— Как выполнялось бомбометание?
— В правой плоскости был вырез, стояли стрелки и градуированная шкала. Я никогда этим прицелом не пользовался. Я чувствовал и ни разу не промахивался. Тактика была примерно такая: мы старались заходить против ветра, с тем чтобы уходить по ветру. К тому же при этом угловой снос минимальный. Прибираем газ, но не сильно. Особенно зимой, потому что двигатель мог остыть и остановиться. Скорость постоянная, а высота меняется, но все равно прицельный угол один и тот же. Сделал расчеты и, когда почувствовал, что пора, — бросал бомбы. Если цель длинная и узкая — колонна или эшелон, то бросали серию бомб под тридцать градусов к цели. Немножко раньше первую, потом вторую, третью. Попадали. Фотоконтроль подтверждал.
— Какую бомбовую нагрузку брали?
— До 250 килограммов. В основном брали 50-килограммовые и 100-килограммовые бомбы или кассеты с 2-килограммовыми или с 10-килограммовыми бомбами. Причем, когда на разведку ходили, брали столько же. У нас были двухбачные самолеты, на которых можно было до четырех часов летать. У штурмана стоял пулемет на турели. Как из него стрелять? На сиденье на коленки встанешь и стреляешь. Мы же не привязывались, и парашютов у нас не было. Еще в кабине был автомат на случай, если собьют. Возили листовки. Мы их брали с удовольствием — они нас иногда спасали, поскольку пачку листовок пули не пробивали. Сначала отбомбимся, а потом летим агитируем. А вот бомбы в кабину я не брал — это опасно. Достаточно было подвешенных.
— На какой высоте выполнялись боевые вылеты?
— Там, где мы ожидаем сильное противодействие ПВО, мы держали высоту 2000 с лишним. Особенно боялись эрликонов. Если его прозеваешь, если увидишь не полоску, а светящуюся точку — это твой снаряд. Немедленно отворачивай! Надо внимательно смотреть.
— В чем летали зимой?
— В комбинезонах и сапогах. Унтов не было. А летом в ботинках с обмотками или в сапогах и легком комбинезоне. В шинелях делали перелеты.
— За ночь сколько удавалось сделать вылетов?
— До 11, если недалеко и ночь длинная. А так, на дальние вылеты, один-три вылета. Всего я сделал 279 вылетов. Думаю, немного больше, мы иногда вылеты не записывали. Прилетаешь, сразу подвешивают бомбы, заправляют самолет — и полетел. Мне надо докладывать идти, а неохота. Мы не считали вылеты, старались побольше нанести ущерб врагу. И награды нам особо не нужны были — мы врага били. Были конечно, «жуки»… но в основном в летном составе были патриоты, которые себя не жалели. Мы летали и днем и ночью. Никто не говорил: «Хочу спать, устал». Надо лететь, значит, летим.
Кроме полетов на бомбометание летали на выброску диверсантов. Я сам, как летчик, возил двух серьезных мужиков и трехдевчонок-радистов. Один из мужиков прыгал с высоты 500 метров, а второй с 50 метров методом срыва. Девчонки прыгали со 100–200 метров. Пилотировал я при этом с задней кабины, а пассажир садился в переднюю.
— С немецкими истребителями приходилось встречаться?
— Бывало, ночью нас гоняли… Днем часто приходилось вывертываться. Им было трудно с нами бороться — у нас скорость маленькая, радиус разворота намного меньше.
— Летали в основном с аэродромов подскока?
— Да. Иногда летали с базы. Когда заканчивалась летная ночь, сначала спать уходили, а потом уже завтрак. За завтраком положенные сто грамм, но я не пил и не курил. Вместо этого получал шоколад. Кстати, перед длительными полетами нам давали таблетки колы.
— Что делали в свободное время?
— Занимались кто чем: читали, некоторые готовились в высшие учебные заведения. Я, например, занимался, думал вернуться в университет после войны.
Очень много занимались самодеятельностью. Я до войны окончил музыкальное училище по классу фортепьяно и скрипки. Отец научил меня играть на гитаре. Пел хорошо, до того как простудился. Это было осенью в Венгрии. Испортилась погода, прекратились вылеты. Сел под колесо и уснул. Замерз. Целый месяц не мог разговаривать.
— Суеверия были?
— Считалось, что те, кто обогащается, трофеями занимается — тот погибает. Знаешь почему? Они дрожали в полетах, думали о своих трофеях и гибли. Я со скрипкой летал. Как не возьму скрипку, так нас или собьют или садимся на вынужденную. В Венгрии летчик и штурман вдруг напились и плачут оба: «Мы погибнем». Прощаются с нами. Думаем, напились люди, нервный срыв. Полетели в очередной полет, и их сбили…
— Новые машины, приходившие в полк, были качественно собраны?
