— Не преувеличивай, пожалуйста! — перебила ее Катя. — Мы не требуем секунды. Хотя бы часы…
— Константин Семенович идет! — предупредила дежурная.
— Все! Точка! Решили! И давайте, пожалуйста, без дискуссий. Меньше слов, побольше дела, — торопливо закончила Катя, направляясь к своей парте.
Вошел Константин Семенович, сказал свое обычное «Здравствуйте, девочки! Садитесь!», положил журнал, но не сел, а прошел к окну. Так он делал, когда хотел что-нибудь сказать. Все насторожились.
— Девочки! — взволнованно и как-то торжественно начал он. — Сегодня я пережил приятное чувство гордости. Я познакомился с вашим замечательным «Обещанием»…
Катя взглянула на Женю, и обе выпрямились. Тамара обернулась и радостно подмигнула им.
— Для вас это вполне естественный поступок, и ни чего удивительного, ничего необычного в этом вы не видите. В самом деле! Желание быть образованным, знающим, а значит и полезным Родине, желание быть лучше, духовно привлекательней, красивей — разве это не обычное желание молодого советского человека, строителя коммунистического общества? Совершенно сознательно, без всякого принуждения, повинуясь стремлению своего сердца, вы дали друг другу слово хорошо учиться и всем классом отлично закончить школу…
Константин Семенович замолчал и несколько секунд смотрел в окно. «Какими словами, на каком примере он мог объяснить вот этим семнадцатилетним девочкам то главное, что так волнует его сейчас? Даже сам он смутно помнит старую школу, а есть вещи, которые можно понять, только пережив их». Он перевел взгляд на стену, где висел портрет Ушинского, улыбнулся ему как старому знакомому и продолжал:
— Если вы попробуете надеть на себя старое платье, которое носили два, три года тому назад, то увидите, как вы выросли, и даже наверно удивитесь. Ведь вы не замечали, как росли… Примерно то же самое произошло и со мной. Война оторвала меня от школы. Я побывал в Германии, в Венгрии, в Чехословакии, видел там учителей, говорил с ними, и мне стало понятно, как мы выросли. Я не хочу сказать, что у нас все хорошо, а там все плохо. Нет. У нас много недостатков, и ваше «Обещание» может превратиться в пустую, показную, хвастливую бумажку, если за вашими словами не последуют дела. Ведь и раньше всем вам было известно, что без знаний невозможно стать коммунистом, а для того чтобы стать умелым строителем, как вы пишете в своем «Обещании», нужно учиться в полную силу своих способностей. Почему же вы так не учились до сих пор? Что вам мешало? Мне кажется, это происходило потому, что вы это знали, но не совсем понимали… не чувствовали. А знать и понимать — далеко не одно и то же. Я убежден, что ваше «Обещание» поможет каждой из вас почувствовать свою ответственность перед коллективом, поможет понять свое значение в коллективе, выработать в себе настойчивость, усидчивость, волю… и поможет, как завещал нам Владимир Ильич, «научиться учиться». Научиться учиться — было, есть и всегда будет одной из главных задач советского человека… Ну, а когда вы овладеете этой наукой, никакие трудности не смогут вас устрашить, — закончил учитель, прошел к столу и раскрыл журнал.
Валя Белова и Клара Холопова
Валя Белова жила в большой светлой комнате с отцом, матерью и дедом. Отец ее работал пожарным инспектором. Это был добродушный, невозмутимый и безвольный человек. Домой он приходил частенько пьяным и на этой почве постоянно ссорился с женой. Дед никогда ни во что не вмешивался и обычно целыми днями читал все, что ему попадало под руки: будь это прошлогодняя газета, учебник геометрии, инструкция Горпожнадзора или обрывок какой-то сводки, в котором была завернута колбаса. Воспитанием единственной дочери занималась мать. Метод ее воспитания заключался в том, что она всячески потакала прихотям Вали и восхищалась ее успехами. Почему-то она решила, что у Вали музыкальный талант. С трудом скопив деньги, приобрела рояль, когда дочери было восемь лет. Музыканта из Вали не получилось. Прозанимавшись два-три месяца, она категорически отказалась разучивать скучные упражнения.
Сейчас этот рояль, оставленный на «черный день», занимал чуть ли не треть комнаты. Никто на нем не играл, всем он надоел и уже лет восемь служил не то столом, не то прилавком, на котором складывались все лишние вещи.
Валя с детства умела настоять на своем. Она по два, по три часа подряд могла плакать, или, вернее, ныть, пока у матери не «лопалось терпенье» и Валя не получала желаемого.
