Бинтов не оказалось, фельдшер есть в селе Ржевка. Солдаты принесли уже снятую упряжь. Один из них сказал:
– Сдается мне, вашскобродь, что гужи подрезаны были, вот здесь поболе, а здесь помене, вот когда кучер на полном скаку поворачивать стал, оне и лопнули, – сказал солдат крестьянского вида, показывая мне упряжь, где явно были видны следы пореза с ровными краями, а потом – разлохмаченные, неровные, там где гужи лопнули.
– Подойди, ка сюда, братец, – позвал я кучера, сидевшего с отрешенным видом под березой к которой была привязана уцелевшая лошадка, – скажи, пожалуйста, ты сегодня никуда не отлучался от брички?
– Никак нет, вашскобродь, – отвечал кучер, подойдя поближе, – только покурить отошел к генеральским кучерам, сажен на тридцать, где генеральские коляски стояяли. Лошадки мои табачного дыма не любят, вот особенно эта, которую убили, со звездочкой во лбу, его не любила.
Понятно, значит, полчаса, не меньше, лясы точил, а за это время подойти к коляске и острым ножичком подрезать упряжь, сделав вид, что похлопал по мордочке симпатичных лошадок, дело немудреное.
– А кто-нибудь крутился возле коляски? – спросил я кучера.
– Да там много кого ходило – и солдатов, и статских, всех не упомнишь.
– Господин штабс-капитан, не забудьте отразить в рапорте все, о чем мы говорили про упряжь. Прошу ее хранить у себя – это важное вещественное доказательство, завтра, крайний срок – послезавтра к вам приедут расследовать обстоятельства аварии, прошу рассказать следователю все обстоятельно и подробно и порезы на упряжи показать. А теперь, братцы мои, перевязывайте меня холстиной потуже. Я положил кисть руки на противоположное плечо, прижал локоть к грудной клетке и солдаты меня туго забинтовали разорванной на полосы холстиной, которой мы укрывали пулемет, пока ехали. Я велел везти себя в Военно-медицинскую академию, благо по пути, на Выборгской, для чего у командира батареи взяли подрессоренную бричку. Он, было, не хотел давать личный экипаж, но, когда ему сказали, что нужно отвести того штатского, а ныне надворного советника, который на испытаниях бомбу из-под генералов достал, офицер сам приехал на своей бричке и пришел узнать про мое здоровье.
Мы поехали в Петербург, и, если по грунтовке еще было ехать сносно, то, когда выехали на мощеное булыжником шоссе, – от тряски в месте перелома возникла сильная непрекращающаяся боль, стало совсем плохо. В полубессознательном состоянии меня доставили в приемный покой, вышел дежурный хирург, подтвердил мой диагноз, успокоил, что других переломов нет, но возможен ушиб внутренних органов и скорее всего, сотрясение мозга, так как я точно минут пять-семь был без сознания. Мне сняли самодельные холщовые повязки, сняли сюртук, разрезав его рукав, я сдал ценные вещи – орден, брегет, портмоне. После ввели морфий, наложили шину, перебинтовали и отправили в палату, сказав, что утром придет профессор и решит, что со мной делать.
Профессор сказал, что надо делать операцию, судя по всему, обломки ключицы разошлись, не исключены и мелкие фрагменты, которые надо будет убирать. Согласен ли я на операцию?
– Конечно, согласен, куда деваться… – согласился я безоговорочно, надеясь, что все же под наркозом будут оперировать, а не по живому «а ля Анатоль Куракин»[64]. – Только доложите генералу Обручеву, дежурный по Главному Штабу соединит с его адъютантом и скажите, что нужен следователь, так как есть следы диверсии, подтвержденные свидетелями.
Профессор, а он, вроде не узнал во мне того штатского выскочку, которого некоторое время назад «осадили» на заседании Совета, тем более, что еще до Пасхи я отпустил усы, а бороду сбрил, обещал все сделать после операции.
Потом меня погрузили на каталку и повезли в операционную. Надели на лицо проволочную сетчатую маску-намордник вроде как у Ганнибала Лектора в фильме про маньяка и на нее положили марлю, пахнущую чем-то специфическим, слегка напоминающим эфир: хлороформ – догадался я. Велели медленно считать, где – то на втором десятке мне захотелось вдохнуть воздуха, возникло чувство удушья и я отключился. Стал было просыпаться от боли во время операции, когда возникло ощущение, что внутри, именно внутри меня, сверлят зуб.
