Фатих не знал, чем заслужил такую немилость судьбы, но где-то в душе он связывал свои невзгоды со смертью Талифа. Глупой, бессмысленной смертью. Веди сын паромщика мог повести друга и бывшего подельника обходным путем. Пусть это заняло бы на два дня больше. Пусть над Талифом бы нависала опасность быть пойманным стражей шикасского рудника, с которого он украл немного серебра. Но все же обходной путь давал много больше шансов на удачный побег. А кони бы значительно увеличили эти шансы. Но прошлого не вернуть, а настоящего не избежать.
Фатих упал, чувствуя, как испаряются остатки воли. Силы покинули его разбитое тело, высушенное солнцем и иссеченное песком. Ветер размеренно колыхал изорванную рубаху, не принося прохлады, а лишь открывая палящим лучам беззащитную кожу. Песок медленно, но уверенно засыпал путника, возводя очередной бархан-однодневку. Песчинки лезли Фатиху в нос, забивали рот и выедали глаза, а он лежал без движения, не в силах даже отмахнуться.
…Сын паромщика не понял, когда зародился этот странный звук. Словно целая стая грифонов одновременно хлопала крыльями, повторяя одно и то же движение в каждой птице. Затуманенное сознание Фатиха прислушалось к этому дивному звуку, зародив любопытство, но измученное тело осталось неподвижно лежать в жгучем песке.
Хлопки крыльев огромной птицы приближались. Теперь уже не осталось сомнений, что уши слышат не стаю дружных птиц, слитно машущих крыльями, а только одну. Но тут же хлопанье раздвоилось, выдавая вторую пару крыльев.
«Птица с четырьмя крыльями», — мысленно улыбнулся Фатих, толком не понимая причины своей радости.
Но он ошибся.
— Он уже умер или нет? — проскрипел кто-то неподалеку.
— Не знаю, дедушка, — отозвался другой голос. Более высокие интонации выдавали в говорившем юношу. — Сдох, похоже.
— По запаху не поймешь. Вроде — не воняет.
— Значит, успели вовремя, — довольно фыркнул молодой.
Фатих, несмотря на жару, покрылся холодным потом. Так не мог фыркнуть человек. Лишь огромное животное. Да и голоса звучали слишком громко. Такие звуки вряд ли способна воспроизвести человеческая глотка. Сын паромщика попытался открыть глаза, забыв, что лицо упирается в песок. В правый глаз тут же попали песчинки, заставляя Фатиха инстинктивно дернуться назад и быстро заморгать.
— Гляди-ка, очухался! — проскрипел старый голос, смешав в себе разочарование, уважение и сочувствие.
— Ну и что? — спросил молодой, приближаясь. Фатих слышал, как под огромными ногами расступается песок. — Человек, ты меня слышишь? Дедушка, он меня вообще понимает?
— Понимает, если только его не занесло сюда из каких-то далеких земель. Человек, ты понимаешь, что мы говорим?
Сын паромщика, неспособный перевернуться на спину, слегка приподнял голову и снова зарылся носом в песок.
— Он понимает, дедушка, — громом врезалось в уши. Существо подошло очень близко.
— И что нам теперь с ним делать? — спросил молодой после небольшое паузы.
— Не думаю, что наши первоначальные планы относительно этого несовершенного создания должны в какой-то мере измениться.
— Дедушка, ты снова начинаешь говорить сложно! Скажи проще, жрать нам его или нет?
— Если не мы съедим его, так это сделает крабик. Человек все равно уже не жилец, так что его можно считать падалью.
— Кем? — удивился молодой.
— Падалью. Ну-у, тем, что мы едим.
— Значит, будем его жрать. Ничего не знаю, мне больше нравятся ляжки. Голову оставим на похлебку, или ты съешь?
— Положи его пока под язык, в гнезде разберемся. Может, еще парочку людей найдем, тогда уже можно говорить о полноценной похлебке. Иначе — не будет такой наваристой.
8
— Восемь слуг, шесть верблюдов и двадцать четыре тюка с товаром, — подытожил Амаль, осмотрев поле недавнего сражения. — Еще лепуги и маульпа.
— Ты хочешь все это унести? — спросил Конан, снова надев на лицо маску спокойствия.
— Конечно!
Купец, которого слуги нехотя извлекли из песка, снова почувствовал себя хозяином, разом забыв про все несчастья, обрушившиеся на путников.
— Зачем тебе лепуги, когда у тебя есть маульпа? — недоумевал киммериец, поглядывая на труп огромного краба.
— Ничего ты не понимаешь в торговле, воин!
И тут же поспешно добавил, увидев, как сдвинулись брови Конана:
— По крайней мере, я понимаю в этом лучше. Поэтому — скорее брошу весь свой товар, чем откажусь от лепуг и маульпы. То, что я везу в Пуантен, туда поставляют еще пятеро купцов. А вот лепуги и чудовище — особенно, чудовище! — вне конкуренции. И продам я их за ту цену, за которую захочу продать. Так что лепуги и маульпа отправятся с нами.
Киммериец задумчиво повел пальцем по песку, не пытаясь нарисовать что-то конкретное.
— Откуда ты взял такие странные названия? — неожиданно спросил он, когда Амаль уже хотел отойти.
— Какие названия?
— Лепуга, маульпа. Ты сам дал этим тварям имена?
— Нет, — признался купец, мгновение поколебавшись. — Я прочитал эти названия в древнем пергаменте, который писал еще отец отца моего отца. Он был великим человеком. Никогда не шел проторенными тропами. Всегда искал свои пути. Именно он открыл для меня в своих записках дорогу через Пустыню Смерти. Он и дал названия местным тварям. Не знаю, что они означают. Видимо, прадед знал много языков.
— Твой предок был очень смелым человеком, — сказал Конан. — А что еще он написал про эти земли?
— Господин, смотрите!
Киммериец обернулся. К купцу бежал один из слуг. Конан его запомнил по кофийскому мечу. Именно он первым нанес рану маульпе, отрубив той лапу.
— Смотрите! — Палец слуги указывал на место, где лежало чудовище. — Смотрите!
Слуга упал, зарывшись в песок. Его чалма свалилась с головы, а полы халата загнулись к поясу.
Конан взглянул на труп маульпы и обомлел. На месте обрубленных клешней появились две маленькие, растущие прямо на глазах у изумленных людей. Вместо расстрелянных стрелами глаз росли новые, постепенно заполняющие глазницы.
Чудовище покачнулось, на миг приподнявшись на лапах. Вместо отрубленных появились тонкие короткие жгутики.
— Да оно восстанавливается! — воскликнул Амаль, заворожено наблюдая за животным. — И так быстро. Невероятно!
— Главное, что оно не мертво! — сухо сказал киммериец, сбросив оковы удивления. — Мы не убили его!
— Теперь оно убьет нас, — отозвался Хапри, сидящий недалеко от Конана.
— Попытается, — поправил Вашти, прекращая натирать лезвие сабли песком.
