— Конечно. — Лицо Лары выражало саму любезность, казалось, что вовсе не она истерично рыдала в прихожей пять минут назад…
Баженов включил приемник и, оставив Лару наслаждаться пением Муслима Магомаева, снова поднялся наверх. К этому времени большинство гостей уже снова собралось в столовой: после кофе ожидались ликер и фрукты.
Прямо в пальто Баженов подошел к Александру Николаевичу и громким шепотом, который, впрочем, отчетливо слышали все присутствующие, произнес:
— Александр Николаевич! Я на полчаса отлучусь — Ларе плохо, проблемы по женской части… Она очень хотела остаться, но мы с Максимом уговорили ехать… Все же молодая женщина, лучше не шутить…
И уже громко добавил:
— А Максима я с собой не возьму! — И, повернувшись в сторону Куликова, произнес с такой живой интонацией, что посторонним могло показаться, будто это продолжение неоконченного диалога: — И не уговаривай! На всю жизнь обижусь — должен же кто-то Берту развлекать… Раз уж я взялся за твоей женой ухаживать, будь другом, позаботься о моей!
Слово «моей», хотя Баженов и не произнес «моей жене» прозвучало в таком контексте, что вызвало мгновенный интерес на лицах двух дам. Берта опустила глаза, стараясь скрыть промелькнувшую в них радость, а Лиза нахмурила брови и потемнела лицом: значит, роскошный Олег Баженов все же собирается жениться на этой черной кошке!
Когда Олег выходил из комнаты, он столкнулся взглядом с Максимом. Тот ничего не сказал, даже не кивнул головой. Он просто подумал, что Баженов его понял.
«С тобой, старик, я бы пошел в разведку» — вот что думал Максим Куликов, поворачиваясь к черноволосой Берте, которая рассказывала ему о страданиях Толстого в период написания «Анны Карениной».
Максим чуть не ухмыльнулся в самом неподходящем месте, вспоминая, как Баженов «нашептывал» о Лариных «проблемах по женской части». Лара бы умерла от стыда, узнав, как «в светском обществе» был объяснен ее «элегантный уход».
Санкт-Петербург, август 1996 года
Сотовый завибрировал под локтем, и я поспешила выскочить в коридор: снимать трубку в тихом читальном зале было неудобно. Я посмотрела на номер — понятно, Марта. Сводная сестра и божье наказание.
— Дашенок, ты где?
— В Питере…
— Я понимаю, что не в Сухуми… Точнее?
— В библиотеке.
— Bay! Как в анекдоте: «Ни за что Гоги нэ догадаешься, гдэ я бил! В быблыотэкэ!» Ты что, даже не отоспалась после поездки?
— Так, прикорнула часок…
— Вечный двигатель ты наш… Чего ты в библиотеке-то делаешь?
— Смотрю старые газеты… 1970–1971 годы…
— Новый очерк «о чем писала пресса» или мое жизнеописание? — подколола Марта. Скромности ей было не занимать.
— Конечно, твое жизнеописание, — утешила я честолюбивую барышню, — только ты, по-моему, родилась в январе 1971-го, так что извини, вряд ли пресса могла о тебе писать в 1970 году…
— Зато, между прочим, — парировала Марта, — активная подготовка к этому событию велась уже в апреле 1970-го… Если, конечно, я хоть что-то понимаю в биологии…
— Насчет биологии не спорю… Ты что, полагаешь, что каким-нибудь теплым апрельским днем газета «Правда» могла выйти с заголовком на первой полосе «Сегодня ночью была зачата будущая звезда театра и кино Марта К.»?
Марта расхохоталась:
— А хороший бы вышел прикол!
Глава 4
Москва, апрель 1970 года.
Баженов довел Лару до дверей квартиры.
— Олег Григорьевич, подождите, пожалуйста, секундочку! — умоляюще произнесла Лара, и Олег, не понимая, зачем это нужно, перешагнул порог дома.
Лара мгновенно захлопнула дверь у него за спиной и, как изголодавшаяся кошка, бросилась к нему на шею с жарким поцелуем.
Баженов совершенно точно знал, что надо делать в таких диких случаях.
Небрежной рукой мягко, но решительно отстраняя девушку, поправить пальто, открыть дверь и выйти, не забыв произнести напоследок:
— Лариса, ваше поведение недостойно. Держите себя, пожалуйста, в руках.
Главное при этом — не оскорбить, а вразумить непутевую девицу, в свои восемнадцать лет еще не понимающую, что супружеская измена слишком серьезная вещь, чтобы в нее можно было бросаться вот так, очертя голову. Просто потому, что сегодня был неудачный день и она поссорилась с мужем. Ей всего восемнадцать лет, она родилась много позже, чем кончилась война, и видела фашистов только на картинке. Она избалованный, неразумный, капризный ребенок… У нее впереди еще вся жизнь, и ей еще столькому следует научиться… Надо быть с ней снисходительным, терпеливым, мудрым…
И вдруг Олег с ужасом понял, что пока он обдумывал, рассуждал и представлял себе, как с выражением лица умудренного годами старца выходит из квартиры, она продолжала его целовать. И были они уже не в передней, а в комнате. И где-то потерялось его пальто, и шарф, и пиджак, а главное, главное, наступил момент, когда он уже НЕ МОГ уйти. И по всему получалось, что не он ее, а она его учила чему-то неизвестному, и была с ним терпелива, и снисходительна, и выдержанна…
Олег почувствовал себя человеком, тело которого не подчиняется разуму. Он понимал, что делает то, чего делать нельзя, и хотел, и мечтал остановиться. Но не мог, просто не мог…
«Она меня победила…» — думал он полчаса спустя, распластанный на семейной кровати Куликовых. В руках его дымилась сигарета, а взгляд был уперт в потолок… Эта сумасшедшая девица с ее сумасшедшими страстями, шикарным телом, юным задором и непревзойденным нахальством сделала из него черт знает что, расслабила, закрутила и, главное, заставила предать друга…
Олег слышал, как Лара напевает что-то на кухне, звенит чашками — видимо, готовит напитки.
Герой войны и мужественный человек, Олег Баженов понял, что в этой ситуации для настоящего мужчины есть лишь один выход — быстро смыться, сбежать. Раньше, чем эта сумасшедшая стервоза учинит еще какое-нибудь безобразие.
«Ладно, не война, пробьемся», — утешал себя Олег, глядя в зеркало и завязывая галстук. На самом деле он бы предпочел пару раз перейти через линию фронта, чем оказаться в подобной ситуации. Да, ему было хорошо, чертовски хорошо с Ларой — но сама мысль, что сознание хотя бы ненадолго покинуло его, разум предал тело и заставил совершить поступок, на который, как ему еще вчера казалось, он не способен никогда в жизни, — эта мысль была ему отвратительна.
Когда он застегивал последнюю пуговицу на пальто, в переднюю вышла Лара.
— Олежек, ты уже уходишь? — проворковала она, пытаясь потереться щекой о его плечо.