– Сестра, добавьте несколько капель хлороформа, вы же видите, что больной просыпается, – как в полудреме, услышал голос профессора. Видимо, сестра плеснула хлороформа от души, – очнулся уже вечером, когда в палате начало темнеть. Рядом кто-то, не переставая стонал. Рука была закована в гипс, причем отстояла под прямым углом от туловища и была еще согнута в локте в горизонтальной плоскости (так и положено фиксировать переломы ключицы). Гипс кольцом охватывал туловище, только в районе ключицы было оставлено окошечко, закрытое марлей: теперь спать можно только на спине и на левом боку. Да, «здесь вам не тут» это в 20 веке стягивают отломки ключицы титановыми пластинами на «саморезах». И гуляй с легкой лангеткой два-три месяца, потом рентгенконтроль, шурупы убирают, титан вынимают и играй в бильярд. А здесь даже рентген не сделали при поступлении. Постой, какой рентген, он же где-то в конце века будет Конрадом Рентгеном предложен, хотя катодные вакуумные трубки, испускающие те самые Х-лучи, уже лет двадцать известны. Надо спросить здешних физиков по поводу катодных трубок, да и для оценки состояния больных туберкулезом рентген незаменим, как я собираюсь ПАСК здесь исследовать если бак. посева нет, рентгена нет, только по состоянию больных: умер – не умер?
Надо использовать с пользой пребывание в ВМА, вот оклемаюсь немного, пойду смотреть состояние дел, Пашутин же обещал встречу с фтизиатрами организовать, да и ревматологов под ацетилсалицилку можно запрячь.
Еще я много думал, кому это нужно было меня «уконтрапупить», выходит, многое замыкается на Великого князя Владимира Александровича. Но он мог только отдавать приказы в угоду кому-то, которого прямо не видно. Конечно и аристократии какой-то выскочка, оказавшийся возле Государя, совсем ни к чему – вдруг захочет свой кусочек пирога, а весь государственный пирог уже поделен и никто своим куском делиться не будет. Выход – дискредитировать и убрать выскочку, не обязательно физически, просто достаточно его загнать в Урюпинск или Моршанск, где он забудет про свои «прожекты» и быстро сопьётся. А уж кандидатов в закулисные кукловоды хоть отбавляй: здесь и Нобель у которого ТНТ отжимает динамитный бизнес, и французы с пироксилиновым проектом, и Захариос-Виккерс (Максим увлекся очередной идеей и отошел от бизнеса, да и не интриган он «по жизни» был). А вот Базиль Захарофф, был сволочным человеком и мастером интриг почище той, что случилась со мной, недаром Бернард Шоу вывел его в пьесе «Майор Барбара» под именем бизнесмена-оружейника Андершафта девизом которого было «Without shame», то есть, «без стыда», а по-русски говорят точнее – «без стыда и совести». Скорее всего, здесь с разных сторон действовали все: и князья и французы и Захариос, то есть, где мне, маленькому человечку, уцелеть среди таких акул, спасибо, что жив остался, пока жив…
Следователь не пришел ни сегодня, ни завтра, а только через 3 дня. Титулярный советник в мундире МВД (везет мне на титулярных полицейских чиновников – еще по «царьградскому шелку» помню), расспросил меня скучным голосом об обстоятельствах аварии, написал протокол, я расписался левой рукой. Чиновник скептически посмотрел на загогулину и произнес вердикт о том, что суд такая подпись не устроит, позвал начальника отделения, в присутствии которого зачитал протокол и попросил его тоже расписаться. Мой сосед, капитан-гвардеец, лежавший через проход на койке слева от меня, с интересом вслушивался в обстоятельства дела, потом спросил, что это вдруг меня, надворного советника, понесло стрелять из пулемета, да еще с брички. Рассказал ему о применении тачанки и легкого колесного станка для Максима, сказал, что я, как изобретатель этих боевых средств должен был лично продемонстрировать их эффективность, да еще в присутствии Императора.
