— Лара, ты ревнуешь! — Когда смысл ее слов наконец дошел до меня, я со смехом откинулся на подушки дивана. Было забавно смотреть, как Лара кипятится из-за такой ерунды, как пара комплиментов, сказанных Насте.
Моя веселость тут же была жестоко наказана:
— Я ревную к этой??? — Казалось, само это предположение оскорбило ее до глубины души. — Да ты на меня посмотри!
Лара отбежала к порогу и встала в позу манекенщицы. Тонкий халат оттенял ее формы итальянской кинозвезды, и я смотрел на супругу с удовольствием.
Огромные черные глаза, темные брови. Светлые (впрочем, не без помощи перекиси водорода) волосы. Этот контраст светлого и темного ей очень шел, делал ее внешность особенно выразительной, хотя, как утверждали некоторые пристрастные критики, и немного вульгарной. В принципе это было правдой, и я даже несколько раз пытался уговорить Лару вернуть естественный цвет волос, но она упорно не соглашалась. Впрочем, я и не хотел настаивать слишком сильно, вульгарна она или нет, но хороша до невозможности… Основная ее прелесть состояла в контрасте между удивительно детским лицом, таким пухленьким и большегубым, что оно вообще больше напоминало лицо ребенка, чем взрослой женщины, и удивительно зрелой, выразительной фигурой. Впрочем, перед выходом на улицу Лара обычно, к моему великому неудовольствию, старательно обмазывалась косметикой, что делало ее значительно старше.
У Лары была такая тонкая талия и такие мощные бедра и грудь, что ей не шли открытые купальники — в них ее фигура казалась гротескной, как будто нарисованной на стене пятнадцатилетним подростком. Зато в любой другой одежде Лариса кому угодно могла дать сто очков вперед. Даже в зимнем пальто, стоило ей повязать пояс — и становилось заметно, что у нее есть талия и прочие, весьма привлекательные формы.
Убедившись, что у меня в глазах зажегся долгожданный алчный блеск, Лара с самодовольной улыбкой вернулась на диван. Моя реакция на ее внешность означала полную победу над треклятой соперницей, пусть даже одержанную всего лишь в пределах собственной квартиры.
В чем-то она была права. У меня мгновенно пропало желание обсуждать Настю Иванову, и я быстро проглотил уже вертевшиеся на языке фразы в ее защиту. Стоит ли устраивать никому не нужный спор из-за малоизвестной женщины и портить приятный вечер рядом с собственной женой?
И все же, засыпая, я думал, что Настя почему-то мне симпатична. В ней было что-то такое, что заставило меня мгновенно, как только я ее увидел, понять, почему она стала избранницей обаятельного и умного Гоши. Почему-то при взгляде на Настю я вспоминал «Евгения Онегина»: «Без взора наглого для всех, без притязаний на успех, без… каких-то там… улыбок, без… еще каких-то там… затей». В общем, по Пушкину — живой снимок «хорошего тона». Да по сравнению с Настей моя жена (я был вынужден это признать) тянула в лучшем случае на Ольгу Ларину: «Всегда скромна, всегда послушна, всегда как утро весела…» — масса сбитых сливок и полное отсутствие изюминки…
Я поймал себя на том, что в третий раз за вечер проявляю малодушие по отношению к женщине. В первый раз я злорадно слушал, как Баженов (ради меня же!) клевещет на мою жену, второй раз я не встал на защиту Насти, испугавшись очередной ссоры с Ларой, а теперь, довольный сытным ужином и (хм!) не менее приятным вечером, лежу в постели и поношу собственную супругу, так старавшуюся мне угодить…
Полный угрызений совести, я повернулся на другой бок и уже почти заснул, как в мою полудрему ворвался телефонный звонок. Звонил, как ни странно, Егор, а ведь я до сих пор даже не знал, есть ли у него номер моего телефона:
— Максим, извини, что поздно… — С Егором мы общались на «ты», но это звучало всегда как-то натянуто и неестественно, как между людьми, которым было бы значительно проще «выкать» друг другу, да обстоятельства этого не позволяют…
— Ты, случайно, не едешь завтра на дачу к Александру Николаевичу?
— Нет, — удивился я, — меня он не приглашал…
— Извини, — Егор смутился еще больше, — просто Гоша едет, Баженов едет, я и решил, что вы тоже едете… — Поняв, что получилось совсем уже неудобно, он начал в третий раз витиевато извиняться и откланиваться.
Я положил трубку и попытался убедить себя: мне совершенно наплевать на то, что Александр Николаевич счел возможным пригласить на дачу всех, кроме меня с Ларой.
Проворочавшись полчаса с боку набок, я понял, что убедить себя в чем-либо у меня не получится. Пришлось прибегнуть к давно проверенному и хорошо зарекомендовавшему себя способу. Достав из нижнего ящика секретера бутылку водки, в лучших традициях русского мужичья заначенную от жены, я налил себе 200 грамм и залпом выпил. Убаюкивая себя классической фразой Скарлетт О'Хара «я подумаю об этом завтра», тщательно укутался в щедро оставленную мне Ларой четвертинку одеяла и наконец-то начал погружаться в сон…
Берта нервно курила, стоя у распахнутого окна. В соседней комнате мирно спал Баженов. Берта ушла из спальни, чтобы только не видеть его расслабленное и довольное лицо. Это спокойное и мужественное лицо вызывало у нее острое желание избить его табуреткой. Ненависть на неверного возлюбленного клокотала в ней, как лава в готовом взорваться вулкане.
Она не знала ничего точно, но, собственно, и не нуждалась в этом. Интуиция, выработанная годами жизни с Баженовым без всяких доказательств подсказывала ей, что Олег был с другой женщиной. Пусть на его рубашке не осталось следов губной помады, от пальто не пахло духами и слова, которые он говорил ей сегодня, были самыми обычными, каждодневными, — Берта всем своим существом чувствовала измену. Предательство прожигало ее душу насквозь, но еще ужаснее, чем злость на неверного любовника, было ощущение полной беспомощности. Берта отлично знала, что сам Баженов свои встречи с любовницами изменой не считает. Они не были женаты, и он любил рассуждать о том, что их отношения — это союз двух свободных людей. Но беда в том, что Берте эта свобода совершенно не нужна. Изменять Баженову она не собиралась. Но и перечить ему тоже было ей не по силам. Олег бы просто посмеялся над ее «собственническими» замашками, а вздумай она настаивать, мог просто выгнать из дома. А идти Берте, кроме как в крохотную пятиметровую комнату в огромной вонючей коммуналке, было некуда…
— Ну и как у них дела? — старинные приятели снова сидели в своем любимом ресторане. Странные картины смотрели на них со стен, тяжелая прерывистая музыка доносилась от стойки бара. Все тот же дымно-красный полумрак окутывал их фигуры, придавая пухлогубому лицу брюнета особую резкость и рельефность. Временами кудрявые волосы так странно взметались над головой, что его приятелю казалось, будто в сплетенье черных кудрей он видит змей, подобных тем, что украшали голову мифической Медузы-горгоны.
