Он где-то читал, что прыгать с парашютом надо именно так: сначала, не раздумывая, выпасть из самолёта, а потом уже ориентироваться — где верх, где низ и в какую сторону тебя несёт потоком воздуха. Через несколько секунд Фёдор понял, что полёт, кажется, несколько затянулся, и открыл глаза. Он всё ещё был в вагоне, хотя и в опасной близости от открытого дверного проёма, но при этом кто-то крепко держал его за шиворот.
— Ты чего, Быня? — услышал он над плечом удивлённый голос Туриста. — Рано ведь ещё! Я ж говорю — три километра осталось. Сейчас, конечно, уже меньше, но всё равно: прыгать будем только вместе, по команде. Не хватало ещё вдоль полотна всех потом собирать!
Сивцов молчал и только тяжело дышал: он уже практически простился с жизнью и теперь ему было всё равно. Мимо проносились деревья.
— Ты бы сейчас, Быня, со всего разгону, да прямо в деревья бы залетел, — разъяснял в это время Турист. — Мы чего, думаешь, ждём? Сейчас лес должен кончиться, пойдут колхозные поля. Вот мы на целину и спрыгнем, чтоб шею не сломать. Вон, видишь, лес кончается, приготовились! Сначала Мальборо, потом ты, Быня, я — последний. Мальборо, следи там: как только деревья кончатся — прыгай!
Десантники выстроились друг другу в затылок и замерли в ожидании. Впереди, по ходу поезда, показался просвет в деревьях. Наконец, лес поредел и началось огромное заснеженное поле. Мальборо почему-то всё не прыгал, и изнервничавшийся Фёдор нетерпеливо подтолкнул его в спину — мол, прыгай давай уже.
Не ожидавший толчка Мальборо прыгать почему-то не хотел, изогнулся какой-то невообразимой дугой, пытаясь остаться в вагоне, но, всё-таки, не удержал равновесия и с воплем отчаяния вылетел наружу. Сивцов храбро шагнул следом. Всё завертелось перед его глазами, но он ничего не успел понять: крутанув Фёдора в воздухе, неведомая сила ткнула его головой в снег.
Сивцов немного полежал в сугробе, приходя в себя, затем попробовал пошевелиться: как ни странно, ничего не болело.
«Не может быть, — испугался Фёдор, — чтоб я ничего не сломал! Наверное, это шок».
Он много читал про то, как люди, находясь в состоянии шока, пытались двигаться, например, без ноги, или даже с распоротым животом, не испытывая при этом совершенно никакой боли. Сивцов испугался и посмотрел на свой живот: всё было в порядке — даже пуговицы на полушубке были на положенных им местах.
«Живот-то, конечно, цел, — подумал Сивцов, — но, может быть, у меня сломан позвоночник? Или все пальцы на ногах. Кто знает?»
Снег набился ему в рукава и за шиворот, стало холодно.
«Ладно, — вздохнул про себя Фёдор. — Похожу пока в шоке. Хоть врачи и не рекомендуют».
Он закряхтел и стал выбираться из снежного плена.
Травмированный довольно шустро для своего диагноза вылез наверх и огляделся. Было морозно, но в то же время ярко светило солнце.
«Красота!» — подумал Сивцов и зажмурился от удовольствия.
— Быня, ты в порядке? — вывел его из благостных грёз голос Туриста. — Не расшибся?
— Не знаю, — умиротворённо изрёк Фёдор. — Я, наверное, в шоке.
— Тогда иди, помоги мне, — в голосе Туриста слышалась озабоченность. — Мальборо неудачно спрыгнул.
— Сейчас, — Сивцов немного обиделся на Туриста. Ещё бы: ему сообщают, что человек, возможно, в шоке, а он и ухом не ведёт!
Но, подойдя поближе к Туристу, склонившемуся над лежащим на снегу третьим беглецом, Фёдор моментально забыл о возможном переломе позвоночника: представшая перед его глазами картина поражала воображение своей живописностью. На снегу мирно лежал недвижимый Мальборо с закрытыми глазами, телогрейка на его груди была расстёгнута. Рядом с ним на коленях стоял Турист и пытался прослушать сердце. Но самое интересное в этой композиции находилось чуть дальше — в метре от тела тяжело раненого лежала сломанная почти у основания молодая осина, примерно в руку толщиной. Одинокий пенёк тоскливо уставился в небо пучком разлохмаченной щепы. Щепа была свежей.
«Так вот почему он прыгать не хотел! — догадался Сивцов. — Но я же не мог видеть из-за его спины это дерево! Тем более оно какое-то странное: растёт отдельно от леса, в одиночестве. Надо сказать лесникам, а то так все поубиваются!»
— Вот чёрт! — Турист повернул к Фёдору осунувшееся лицо. — И как его угораздило? Одно-единственное дерево во всём поле стоит — и на тебе: точно в него умудрился прилететь. Не видел он его, что ли?
