ты с твоим ножом? Тьфу, дурень! Чтоб тебя самого колдун так выгораживал!
– Тьфу, тьфу, сгинь, – забормотал красномордый, отпрянув.
А босоногий парнишка, подползши на четвереньках, ткнулся лбом в сапог Инги.
Вскоре Инги снова пришлось его защищать. На одном из убитых нашли мошну из промасленной кожи, а в мошне той – дюжины три жемчужин. Хороших, крупных, чистых, с той глубокой тёплой светлинкой, какая и бывает только у речного жемчуга. Тут же кинулись к парню, стали трясти: где, откуда, почему тут? Наверное, прикрывали жемчужников, а? А где они? Где промышляли?
Парень что-то лепетал, держась за раненый бок, глядя испуганно на десяток бородатых, корявых, недобрых лиц, склонившихся над ним. Как назло, лучший знаток лопского говора лежал на бережке с дырой в ладонь меж рёбер. Собрали всех, кто сколько-нибудь лопское бормотанье разумел, – дюжины две со всех ватаг. Иной пару слов понимал, другой и говорить мог. Торговали, живали даже рядом с лопью, выучились. Известное дело, соседи не всегда враги. Когда в набеги не ходят, то торгуют и гостят друг у друга ненароком. Но толком речь паренька никто разобрать не смог. Не иначе, из дальней лопи какой-нибудь. А может, хитрит, дурашку валяет? Жить-то охота, а жемчуг отдавать – не очень. Ах ты погань!
Инги снова пришлось заслонить паренька с мечом в руках. Тут и Хельги не помог бы, да пленник впал в беспамятство. Рана тяжелая, крови изрядно потерял. От бесчувственного отстали. Пусть колдун с ним возится, а мы потом поглядим, если очухается.
Но из-за второй свары в войске поднялся разброд. Кровь в схватке с местными пришлось пролить ушкуйным. В других ватажках ни у кого ни царапины – ни у Хельги, ни у Инги с Леинуем, что позже подошли. А жемчуг нашёл подручный Хельги, сноровистый Тьёрви, способный за один вдох пустить две стрелы и срезать у любого кошель прямо посреди торжища. И не стыдящийся у раскроенного мертвяка ощупать порты, кровью и говном залитые.
Ватаги стали друг против друга, и уже показались мечи из ножен. Вожак новогородских ушкуйников ничего не хотел слушать, орал и плевался красным – стрелой ему продрало щёку и вышибло три зуба. Он хотел домой. Из его ватаги меньше половины осталось на ногах. Бывшим Мундуевым тоже досталось, но меж ними не было согласия: одни хотели жемчуг поделить да возвращаться, другие – идти дальше. И снова Хельги сумел уговорить. Своим сказал, что за жемчуг своей долей и добром отвечает, а всё найденное отдал вожаку новогородцев, чтоб тому не с пустыми руками возвращаться. С новгородцами ушла половина Мундуевых. Торопились – наскоро выскребли могилы среди елей, натаскали камней из реки. Чужих покидали в распадок, забросали мхом да камнями. Тотчас же набежали тучи муравьев, и казалось: мох шевелится над мёртвыми, сочится чёрным, блестящим. Тьфу на них, колдовское племя!
Инги не стал ничего говорить мёртвым. Не посмотрел на тех, кто уходил. И весь вечер, пока решившие идти перетаскивали лодки да искали над порогом подходящее место для ночевки, провозился с парнишкой-лопарём. Лезвие топора прошло от ключицы до поддышья, оставив большую, но неглубокую рану. Пара ребер, должно быть, сломана – парнишка вдохнуть не мог как следует, скулил, кривился. Но выдержал молодцом, пока промывали рану солёной водой. Инги закрыл рану помытым мхом, а потом, чтобы стянуть края, туго перевязал ему грудь. Парнишка задремал ненадолго, но среди ночи рана его воспалилась, разлила огонь по жилам – пришла лихоманка. Раненый застонал, задрожал, забормотал – все одно и то же слово, похожее на вдох. Инги сходил к реке и принёс холодной воды, чистой, пахнущей камнем и небом. Раненый жадно выхлебал полбаклажки, откинулся, обессиленный, прикрыл веки. Но Инги знал – это ненадолго. Отрава, родящаяся в ране, не уходит по ночам. Потому сам не стал ложиться, так и остался сидеть подле раненого, глядя на небо и реку. Облака развеяло ветром, и звёзды роем мошек клубились над головой, толклись над речной гладью, заглядывались на свои дрожащие отражения. Перед порогом река текла гладко и быстро, лоснящейся конской шкурой облегала камни, шуршала. Рёв близкого порога не тревожил покоя реки – висел будто сам по себе, бессильным бродягой, буянящим за воротами. Взгорье над порогом заросло старым, высоким сосновым лесом. Терпкий запах смолы щекотал ноздри, колол иголочками – будто крохотный когтистый зверёк норовит пролезть в голову, раскусить, растревожить. А вокруг так ясно и прозрачно, будто огромный этот край, река и близкое море, сосны и болота за ними лежат на ладони прямо перед глазами, и видишь всё до малейшей иголки, слышишь даже лесную мышь в норке под корнем.
Раненый бредил. То скороговоркой выстанывал-вышептывал множество непонятных, ломаных слов, то повторял одно – тяжко, хрипло. Лишь когда солнце, едва заглянувшее за горизонт, снова выползло из-за леса, пронизало серым светом клубившийся туман, лихоманка оставила болящего, дала заснуть.
Инги не тревожил пленника. Всё равно собирались суетливо, бестолково и долго. Распределяли, кому в какую очередь грести на лодках, кому по берегу идти и кому подсоблять, если лодки на быстрину выйдут или на мель сядут. Когда раненый проснулся, Инги послал за Хельги и за лучшим в дружине знатоком лопского говора. Сказал:
– Соплеменники понимали его не лучше, чем мы. Прикажи ему, чтобы он сказал слово «вода». Но говори медленно и внятно.
Тьёрви, ухмыльнувшись, выговорил три слова. И ещё раз. Раненый, шевеля опухшими губами, просипел невнятное.
– Пусть повторит! – приказал Инги. – Пусть скажет десять раз одно и то же слово «вода». Он понимает тебя, вижу по глазам.
Тьёрви повторил приказ. Раненый, вздрогнув, заговорил. Но Тьёрви перебил, не дослушав:
– Борода мне в рот, точно «вода» говорит! Да только так, будто ему мха в глотку напихали!
А Хельги, глянув странно, махнул рукой, словно согнал мошку с лица.
Долго расспрашивать Инги не дал – раненый был очень слаб. Но вызнали, что жемчужники и в самом деле тут были, чуть выше за порогом, и ушли недавно, и что неподалёку было кочевье. Вправду, по реке можно подняться почти до Лов-озера. Последним, прервав остальных, задал вопрос Инги.
– Спроси у него, – велел толмачу, – есть ли поблизости святые места его народа? Места, где они молятся богам.
Тьёрви спросил, а потом долго слушал сбивчивый шёпот. Переспрашивал. Наконец перевёл:
– Два дня пути вверх по реке. Говорит, есть великий водопад. Дверь в скалы – или в скалах, я толком не понял. Там, говорит, дух живёт, награду даёт. Но ему платить нужно.
