всё равно. Мало того, что любви не дал, так ещё связал и в шкаф бросил — на завтрак оставил. В ранний час трапезничать изволил, а долгожданная, верная своим неудобным привычкам, тут как тут. Ещё и закрылась в мучительной близости. Не дать, не взять, не отойти. Остап Маринку даже распробовать не успел! Куснул, да как пёс верный, на шум побежал. Пропала зазря красотка. Прибеги подружка на минуту раньше — спасла бы ей жизнь. Вот убийца и молчал. Не хотел расстраивать.
Гнетущая тишина залила грудь девушки кипячёным молоком. С той стороны позвал голос, сладко-трепетный, медовый:
— Тася. Тасенька… Открой.
Зажала рот ладонями, чтоб не закричать. От столь резкой перемены настроений, с коим не сравниться и биполярному расстройству, внутри что-то надломилось. Крепкую дверь нежно царапали острыми когтями.
— Открой. Я хочу. Мне нужно.
Обычный, человеческий смысл просьбы зайти в уборную вызвал у девушки приступ истеричного хохота, вырвавшегося горьким плачем. Сумасшедший терпеливо ждал и всё царапал, царапал. Как тот мальчик из сказки, на пути к спасению стирающий камушком вековую скалу. Пленница глубоко вдохнула, выдохнула.
— Пожалу… — и, не выдержав, разнылась с новой силой.
Стискивала челюсти, тянула себя за волосы. О чём здесь можно договориться? Теперь-то, о чём?! Омерзительный хруст, ознаменовавший собачий конец гончих Остапа, гулял в голове неуловимым эхом. Вкупе с фантомной тянущей болью в шее конкретно сводил с ума.
Совершенно неожиданно для себя Тася оживилась. Провал в сон тело иногда принимает за гибель, оттого вздрагивает. И теперь вздрогнуло. Идея опрометчивая и в нынешней ситуации даже бессмысленная, но руки помнили и сделали всё сами. Вытащили дурь из одежды. Как есть, вытряхнули в унитаз содержимое zip-пакетиков. Беда только — слив не работает. Не работает именно теперь, когда Остап, выжидающий, незримо колдует. Оплетает нитями невезения ванную комнату, чтоб тихушница Тася не нашла спасения, даже если бы придумала некий замечательный план.
Как-никак избавив себя от «палева», не ведая, что порошок осел местами на ткани худи и джинс, девушка позвонила в службы экстренного реагирования. Едва не зашипела, когда смартфон предательски громко пиликнул при разблокировке. Запоздало включила беззвучный режим, принялась набирать трёхзначный номер. Клавиатура на экране, статичная картинка, никак не реагировала на команды, сколько ни тыкай.
— Что, трубку не берут?
Брошенный в дверь мобильный развалился от удара на корпус и плату.
«С*кин сын! Поклялся оберегать, а сам неудачи мне свои вешает».
— Перед смертью не надышишься. Не заставляй выкуривать тебя.
— Давай! Давай, я умру здесь!
Убийца обдумывал угрозу. Кусал губы. Её положение всё равно безвыходно. Не исключено, действительно перетрусила настолько, что предпочтёт его компании смерть в дыму. Такой сценарий его не устраивал. Он злился, и злость свою держал, как пса на привязи. Даже тон понизил:
— Тась, не играй. Ты не стерпишь голода.
Заикание от плача рубило слоги:
— Ты не стерпишь, упырь! Рано или поздно на охоту побежишь.
— Зачем? У меня там девка в комнате. Сцежу — дня на три хватит. — Ударил по двери, чтоб не расслаблялась. — Да и доставка на дом есть. Цифры знаю, звонить умею. Тебе — роллы, мне — курьер, а? Одними щёчками не прокормишься. Такие, как ты, без куска хлеба через сутки верещат.
Тасе не пришёлся по вкусу заезженный троп «любовь-ненависть», как и «любовь», впрочем. От стереотипных оскорблений почему-то стало особливо мерзко, почти как в детстве. Они пекли, точно собачий укус. Горели, обращая к холодному рассудку. Тася выпрямилась, и, как специально, ударилась макушкой о чашу раковины.
— С*ка, прекрати! — вырвалось у неё, хотя прекрасно знала, что не прекратит.
Слепо нащупала кран, сунула грязные, присыпанные ядовитой пыльцой пальцы под ледяную струю. Вдруг вселенское спокойствие пробрало до самых костей. Защитная реакция организма, ко злу, сподобившая на храброе обещание. Мирное, как майский ветер в цветах яблони.
— Остап… Мне уже всё равно. Но если не всё равно тебе, исполни моё желание.
Он прижался в сладком предвкушении. Так тихи стали укрытые шелестом воды речи, верно на ушко шептала.
— Клянусь, впущу. Ничем не помешаю. Но только если всё расскажешь. Спокойно. Кто ты и зачем. — Сглотнула. — Хочу знать. Имею право напоследок.
Упырь ощерился и едва не рассмеялся от восторга. «Напоследок». Напоследок она раскрылась по-девичьи складно: как за вожжи потянула его чувства, чтобы выудить, что нужно ей. Но искренность обещания, для убеждения в коей не требовалось даже видеть её ауру, подло обезоруживала. Ткала реальность ужасно и мило. Остап в полной мере познал, каково это, возжелать бросить к ногам любви своей сгоревший в агонии мир. Себя бросить, костьми лечь, даже если по достоинству не оценит.
И он начал.
— Прежде… я лгал, прости. Не семнадцать мне. Семь.
Замолчал. Мог лишь догадываться, с каким выражением лица замерла в своём укрытии Тася, обдумывая услышанное. В рое мух в её голове громче всех прожужжало воспитанное поколениями:
«Малолетний… Меня посадят».
— Если ты на этом сейчас остановишься…
Нет, никаких «если». Ей чуждо искусство шантажа. Тут она рыба на льду. Остап то подтвердил грудным смешком.
— Давай по пунктам, как тогда. Хотя, может, уже сама поняла. Немножечко вампир. Почти чёрт. Чуточку инкуб. Даже капельку колдун… Латентный одержимый.
Зрачки бесцельно шарили по темноте. Дыры в ноге покалывало. Он перечислял мифических персонажей, отосланных литературой к аду. Эти понятия выстроились в уму стройным рядом. Концепция отходила от фильма «Сумерки». Сцена с Эдвардом и Беллой в лесу, где первый требует ответа: «Кто я? Скажи. Громко». Реальный упырь куда хуже. Пышному телу стало горячо и тошно от предположения, несколько стыдливо озвученного Остапом:
— Сердцем расслышал, как зовут меня… Омен. Дьявольский сын. Проклятый ребёнок.
— Ре… ребёнок?
Омен погладил дверь.
— Вы, люди, можете вообразить взрослых в юном теле, но не наоборот? Не сходи с ума. Насколько выгляжу, настолько и думаю. Пусть семь лет землю топчу, психологически и физически возраста матери достиг сразу, как появился на свет.
Тасе стало больно думать. До рези в боку было жаль наркоманов, что ищут логику в собственном фантастическом бреду по типу этого. В исполнении своего последнего желания пленница спасалась от истерики одним лишь интересом.
— Говорил, твои родители умерли сразу, как родился.
— Тасенька, а помнишь ли ты своё рождение? — Судя по звуку, Остап сполз по двери. — Я же не просто помню — знаю. Знаю свой сценарий от самого зачатия, в отличие от вас. Всякой твари вверено определённое брачное поведение. Кто хвост пушит, кто с соперником до смерти за самочку бьётся, и всё не по своей воле. Животных инстинкты ведут, и мой —
