подруга, левая деваха — Ева, потерявшая Адама. Видя, какая Тася на самом деле, всё равно из всех утюгов твердили о «каждой твари по паре».
«Господи, — недоумевала жирная одинокая тварь, — Да мне-то зачем размножаться? За что миру ещё одно вот это? И этому — мир».
Остапу же можно и нужно. Сама чудовищная жизнь через него руководила и карала детей своих. В беспробудном бесчинстве своём он кипел и дышал, оставлял следы на этой земле. Проклятый, наслаждался. Хотел и имел право на существование.
«Хорошо — Остап не чует запахов. От меня разит слабостью».
Зачастую хотелось, если не родиться в принципе, так родиться мужчиной. Ему гордое звание — холостяк, ей клеймо — старая дева. Очевидно, уходя из жизни во всех её проявлениях, уходя от своей животной непримиримой природы, Тася замерла у той крайней черты, за которой жизни нет. Тактика отрицания и отказа в своё время привела к логичным, страшным выводам, зацементировавшим мозги. Захлёбываясь в коллекторе вымученной, дешёвой псевдо-философии, обречённая хваталась за дно. Её как в сказке, мог спасти кто-то один, причём без диплома психолога. Тот, кто предложил бы руку. Всего лишь случайный жест, вежливости ради, разрешил бы выплыть на поверхность, пока не погибла.
Тасе не просто предложили. За ней нырнул горячий спасатель Малибу, схватил и потащил наверх. Не терпящий возражений, насел, якобы убеждая, что может быть принимаема кем-то. А ведь правда, она действительно понадобилась.
«Как самая неподходящая, — усмехнулась толстушка. — Как совокупность убогих признаков… Я же правда старалась, мама. Старалась не мешать остальным. Ты хорошая, как и сестра моя, а у вас в личной жизни мрак и му́ка. Как же тогда должно быть у меня?»
За усилия вместо покоя — страшная в своей иронии участь. Такая долгая, ужасная смерть. Безумие проявлений законов физики. Жизнь всё равно подобрала под себя и наказала. Будто Тася без её вмешательства себя плохо наказывала. Родится чудовище, жертвы плохо кончат, и не будет тому конца. Выбора не будет. Телу «фиолетово» на мораль. Оно знает, как заставить уплатить долг энергии Большому взрыву.
«В детстве могла загрызть собака. В школе я могла выйти в окно. Сегодня мог задавить КАМАЗ, водитель спас бы сотни жизней. Надо же, столько шансов, и все про*бала».
Последним человеком на этом свете, кто заставил Тасю если не выплыть, то отвернуться на секунду от своего любимого дна — школьная подруга, с которой общались-то пару раз. Та видела, что творится с одноклассницей. Как загибается, пухнет и дуреет. На выпускном, отведя в тёмный угол, вручила Тасе самый неожиданный подарок. Вложила его в руку белой вороне, пока она, боясь уронить, таращилась на него, как на драконье яйцо.
— Это… что?
— Это тебе, — невозмутимо пояснила спасительница.
Тася подняла глаза с жёлтым пятнышком на белке́, не в силах вымолвить ни слова. Подруга заозиралась, наклонилась ближе.
— Знаешь, мне тоже бывает х*рово. А дальше будет только хуже, уверяю. У тебя на роже написано, чего задумала. Так вот оно, бери! — Толкнула руку с подарком, заставив подскочить от ужаса. — Что, трусишь? То-то! Почаще тереби её. Может, за голову возьмёшься. А если нет… ну, Бог тебе судья.
Себе Бога в судьи Тася не позвала. Не иначе, как Он оставил её, отчего теперь придётся решать всё самой. Ледяные руки не тряслись, когда она теперь вынула подарок из широкого брюшного кармана худи. Вероятно, давно привыкла к нему, но тот страх, который впервые испытала на школьном выпускном, всегда возвращался, стоило увидеть эту штуку. Прежде владелица занятной вещицы держала её в коробке в дальнем конце комнаты. Боясь нечаянного обнаружения или, не дай Бог, срабатывания, спрятала под кроватью. Вскоре даже смогла засыпать над ней. А после, заступив на так называемую работу, постоянно носила с собой — себе в назидание. Через тонкую ткань рифлёный округлый корпус касался рыхлого живота. Смирено покоился и ждал обещанного критического часа. Когда Тася признает, наконец, что выход из выгребной ямы у неё один единственный.
— Остап, — наконец просипела она. — Пожалуйста, дай мне минуту.
Большой палец погладил зелёную «лимонку». Горячие слёзы-предатели хлынули из глаз, мгновенно высыхая. Тася поджала губы, чтоб не разозлить омена хныкаем. Ручная противопехотная граната F1. Радиус разлёта убойных осколков — до пятидесяти метров. Время горения замедлителя — три секунды. Три секунды, чтобы в полной мере оценить фатальность смелого решения. Поэтому девушка фантазировала, как однажды примотает её к груди изолентой. Где-нибудь в диком поле, чтоб вороны потом доклевали. Теперь подобный исход видится не столь мерзким, как перспектива быть съеденной собственным новорождённым ребёнком.
«Как ты мог, Остап? Как ты мог так промахнуться с выбором?»
Омена рожает женщина. Сам он из плоти и крови. Смертен. По всем фронтам — не лучше самой Таси защищён от осколков. Как у него — единственная попытка зачать, так у неё — единственная попытка прервать их проклятый род. Сделать в этой жизни что-то стоящее. Просто проверить теорию. Открыть дверь и прижать упыря к себе. Если бы ещё не было так страшно.
Лампочка напиталась электричеством. Тася подняла взгляд на зеркало. Её заветная мечта сойти с ума почти исполнилась. Состояние аффекта — кратковременное помутнение рассудка. И рассудок этот услышал, чего замышляет обезьяна с гранатой. В экстренном порядке запустил все ресурсы организма на так называемое переубеждение. Измывался над психикой. В первый раз включив свет, самоубийца уже приметила удивительную странность. Теперь же она зачаровывала, как от бескомпромиссного действия отвара приворота. Тася по-прежнему была себе омерзительна как телом, так и душой. А вместе с тем гормональный взрыв решительно поворачивал обречённую к себе. Параллельно выстраивал нездоровую сюжетную линию, рвущую личность как таковую пополам.
Ослепительный дамский угодник не смог добиться того, чего вычудила простая обречённая решимость. Если бы он видел свою благоверную сейчас, от ревности истёр бы клыки. С тем залюбовался бы волшебством ауры — как проклёвывается и распускается в области девичьего сердца нежный розовый нарцисс. Да не для него трепетный первоцвет — для виновницы непрошенного чувства. Чтобы прожить троп «любовь-ненависть», Тасе хватило собственного отражения. Психика запоздало и жестоко влюбила человека самого в себя, дабы не пускать его на смерть. Лишь бы пожить ещё хоть немного, пусть и жизнью следующие сутки назвать будет нельзя. Девушка всё глазела и глазела, в первый и последний раз ощущая себя столь странно. Сердце не ёкало. Низко гудело.
«Это точно конец».
Жертва потратила последнюю минуту своей жизни, чтобы справить нужду. Читала — труп самопроизвольно избавляется от всего лишнего. И после смерти