Сивцов тактично промолчал.
— Ладно хоть деревце небольшим оказалось, — продолжал рассуждать Турист. — Будь чуточку потолще — и не оно бы, а Мальборо у нас напополам разлетелся. Дела… — он задумчиво почесал в затылке.
Помолчали. Через несколько минут Мальборо вяло зашевелился и открыл мутные глаза. Оставшиеся в живых немедленно склонились над товарищем. Когда у Мальборо немного сфокусировался взгляд и он увидел над собой улыбающегося Фёдора, его лицо исказила гримаса какого-то первобытного ужаса: глаза полуприкрылись, уголок рта задёргался, а руки стали совершать некие рефлекторные, как бы отталкивающие что-то от себя, движения.
— Что, Мальборо, что? — забеспокоился Турист. — Тебе плохо? Ты каким местом в дерево ударился, помнишь? Где болит?
Мальборо замотал головой, на его губах появилась розовая пена.
— Вот блин, — Турист длинно выругался. — Похоже, рёбра себе поломал и лёгкие осколками пропорол. Эх, как всё не вовремя!
— А сколько нам ещё идти? — полюбопытствовал виновник трагедии. — Далеко?
— Да нет, — Турист вздохнул и поправился: — Если своими ногами, то быстро бы дошли. Километров семь-восемь, наверное, будет.
— Надо сделать вот что, — сказал Сивцов, снимая с себя полушубок. — Положим его на мой тулуп и потащим прямо по снегу. А он пусть лежит и отдыхает.
— Молоток, Быня! — воспрял духом Турист и с уважением взглянул на Фёдора. — Я, почему-то, с самого начала в тебя верил!
Когда два новоявленных медбрата подошли к объекту эвакуации, тот, вновь увидев довольную физиономию Сивцова, обречённо замычал и попытался уползти в лес, но был своевременно схвачен и, не смотря на активные возражения, высказанные при помощи языка глухонемых, водружён на заблаговременно расстеленный полушубок.
— Ничего, Мальборо, — обнадёжил друга Фёдор. — Сейчас мы тебя отволочём куда надо, а там уж тебя вылечат!
Сказано это было со столь кровожадной интонацией, что раненый не сдержался и тихо заплакал. На активное сопротивление у него уже просто не осталось сил. Турист с Сивцовым взялись за толстый овчинный ворот тулупа, и «скорая помощь» тронулась в путь.
Через пять километров добровольная санитарная дружина выдохлась так, что в очередной раз присев отдохнуть, беглецы уже не пытались подняться. Турист, сидя прямо в сугробе, жадно затягиваясь, курил, а Фёдор, привалившись спиной к берёзе, молча хватал ртом воздух. Кренделевские кроссовки были давно и безнадёжно забиты снегом, и Сивцов не чувствовал ног, в то время как от пиджака шёл густой пар. Мальборо, лёжа на полушубке, безучастно смотрел в синее зимнее небо, как будто это путешествие его не касалось, и молчал.
— Ну что, Быня, двинули? — в двадцатый, наверное, раз спрашивал Фёдора Турист.
Сивцов согласно кивал, не делая ни малейшей попытки подняться, и вся тройка оставалась на прежних местах. Через пару минут Турист повторял свой сакраментальный вопрос и все, согласившись, что надо идти, к общему удовольствию оставались в старых позах. В конце концов, примерно через полчаса, начав мёрзнуть, всё-таки поднялись.
Мальборо был на удивление тяжёлым, поэтому тащили его как положено: не спеша, степенно отдуваясь и изысканно матерясь на трудных участках.
— Копьё надо сделать, — тяжело пропыхтел Фёдор, когда они преодолевали какой-то овраг. — На всякий случай.
— Зачем? — от удивления Турист едва не выпустил край тулупа.
— Волки, — коротко пояснил Сивцов и запыхтел дальше.
— Где? — изумился второй бурлак и отчаянно завертел головой.
— Будут, — уверенно крякнул Фёдор и, с небольшими перерывами на пыхтение, уточнил: — Ночью. Обязательно. Наверное.
— Нет, — в том же стиле поддержал беседу Турист. — До ночи. Успеем. Дойти. Уже. Немного. Осталось.
— А если. Всё-таки. Нападут, — гнул свою линию Сивцов. — Мальборо. Пусть. Лает. Как собака. Тогда они. Испугаются и. Убегут.
— Нет, — упрямился Турист. — Не убегут. Мальборо. Не похоже. Будет лаять. Потому что. Он и говорить-то. Не может. Вот.
На этом минорном аккорде они вышли к жилью.
Прямо посреди леса, в далёком от городской жизни краю, стоял, красиво занесённый снегом, чудо-теремок. Самое интересное, что стоял дом в абсолютном одиночестве — рядом не просматривалось ни населённого пункта, ни даже самого завалящего садово-огородного товарищества.
