Неслышно пробравшись в свою землянку, майор перебрал в памяти всех, кого знал в батальоне. Похож солдат был на одного паренька из третьей роты, но ведь того паренька ночью убило. Майор хорошо помнит.
«Может, не свой, из другой части? — подумал майор. — Пойду спрошу».
Дважды комбат вылезал из землянки и дважды дальше ступенек не ходил. Даже забывал на мгновение, зачем, собственно, вылезал. До того красиво сидел солдат, по-прежнему не двигаясь и чему-то улыбаясь. И только солнце не светилось, как прежде, на шапке, а золотой полоской лежало позади, на снегу.
Высунувшись из землянки в третий раз, комбат не выдержал. То ли любопытство одолело, то ли сомнение: не чужой ли, действительно, сидит человек. Он подошел и спросил... И, уже возвращаясь назад, майор весело вслух повторял фамилию солдата.
— Ясное дело, Семушкин, — радовался майор, сам не зная чему больше: тому ли, что солдат оказался своим, или что звали именно Семушкиным. — Рядовой Семушкин,— повторял вслух комбат. — Как же я раньше не узнал его?..
Майор вспомнил, что минувшей ночью, когда уходили с передовой в лес, он видел Семушкин а в санях, доверху нагруженных боеприпасами. И сидела рядом с Семушкиным Клава — медсестра из полковой санчасти.
Майор догнал тогда сани и крикнул:
— Земляки?
— Никак нет, — ответила Клава. — Знакомые.
Майор пришпорил лошадь и ни разу больше не оглянулся и даже забыл о Семушкине и его знакомой. А сейчас в землянке не только вспомнил Семушкина и Клаву, но и подумал, что если б не война, свидание назначили бы, а теперь кто знает, когда еще выпадет им случай встретиться... И еще комбат подумал, что Семушкин у костра сейчас наверняка мысленно беседовал с Клавой, а он зачем-то спугнул его.
Майор позвал ординарца и приказал вызвать на утро рядового второй роты Семушкина.
Слух о том, что Семушкина требует к себе начальство, быстро облетел роту.
— Может, орденом наградили, — сказал один.
— Ордена подождать надо, — сказал другой.
— А по-моему, — высказался третий, — наряд вне очереди запишут.
— Наряд не запишут, а два могут, — шутил еще кто-то.
Семушкин молчал. Он не принимал участия в разговоре, но каждое новое предположение обсуждал с разных сторон. Что касается ордена, о нем и мечтать пока нечего. За последний бой медаль выдали. А наряды получать — не такой он человек. Пусть другие получают.
Много разных причин, по которым комбат Синицын мог бы его затребовать, отыскивал Семушкин, но все они в конце концов казались неподходящими.
Перед сном прибежал старшина и предупредил, чтобы утром не забыл побриться, а то ему, старшине, нагоняй будет. А когда уходил, сунул новую шапку взамен старой.
Ночью Семушкина разбудили.
— С ума, что ли, спятил? Ночь кромешная, люди отдыхают, а ты «ура» кричать...
Утром в полной боевой, с противогазом и дополнительной сумкой для патронов, с начищенной винтовкой, чисто выбритый Семушкин стоял перед комбатом.
Майор, не глядя на него и, как показалось солдату, недобрым голосом приказал:
— Дойдешь до санчасти, пилюль для меня попросишь.
Семушкин ждал, что майор еще что прикажет, сколько пилюль брать и каких именно. Но майор больше ничего не сказал и продолжал смотреть в сторону.
Семушкин повторил приказание и вышел. Потом хотел было вернуться, переспросить, но, подумав, быстро зашагал от землянки комбата. Ведь слыл же майор Синицын хотя и справедливым командиром, но сурового нрава.
Н. Мельников
Мир симметрий и симметрия мира
Луи Пастер всю жизнь намеревался вернуться к теме, с которой началась его научная деятельность. Да так и не собрался. У Пьера Кюри была заветная идея. Ей хотел он посвятить себя, разделавшись с радиоактивностью. Но не успел.
Оба ученых собирались заняться симметрией природы. В том, что она не стала главным делом жизни великих исследователей, виноват не только случай.
И Пастер и Кюри прекрасно понимали, что загадка симметрии потребует всей жизни. Пуститься в плавание по бескрайним просторам? Но ведь под ногами недавно открытая тобой территория, где еще так много предстоит сделать!
