— Не знаю. Если они меня выследили, то в квартиру на Коломенской возврата нет. А там и деньги, и запасные паспорта. Мне бы хоть до ночи где прокантоваться, а там я к своим ребятам проберусь.
— Да, если их уже не взяли. Как раз в засаду придёшь!
— Спасибо тебе, Алексей Николаевич, — глядя прямо в глаза Лыкову, сказал «иван». — Если бы я виксатинового заделал, тут мне и амба. Того, во дворе, навряд ли бы совладал. И попался тогда с ментовской кровью на руках… Говорят, таких даже до суда не доводят, фараоны прямо в участке забивают до смерти. Прости меня, дурака, за гонор; я теперь твой должник.
— Ладно, сочтёмся. Сейчас надо тебя облебастрить. Поехали на Выборгскую сторону, на холерное кладбище, там и переночуем.
— Что за место?
— Я сам не был, но знаю, у Мишки-колбасника укрытие было в избе у шмирника[50]. После холеры уж пятьдесят лет прошло, хоронить там нельзя, место тихое, уединённое.
— Шмирник-то надёжный? Боязно идти так вот к незнакомому человеку. Может, лучше у тебя на Шпалерной пересидеть?
— Ко мне опасно, дворник заметит, донесёт. Пашка-Канонир сказывал: дед правильный, в ста водах вареный. Из ваших, из деловых, но на пенсионе. Зовут Пахом-Кривой. Восьмой десяток разменял, а в молодости, говорят, лихой был «хомутник»[51]. Договоримся. Дашь ему пентух [52], так он тебя до второго пришествия скрывать будет. С деньгами я помогу на первый раз. А утром скажешь, где твои ребята обретаются, я их обойду осторожненько. Всё, пора менять извозчика!
Глава 12
Холерное кладбище
Они приехали на Куликово поле, когда уже начало темнеть. Сменили нескольких извозчиков, долго отсиживались в малоизвестном трактире на Охте. К пустому кладбищу днём лучше не соваться — подозрительно. Агенты сыскной полиции шарили по всему городу в поисках Большого Сохатого, и приходилось быть очень осторожными.
Выгрузив из санок корзину с провизией, двинулись по Старо-Муринской дороге. Чтобы ублажить сторожа, да и самим не скучать, мандры[53] купили много: тамбовский окорок, сало, ситный, круг страсбургской колбасы, мочёные яблоки, жестянки с сардинами и осьмуху водки.
Оставив слева обширное католическое кладбище, беглецы добрались до каменной полуразвалившейся ограды. Вошли в калитку и сразу же из глубины зарычала собака. В почерневшем снегу вела вглубь всего одна тропинка; зашагали по ней. Сугробы да высоченные деревья, меж которыми лишь кое-где проглядывали покосившиеся кресты. Пройдя саженей пятьдесят, обнаружили убогую сторожку, в единственном окне которой горел скупой свет.
Огромный лохматый пёс с лаем бросился на них. «Иван» застыл с опаской. Лыков, которого все собаки почему-то панически боялись, шагнул вперёд.
— Что, Полкашка, звонить будем или за ум возьмёмся? — властно спросил он.
Пёс сразу же лёг на снег и перевернулся, капитулянтски подставляя пузо.
Алексей протянул к нему руку, и Полкан принялся её подобострастно лизать.
— То-то же… Прощаю на первый раз. Пошёл вон!
Пёс мгновенно умчался в темноту.
— Ты как это сделал? — заинтересованно спросил Сохатый.
— Сам не знаю. Меня любят все кошки и лошади. А боятся волки, собаки и даже обходят бешеные быки.
— Я их понимаю, — хихикнул бандит и бодро стукнул в окно. — Эй, хозяин, принимай гостей!
Дверь быстро открылась и на крыльцо без шапки вышел старик: жёлтый, но ещё крепкий и жилистый, с длинными седыми космами и суровым взглядом. Сообразно кличке, он был кривым на один глаз.
— Кто такие будете и чего вам тута спонадобилось? — строго и безбоязненно спросил старик.
— Здравствуй, дед Пахом, — снял барейку Лыков. — Извини, что явились без спросу: нужда заставила. Пашка-Канонир сказывал, к тебе можно.
— А, Пашка… — помягчел сторож. — Ну, ежели от него — заходьте.
И впустил гостей в дом, немедля заперев дверь на засов.
Тесная, в одну комнату, сторожка была жарко натоплена. На столе стоял огарок свечи, рядом миска с квасной тюрей; одиноко лежала корка хлеба.
— Ты чего это, паря, с моим Шариком сделал? — спросил первым делом хозяин. — Я в окно глядел, да не понял. Он у меня всю округу в страхе держит, а к тебе сразу брюхом обернулся.
— Здесь твой волкодав, неподалёку. Побегает и вернётся.
Дед Пахом крякнул и сменил тему:
— Что там Пашка? Давно ль ты его видал?
— Второго дни, как расстались. Меня отпустили за недоказанностью, а он в Семибашенном остался. И ещё два года там просидит.
