Я уложил Катю спать на том же диване, где перед этим спал пьяный полковник, перед сном налив ей для успокоения стакан мадеры. Утром Катя, приготовив мне завтрак и сделав уборку, засобиралась к себе домой.
– Катя, дам я тебе отпуск дней на десять, отдохни, навести деда в деревне, – сказал я успокоившейся и приведшей себя в порядок девушке, – вот тебе «катенька», – я положил сотенную на стол, – купи гостинцев, а когда отдохнешь и все забудется как дурной сон, возвращайся.
Глава 7. Испытательная
Исполняющий обязанности Разведочного отдела надворный советник Степанов сидел за своим столом в здании Главного Штаба, и, глядя в окошко на петербургский двор-колодец, предавался мрачным мыслям.
И чего это Агеева вчера так понесло? – ну, выпил, с кем не бывает (а память услужливо выдала – пьет уже две недели, от умеренного до очень сильного опьянения), невеста ушла к другому (так в песенке поется «если невеста уходит к другому, то неизвестно, кому повезло) – ну не на людей же с этого бросаться, аки зверь лютый! Понятно, что жизнь полковника не баловала, а била: то из-за бедности пришлось в жандармы уйти; то покровитель в Жандармском Корпусе, генерал Черевин, перешел полностью на охрану ЕИВ, став начальником охраны царя и свитским генерал-адъютантом; а без покровителя трудно самому наверх пробиваться, пришлось чужой и своей головой рисковать и лезть в самое пекло. Но, карьеру сделал – в 35 лет полковник и кавалер трех боевых орденов, включая заветный для каждого офицера Георгий. Представляю, какие сны по ночам снятся полковнику, – подумал Степанов, вспомнив слова Агеева о руках по локоть в крови невинных, – приходят, небось, невинно убиенные по ночам к полковнику…
Тут только от такого свихнуться можно, недаром во время Андрея Андреевича, для спецназовцев, побывавших в горячих точках, был разработан обязательный курс реабилитации, и то, не всем он помогал: и пили, и из окна сигали, и стрелялись, – «вьетнамский синдром», так как первыми его янки описали. А ведь Агееву сразу по возвращении из Туркестана пришлось новую, по сути, службу создавать, организовывать слежку за военными атташе и прочими сомнительными дипломатами и подозрительными иностранцами. Не будь он в прошлом жандармом и не будь у него своих людей среди них, сразу бы с треском провалил работу. Ничего, справился, и «на живца» британского резидента поймал (ага, а ведь живцом у этого «рыболова» был ваш покорный слуга, чуть-чуть – и живец превратился бы в мертвеца). Еще до этого внедрил своего агента в немецкий Генштаб, и опять-таки через меня сыграл, – размышлял Степанов, вспомнив, как потом он, обгоревший и копченый, отлеживался на больничной койке, думая, что подробный допрос Агеева – верный признак того, что скоро ему, Степанову, отправляться на каторгу, а жандарм себе «палку» нарисует, как это в моем времени принято. Вот сегодня полковник приедет в Варшаву, привяжет к рукам и ногам кабаньи копыта и перейдет на ту сторону границы. Нет, конечно, это бывает только в плохих фильмах про шпионов. В Варшаве его встретит подчиненный Агеева, ответственный за западную границу, он уже переход обеспечил, документы надежные достал и дальше полковник официально, на поезде, поедет в Фатерлянд в виде какого-нибудь немецкого или шведского купца (второе вероятнее, так как небольшой акцент у полковника есть). И что там Альфред Вайсман натворил? Или Агееву нужен был повод, чтобы через Берлин (а там будет обычная инспекционная встреча с агентом) транзитом проследовать в Париж, чтобы встретиться с Лизой? Нет, на полковника это не похоже, для него дело – превыше всего. Да что мне до Агеева, новых телеграмм в отдел нет, и нужно пулеметным показом озаботиться.