У девушки была увлекающаяся натура, но все ее увлечения, будь то спорт или цветоводство, вышивание или столярничанье, обрывались где-то на середине. Вероятно, поэтому в комнате можно было видеть засыхающие цветы, под роялем валялись недоделанные полочки, а вместо носовых платков или полотенец употреблялись наполовину вышитые салфетки.
Валя не признавала вторых мест. В любом деле она должна была быть первой, но если для этого требовался упорный труд, она просто бросала начатое дело.
Сегодня Валя была в скверном настроении: ее раздражала вся эта затея с «Обещанием», возня вокруг слабых учениц. «Не могут же все отлично учиться, только дураки этого не понимают», — думала она, собирая учебники.
— Валя, поставь чайник на примус, — попросила мать.
— Зачем? Я уже пила.
— Дед не пил, я не пила…
— Мне некогда. Я в школу опаздываю!
Она уложила учебники в портфель, сняла с вешалки перешитую для нее в прошлом году отцовскую шинель и, выйдя на середину комнаты, надела ее перед самым носом матери.
— Почему ты не носишь пальто?
— Не хочу!
— Как тебе не стыдно, Валентина! Новое пальто! Что ж, я зря деньги выбросила?
— Носи сама, если нравится.
— Правильно! — отозвался отец. — Вот и носи сама!
— На модное пальто у меня денег нет.
— И не надо! — сказала девушка и, с видом незаслуженно обиженной, вышла из комнаты.
Валя не уважала мать, считая ее недалекой и сварливой. К отцу относилась лучше, но только потому, что тот не досаждал ей замечаниями и никогда ничем не попрекал. Деда она почти не замечала. Она любила только себя, но, останавливаясь перед зеркалом, находила в своем лице столько недостатков, что вслух называла себя уродом. Это была неправда. Называя себя уродом, она рисовалась перед собой, в действительности же думала иначе. Миловидное, со вздернутым носиком и светлыми глазами лицо, большой лоб, белые крупные зубы, правильная изящная фигура совсем не казались ей уродливыми.
Шагая по широкому проспекту, Валя с завистью поглядывала на хорошо одетых женщин и думала о Лиде Вершининой, которую судьба наделила и красотой и академиком отцом. Ей очень хотелось быть лучше этой «гордой», как она думала, девушки. Но как? Для этого прежде всего нужно хорошо одеться, а одеться Валя могла только за счет матери.
И она решила вынудить мать продать рояль, которым та очень дорожила.
У Вали давно выработался свой метод обращения с матерью. Она никогда не говорила прямо, что ей нужно, мать должна была сама догадаться. Зная, как дрожит над ней мать, Валя начинала дуться, дерзить, жаловаться на головные боли и всячески показывать, что она несчастна и что в этом виновата мать! Не желая омрачать «счастливое детство» единственной дочери, мать довольно скоро догадывалась о причинах столь «нервного состояния» дочери и выполняла очередную ее прихоть.
Чем взрослее становилась дочь, тем хуже становились отношения ее с матерью. Блестящая память помогала Вале отлично учиться, но самолюбие, упрямство и эгоизм, поощряемые дома, вырабатывали у девушки тяжелый характер, сделали ее заносчивой. Появился отвратительный скептицизм и предвзятое отношение ко всему, с чем ей приходилось сталкиваться. Все не так! Все глупо! Все плохо!
Валя, конечно, заметила, что после ее отказа подписаться под «Обещанием» между ней и коллективом сразу образовалась трещина. Это злило Валю, и она во всем обвиняла Катю Иванову: Катя умышленно настраивает класс против нее, чтобы вынудить подписать «Обещание». «Ну и пускай все ходят перед ней на задних лапках, а я не буду!» — думала Валя, хотя где-то в глубине души сознавала, что это не совсем так, и жалела, что не подписала «Обещание» сразу. Теперь поздно. Гордыня не позволяла признать свою ошибку, и в классе она держалась с вызывающим видом. Ее даже забавляло создавшееся положение. Валя видела, что «тройка воспитателей», как она называла инициаторов «Обещания», обеспокоена ее упрямством. Тамара Кравченко, которую она в душе немного побаивалась, смотрела на нее волком. Женя вчера дважды принималась уговаривать ее подписать «Обещание», но не выдерживала, сердилась и, обругав «тем самым животным, у которого прелестный характер и длинные уши», отходила ни с чем.
Из переулка вышла Клара Холопова. Она увидела Валю, подождала ее, поздоровалась и пошла рядом.