— Так. А сюда пошто пришли? Кто такие, как звать? Доложитесь по порядку.
— Меня, старик, — выступил вперёд «иван», — кличут Большой Сохатый. Может, слыхал?
— Большой Сохатый? Наслышан. Это ты в семьдесят восьмом верховодил «вардалаками»[54] на Горячем поле, и вы попались на отставном гвардейском капитане?
— Я, отец.
— Потом ты утёк с этапа, дергачил во Пскове, опять попался и снова, будто бы, сбежал?
— Всё так.
— Кто у тебя в отряде был из Поима?
— Зосима Припадошный, только он сейчас в Нерчинске.
— Ну, вот тебе красный угол и лучший кусок! Добро пожаловать, гость дорогой!
И Пахом поклонился «ивану» чуть не в пояс. Тот принял это как должное, но и сам выказал старику полное уважение. Было видно, что одного поля ягоды: старый душегуб приветствовал своего достойного сменщика.
— А это что за молодец? — ткнул Пахом-кривой пальцем в Лыкова. — На нашенского-то не похож…
— Зовут Алексеем Лыковым. Тёртый «брус». Парень своенравный да на руку тяжёлый, через что и страдает. Не фартовый, верно, но свой, проверенный.
— Проверенный… — забубнил сторож, недоверчиво разглядывая сыщика. — Ты сам, что ли, проверял? Не нравится он мне. Не нашего полка драгун.
Отставной головорез словно нутром чувствовал, что Алексей сделан из другого теста.
— Ты вот что, дед Пахом, — жёстко свёл брови Большой Сохатый. — Гонишь его — гони и меня! Алексей Николаич меня сегодня из капкана выдернул, двум легавым чёсу задал — будут помнить до новых веников. Я за него ручательство даю.
И старик сразу успокоился и принялся разбирать корзину. Ему и в голову не пришло усомниться в ручательстве «ивана»… Хорошо, подумал Алексей, что я зацепился за Сохатого в Гавани и появился здесь с ним; одному бы мне кривой сторож не поверил.
Сели вечерять. Старик, изголодавшись по колбасе, в одиночку уплёл половину круга. Залив её изрядным количеством водки, он захмелел и сделался словоохотлив. Сначала обсудили дела Сохатого. Алексей вызвался завтра поутру объехать квартиры его молодцов, известить их о новом адресе предводителя и передать его приказ: привезти в сторожку денег и новый паспорт.
— Сам не ходи, подошли кого, — предостерёг «иван». — Вдруг засада; как-то ведь они меня выследили!
— Найму «пешего стрелка». Они за «ламышник»[55] в Зимний дворец залезут, не то, что в квартиру. А мальца полиция не тронет.
Далее Лыков принялся расспрашивать хозяина о Мишке Самотейкине и его патроне. Показал записку от Пашки и разъяснил свой замысел насчёт сбыта в Москве фальшивых кредитных билетов. Старик внимательно изучил послание и лишь после этого, видимо, снял с «бруса» последние подозрения.
— Да, — сказал он, — мысля справная. Я много лет в Москве жил, там всё можно задурманить. Город большой, а купцы жадные. Дубяга, язви его в душу, заради барыша родную мать в коммерческий оборот пустит. За всё берётся! Мы не такие были, нет… Ты его держись, паря, он барин хват! Только вот как сыскать их с Мишкой, я не знаю. Неделю назад земляк мой заходил сюда, отдал старый должок и сказал, что они с хозяином ложатся на дно. Может, сбегут из столицы, может, здесь зароются, потому — дела плохи. Кто-то прознал про ихний старый грех и грозится выдать полиции. Хозяин денег платить не хочет и склоняется вымогателя списать. А тот какая-то важная шишка, и сыскные будут землю рыть в поисках убивцов. Потому спрячутся они всерьёз, уж и бумаги себе обрели на другие имена.
— Да, — погрустнел Лыков, — плакали мои девять тысяч. Как их теперь отыщешь?
— Полагаю я, навпрямь они в Москву деранут, — сказал, подумавши, Пахом-кривой.
— Что так?
— Из Питера им лучше сгинуть, а удобней Москвы места не найдёшь. У Дубяги там серьёзное знакомство. Бусать-то[56] кажний день надо, без дела долго не просидишь. Много месяц отлежатся, да опять за старое. А в Первопрестольной завсегда сыщешь, кого общипнуть!
— Разумно говоришь. А там как их найти? Дай хоть какой конец.
— Леший разве их концы знает. Помню только, у Мишки там девка есть, Манька-Контузия зовут. Может, она подскажет.
— Панельная?
— Нет, при доме работает. Для богатых дом, а какой — не скажу, не знаю.
— Эх, хрена с два найдёшь на Москве эту Контузию! — в сердцах выругался Лыков, но сам был доволен. Если девка приписана к дому терпимости, значит, состоит на учёте во Врачебно-полицейском комитете, а это уже шанс.