Позвонил на полигон и представился полным титулом как и.о. начальника разведочного отдела. Через некоторое время раздался знакомый голос командира роты обеспечения. Строго приказал ему обеспечить расставку мишеней для стрельбы, как было договорено с генералом Обручевым. Осмотрел наш «шарабан», узнал на месте ли пулемет в арсенале и сколько к нему патронов, приказал еще раз почистить и смазать машинку, а полевой станок укутать в мешковину и положить в повозку. Пока отдавал все приказания и контролировал исполнение, подошло время обеда, а потом, уже неспешно, читал прессу в отделе. Хорошая статья получилась в «Неделе», постарался Гайдебуров, – дал деду телеграмму, чтобы начинали кампанию по СЦ в московской прессе, как и было уговорено на Пасху.
В воскресенье гулял в Летнем саду. Все бы ничего, но напрягали верховые на красивых лошадях, обычно, – золотая молодежь: вокруг барышни – амазонки[59], вились 3–4 человека в гвардейских мундирах, но встречались и штатские в костюмах для верховой езды, большей частью на английский манер. И вот идешь или сидишь, а мимо тебя пролетает, едва не задевая, эдакая кавалькада, обдавая пылью и мелким гравием, летящим с дорожек из-под конских копыт. И это место для прогулок в Петербурге!? Здесь же с детьми гуляют! Конечно, были господа верхом, неспешно едущие по дорожкам со скоростью пешехода, но и у них лошадки периодически вываливали свои продукты жизнедеятельности под ноги гуляющим, служители сада, конечно за лошадками убирали, но не со скоростью света. Нет, больше я сюда не пойду, лучше буду ездить в платную часть Таврического сада[60]. Там конечно, античных статуй практически нет, но почище будет и нет риска быть сбитым какой-нибудь «амазонкой» или ее кавалером.
Вот так, незаметно прошло воскресенье и наступил день испытаний.
Приехав заранее, встретился с командиром роты обслуживания полигона (он меня сразу не признал в мундире и с орденом), вместе посмотрели позицию и я остался вполне ею доволен, поблагодарив штабс-капитана. Потом стали прибывать экипажи лиц начальствующих, от генеральских погон и орденов ярко отражались солнечные «зайчики», картина была живописная, но, поскольку я стоял поодаль со своим экипажем под брезентом, а лошадки мирно хрустели овсом в торбочках, все это напоминало какую-то ярмарку или цыганский табор на привале. Точно – «ярмарка военного тщеславия», подумал я, потом приметил в генеральской толпе Обручева и постарался тихонько проникнуть к нему поближе.
– А, Александр Павлович собственной персоной, – Обручев все же заметил меня, прячущегося в толпе адъютантов, – идите-ка, голубчик, к нам поближе.
Я подошел к Обручеву, отрапортовал, что все с моей стороны готово к показу, а потом начальник Главного Штаба представил меня Военному Министру генералу Ванновскому:
– Вот, Петр Семенович, наш изобретатель, надворный советник Степанов Александр Павлович, – представил он меня генералу в очках, с приятным умным лицом и Георгием 3 степени (боевой, значит, генерал[61], - подумал я), – надеюсь, Александр Павлович и сегодня нас чем-нибудь удивит.
Пока я представлялся, приехал Захариос с пулеметами, прицепленными к двуколкам. Его помощники стали разворачивать пулеметные лафеты. Как я и ожидал, это были слегка облегченные орудийные полевые лафеты с большими колесами, лошадь с передком, служившим для перевозки патронов, выпрягалась, а лафет разворачивался по направлению стрельбы. Пулеметчик сидел на сиденье, вроде большого велосипедного, по бокам стояла подающая патроны прислуга. Были развернуты два пулемета, видимо, на случай, если один откажет.
Наконец, прибыл Государь и с ним Великий князь Владимир Александрович, младший брат царя, командовавший гвардейскими частями и Петербургским военным округом. Как только я его увидел, меня осенило, – вот кто мог отдать приказ об изъятии боеприпасов с ТНТ у Панпушко и передаче их в Ораниенбаумскую офицерскую стрелковую школу, ведь ему подчиняются все части округа, независимо от рода войск! А я-то ломал голову, думая, кто же мог приказать и артиллеристам полигона, где мы сейчас находимся, и начальнику Ораниенбаумской школы, где обучаются пехотные офицеры ротного звена.