— Хорошо делали. Недостатков не было. И потом, у нас были специалисты-техники, ребята серьезные, ответственные. Отказы, конечно, случались. Однажды техник неправильно сделал зазоры, и двигатель встал. В град если попадаем, выбивает толкатели, приходилось садиться на вынужденную. Пропеллер часто бился — он же деревянный.
— Денежное довольствие получали?
— Да, нам переводили на книжку зарплату и за вылеты. В конце войны у меня что-то тысяч 15 скопилось. В Сахалоби мы с майором Щербаковым нашли несколько мешков немецких денег. Майор говорит: «Давай возьмем мешочек, разжигать печку». — «Да ну! Тащить его». Так и не взяли. А нам потом полевые стали выдавать этими деньгами! Во мы были бы богатые!
Проверка пулемета LUKAC перед вылетом.
— Дневные вылеты на бомбометание были?
— Да. Были дневные вылеты на бомбометание на линию фронта.
— В то время вы знали про женский бомбардировочный полк?
— Да. Мы их уважали. Они воевали на юге. У них задания были попроще, чем наши. Мы встретились с ними, когда было расформирование нашего полка в Киржаче. Ходили нос кверху — они все герои, в орденах, не то что у нас: три-четыре ордена.
В конце войны дали мне молодого летчика Петра Викулина. Он к нам пришел из штрафного батальона. Попал он туда за то, что пилотировал над домом своей девушки, зацепился за журавль и разбился. Хороший летчик, но любил выпить. Мы работали с ним при штабе Второго Украинского фронта. И вот однажды он пропал. Я получил задание, а его нет. Пришлось посадить техника и лететь самому. Выполнил это задание, доложил. Нет Викулина. Думаю: «Не убили ли его, докладывать или нет? Ладно, подожду до вечера». Вечером едет румын на волах, и мой Петя сидит на соломе. Останавливается повозка. Румын слезает, вытаскивает канистру с вином, а потом стаскивает мертвецки пьяного Петра. Я подхожу: «Ты что?! Нам дали задание, надо лететь!» — «Лети сам!» — «Что с тобой будет, если узнают, что ты так нализался?!» Взял я эту канистру и, пока он спал, зарыл в землю. Он просыпается, первым делом: «Где канистра?» — «Я ее подарил, ее уже распили». — «Нет, ты, наверное, спрятал». Начал ходить по двору искать. Нашел. Я опять ее отобрал: «Буду тебе выдавать перед сном, но ни одной капли днем».
— Когда тяжелее было воевать, когда вы начали, в 43-м или в 45-м году?
— Все время было тяжело. Немец жестоко защищался. Война окончилась очень интересно. Ночью 8-го около полуночи вдруг повсюду началась стрельба, ракеты взлетают. Мы все бегом на аэродром. Я бегу рядом с командиром полка, скрипка со мной. Он говорит: «Ты с ней, как с ребенком, не расстаешься». Сели в самолеты, запустили моторы, ждем вылет. Вдруг бежит дежурный: «Конец войне!» На следующий день торжественный обед, я первый раз выпил 100 грамм. А ночью полетели на боевой вылет к Праге — и два экипажа погибли. Уже письма домой написали — все, война закончилась, ждите нас с победой. Вот такое было…
Головченко Николай Федорович, штурман 646-го АПНБ
Я 21-го года. Родился и жил в маленькой деревеньке Одесской области в двадцать домов. Такое захолустье! До железной дороги 35 километров, а до районного центра —18. И называлась она страшно — Кривая Пустошь. Что такое каникулы, я и не знал, потому что отец у меня рано умер, мать инвалид. Все приходилось самому делать. В 1939 году закончил педагогический техникум и работал учителем начальных классов в сельской местности. Оттуда меня и призывали в 40-м. В военкомате меня спросили: «В какой род войск хочешь?» Я сразу сказал — в кавалерию. Мы, пацаны, на лошадях летали без седла. Что там — машины догоняли! Машины-то редкостью были в конце 20-х — начале 30-х годов.
Действительно, направили в кавалерию. Куда везут? Оказывается, в Москву. Из такого захолустья попал в Москву! В Особую кавалерийскую бригаду! В этой бригаде были лошади наркома обороны. Командовал ею генерал Доватор, хороший культурный командир. Располагались мы в больших казармах в Хамовниках. Меня, как имевшего среднее образование, определили в учебный взвод учиться на офицера. Кавалерия — это очень непростой род войск. Нужно не только иметь солдатскую подготовку, но и ухаживать за лошадью, чистить ее, поить, тренировать. Мою первую лошадь звали Руана — строгая, «старослужащая». Помню, только выходим на рубку лозы, а она уже вся дрожит, шагом идти не может, только галопом. Когда рубили лозу, я пересаживался на другую лошадь, менее норовистую.
