не избежать срама. Пристыженка натянула джинсы, и разом все звуки померкли. Как, впрочем, и мысли с надеждами. Даже великий и могучий русский мат перестал существовать. Лампочка подбадривающе мигнула. Тася и сама может себя обручить — принять от смерти брачное кольцо. Стиснув прокля́тые зубы, она выдернула чеку́. Рассчитывала держать в руке, но в итоге, разжав рычаг, трусливо бросила гранату рядом на пол — в тень пыльного угла. Скорее щёлкнула засовом, скорее распахнула дверь.
Остап ввалился, буквально тараном забодал, припечатав девушку к холодной стене. Зажмуренная, Тася нехотя разлепила веки. Внутренние часики не остановились. Вселенная не остановилась. В душе разверзлась пропасть. Омен своей дьявольской невидимой паутиной завесил комнату. Всё, что было в ней, стало отныне бесполезным мусором.
«Я приношу людям несчастья, невезение, — предупреждал он когда-то. — Что работать должно — даёт сбой в самый неподходящий момент».
Нарочно не придумаешь. До смерти обидно. Грустно! F1 не детонировала. Остап всё сломал.
Омен обнимал Тасю, сдавил с такой силой, как не повторит самый сильный друг в долгожданную встречу. Обхватить девушку ногами в положении стоя мешала гравитация. Вжимался в мягкое тело, будто думал срастаться сиамскими близнецами. Обездвижил, положил голову ей на плечо. Дышал жарко, на грани плача.
Провалившаяся в печаль Тася встревожилась от перспективы быть задушенной. Клетку рёбер сжимало, по конечностям побежал мороз онемения. От мужского тела исходил жар батареи. Ещё не клятвенный инфернальный огонь, но потушить уже нельзя. Любовника била мелкая дрожь от неверия в собственное счастье. Тася же тихонько взвыла от страха и стыда. Не знала другой анатомии, кроме женской, но здесь ошибиться смешно. Желание Остапа больно упиралось ей в бедро. Не сравнивалось ни с пистолетом, ни с мечом. Здесь не до эпитетов. Неизбежность остаётся лишь переживать, неконтролируемо, утрачивая лицо и волю.
Наконец уверив, что они взаправду остались вдвоём, омен ногой захлопнул дверь, толкнул девушку к ванне. Ушиблась бедром об эмалированный борт, да так и не открыла глаз. Грубая рука сжала пухлые ладони вместе, потянула к смесителю. Крепкая двухвентильная конструкция идеально подходила в качестве коновязи.
Остап держался со спины, но Тася не стала бы импровизировать, даже если бы тот не наваливался. Предпочла не наблюдать ловкость его жестов, свидетельствующую о многократном повторе одних и тех же действий в прошлом. Звонкая сталь, припасённая в кармане джинс, брякнула о трубы, защёлкнулась на запястьях Таси. Наручники — проверенная временем игрушка для брачных игр оменов. Отец погибнет, не сможет контролировать беременность и роды. Нужно удержать роженицу там, где её никто не сможет найти и услышать минимум сутки. Чтобы ребёнок спокойно появился на свет и вышел в мир.
Жест задумывался также своего рода подарком избраннице. Хорошие девочки, продукт вычурного домашнего воспитания, сексуальной девиацией часто избирают роль послушной дочери, зависимой от родительской воли. Неспособные повлиять на ситуацию, покорные, как мебель, особенно комфортно чувствуют себя в позиции связанного «бревна». Тася следовала сценарию, якобы подтверждая правоту «чуточку-инкуба». Не мешала, не брыкалась строптивой кобылой. Может, пала духом. Может, держит данное слово. Или всё вместе? От восторга одержимый ею не мог даже членораздельно говорить, хвалить за смиренность. Обхватил со спины, сомкнул пальцы на её горле. В блаженной му́ке терпения простонал, и Тася моргнула. Не звук смутил её — кончики пальцев на её шее кончались остро.
Парень легко подхватил тяжёлую девушку, бережно уложил в старую ванну. Тут-то её щёки вернули цвет, глаза заблестели от ужаса. Прикованная к смесителю, подтянулась на коротких цепях. Предприняла попытку защититься единственным доступным способом — свернуться в калачик. С губ, в обход разума, сорвалось жалобное:
— Я не хочу.
Остап хотел. Не встретив сопротивления, дёрнул к себе, устроился между ног. Габариты ванной, посмертной колыбели, не давали особо развернуться. Пухлые голени укрывали его от холодных чугунных бортов. Омен придерживал девушку за колени, вынуждая лежать на дне с вытянутыми к водопроводному крану руками. В голодном экстазе рассматривал обмотанное бесполезными тряпками тело, будто сам захотел есть, второй раз в жизни. Страх приятных на личико жертв доселе казался сексуальным, но это не шло ни в какое сравнение со взглядом жирного ягнёнка на заклание. Секс, на деле, происходит в голове, а любимая теперь знала о нелюбимом всё, чтобы желать её всю. Чтоб её хотелось иметь, есть и пить. Единственный, кому отец согласен отдать такое чудо — сын, которого никогда не увидит. В одночасье Остап прочувствовал непостижимое величие родительского долга. А с ним — безропотное притяжение, зарождаемое желанием владеть чужой душой.
Тася бы не согласилась. Её нельзя хотеть. Это противоестественно и мерзко. Внутренний протест выдавал колючий трепет, испарина на лбу, стук зубов. Крошечный светильник зеркального шкафчика мерцал на манер сигнала тревоги. То угасал — прятал, то вспыхивал — показывал. Омен не лгал, обозвав себя почти чёртом. Ему не нужно ни рогов, ни копыт, чтоб лицезреть, как в нём умирает человек. Хотя, он сейчас оказался на пике жизни. Ослабевший, достиг предела своих сил. Капилляры полопались от давления, очертив омут зрачков алой пеленой. Под кожей вспухли вены. Блестящая от пота, она отливала рыжим от мигающей лампочки. Чужая кровь чёрным рваным шарфом спускалась ото рта до джинс и ниже. Рот этот томно приоткрыт, являя клыки, а от острых когтей, в мистических фильмах казавшихся комичной деталью, бросает в холод. От страха тошнило, как и от гадкого комментария из недр подсознания. Ведь даже в своей конечной неприглядной форме Остап в сотню раз лучше Таси.
Бульварные любовные романы — мемуары иуды! В такого рода принуждении нет места ничему мало-мальски романтичному и приятному, будь подлец хоть трижды красавцем. Снедаемый похотью, он сейчас наскоро думал, коим образом блажить кроткую. В думах этих, в любви этой, если верить словам дьявольского прихвостня, страстно желанной всеми, на деле не было ничего святого. То злейшая шутка сатаны. Не существует более несчастного человека, чем жертва чужой любви. Лишь от истины той хотелось реветь и кричать до остановки сердца. А тело не пускало Тасю в бездну. Его заперли в аду.
За ухмылкой Остапа клокотала грязь фантазий, о коих грезил с первой встречи. Обхватив борта ванны, медленно наклонился, закрывая собой весь мир. Тяжесть и тепло чужого тела доводили до паники. Перспектива худшего то распаляла на дурость, то ввергала в паралич. Девушка, вопреки своим желаниям, чувствовала каждое прикосновение чутко и тонко, и в то же время ощущала себя тряпичной куклой, набитой стекловатой.
Меж тем пальцы его сжали копну её волос. Нос уткнулся ей в висок, опалял выдохами.