Собственно, и сегодня нет универсалов в этой области. Она так пугающе многогранна, что в наш век узкой специализации науки ученые обычно занимаются симметрией в виде хобби, выбирая небольшой участок, близкий к основной профессии. Места хватает на всех. Математики и биологи, кристаллографы и искусствоведы, инженеры и философы, астрономы и селекционеры, физики и врачи пытаются сообща справиться с загадками симметрии.
К слову «симметрия» мы привыкаем с детства, и кажется, что в этом ясном понятии ничего загадочного быть не может. Если стать в центре здания и слева от вас окажется то же количество этажей, колонн, окон, что и справа, значит здание симметрично. Если бы можно было перегнуть его по центральной оси, то обе половинки дома совпали бы при наложении. Такая симметрия получила название зеркальной. Этот вид симметрии весьма популярен в животном царстве, сам человек скроен по ее канонам.
В мире растений в ходу другая симметрия — поворотная. Возьмите в руку цветок ромашки. Совмещение разных частей цветка происходит, если их повернуть вокруг стебелька. Здесь напрашивается короткое отступление. Очень часто флора и фауна одалживают внешние формы друг у друга. Морские звезды, ведущие растительный образ жизни, обладают поворотной симметрией, а листья — зеркальной. Как же выбирается вид симметрии? Прикованные к постоянному месту растения четко различают только верх и низ, а все остальные направления для них более или менее одинаковы. Естественно, что их внешний вид подчинен поворотной симметрии. Для животных очень важно, что находится впереди и что сзади, только «лево» и «право» для них остаются . равноправными. В этом случае господствует зеркальная симметрия. Любопытно, что животные, меняющие подвижную жизнь на неподвижную и потом вновь возвращающиеся к подвижной жизни, соответственное число раз переходят от одного вида симметрии к другому, как это случилось, например, с иглокожими (морскими звездами и др.).
Законам симметрии подчиняются все формы на свете. Даже «вечно свободные» облака обладают симметрией, хотя и искаженной. Замирая на голубом небе, они напоминают медленно движущихся в морской воде медуз, явно тяготея к поворотной симметрии, а потом, гонимые поднявшимся ветерком, меняют симметрию на зеркальную.
Названо было два вида симметрии. На самом деле их гораздо больше. Так что дать общее определение симметрии довольно затруднительно. Пожалуй, самым удачным может считаться остроумное определение замечательного немецкого математика Германа Вейля, всю жизнь интересовавшегося проблемами симметрии и посвятившего ей свой последний труд. Согласно Вейлю, симметричным называется такой предмет, с которым можно проделать какую-то операцию, получив в итоге первоначальное состояние. В случае зеркальной симметрии меняются правая и левая части предмета, а при поворотной симметрии переставляются его дольки.
Если трактовать это определение достаточно широко, то эпитет «симметричный» можно распространить на весьма широкий круг понятий. Дотошные физики сделали это одними из первых, заговорив о симметрии физических законов.
Как это понимать? Пусть какое-то явление происходит в некоторых условиях по определенному закону. Изменим условия. Если явление будет протекать, как и раньше, значит закон симметричен по отношению к сделанным изменениям. Старинное выражение «чем больше все меняется, тем больше все остается по-прежнему» относится явно к весьма симметричному миру.
Любителям математики известно, как трудно доказывать само собой разумеющиеся вещи. Мы воспринимаем как совершенно естественный тот факт, что законы физики совершенно одинаковы в Москве, Калуге и Лос-Анджелесе. Это тривиальное положение можно сформулировать более научно. Природа, точнее ее законы, обладает одним из видов симметрии — однородностью пространства: все точки пространства равноправны.
Но в пространстве взаимозаменяемы не только отдельные точки, но и коллективы точек — целые направления. Другими словами, если бы вдруг вся вселенная со всеми неисчислимыми звездными мирами плавно повернулась бы на какой-то угол, законы природы ни на йоту не изменились бы. Такое равноправие направлений, или, как говорят ученые, изотропность пространства, тоже вид симметрии. Законы природы симметричны не только относительно пространства, но и относительно времени. В самом деле, теоремы, доказанные в Древнем Египте, до сих пор изучаются школьниками. Наука уточняет старые законы, четко определяет сферу их действия, но не опровергает их, если, конечно, они не были ошибочными.
