- Быть может, и ты участвуешь в его замыслах, Орион. Мой отец мог приказать, чтобы ты позволил убийцам сделать свое дело.
В его золотых глазах горела холодная ярость; я ощущал, как гнев закипает в моей душе, но, сдержав свои чувства, ответил:
- Я предупредил тебя, Александр. И заработал удар ножом.
- Царапину, если судить по твоему виду.
- Царь велел мне защищать тебя, - сказал я. - Не он враг тебе.
Александр отвернулся, шагая вверх по улице.
- Быть может, ты и прав, Орион, - сказал он настолько негромко, что я едва расслышал его. - Я еще надеюсь на это.
Мы провели в Афинах еще несколько дней. Новости, которые мы услышали, оказались недобрыми. Городское собрание постановило послать гонцов в Фивы и еще несколько городов, предлагая заключить общий союз против Филиппа. Особенно приуныл Аристотель.
- Выходит, войны не миновать, - сказал он, пока мы паковали его безостановочно разраставшиеся коллекции. - Настоящей войны, а не легких походов, пустяковых стычек и вялых осад, которыми царь забавлялся несколько лет.
- В одной из пустяковых стычек мне пришлось поучаствовать. Воины в них гибли точно так же, как и в великих битвах.
В ночь, предшествовавшую отъезду, мне снился сон... Если только это был сон.
Я вновь оказался в Акрополе, на сей раз один. Здесь я мог приблизиться к богине, которую любил в течение всех прошлых жизней, хотя и непонятным образом забыл мелкие подробности. Ночь выдалась мрачной и бурной; мчавшиеся по небу облака, то и дело затмевавшие звезды, едва не задевали наконечник копья огромной статуи Афины. Теплый ветер подталкивал меня к гигантскому изваянию. Яркая молния на короткий момент высветила ее лицо, холодную и бесстрастную слоновую кость. Хлынул дождь, колючие тяжелые капли обжигали холодом. Я бросился вверх по ступеням под кровлю величественного Парфенона. Статуя в золоченых одеждах смотрела на меня раскрашенными безжизненными глазами.
- Я найду тебя! - вскричал я, перекрывая голосом раскаты грома. - Где бы ты ни была, во всех временах я найду тебя.
Статуя шевельнулась. Покрытый золотом камень платья сделался мягкой тканью, глаза богини потеплели, на губы ее легла печальная улыбка. Живая Афина высотой в два человеческих роста смотрела на меня с мраморного пьедестала.
- Орион? Орион, это ты?
- Да! - закричал я, и гром сотряс небо. - Я здесь!
- Орион, я хочу быть с тобой. Всегда и навеки. Но не могу.
- Где ты? Почему мы не можем быть вместе?
- Они решили... Заставили силой...
Голос утих. Сине-белые молнии разили небо, освещая храм отблесками. Гром захлебывался яростью, подобающей голосам богов, прогневавшихся на смертных.
- Где ты? - вскричал я. - Скажи мне, и я найду тебя!
- Нет, - отвечала моя возлюбленная, голос которой становился все тише, - не найдешь. Время еще не пришло.
- Но почему я здесь? - настаивал я. - Почему меня послали сюда?
Решив, что Афина меня не услышала, я подумал, что она покинула храм. Молнии разом погасли, и зал погрузился в чернильную тьму, в которой растаяло изваяние.
- Почему я здесь? - повторил я, едва не рыдая.
Ответа не было. Мрак молчал.
- Чего они ждут от меня? - вскричал я.
- Повиновения, - отвечал мне другой голос. Женский голос. Голос Геры. Я жду от тебя повиновения, Орион, - холодно повторила она. - И полной покорности.
11
С неохотой возвращался я в Пеллу; ужас, внутренняя пустота и безнадежная тоска терзали меня. В пути на север нас сопровождали холод и ненастье: шли дожди, горные перевалы заметал снег. Буквально с каждым шагом я ощущал, как возрастала подчинявшая меня себе сила Олимпиады, одолевая меня словно болезнь, лишая силы и воли. В моих снах она была Герой, надменной и властной богиней, в часы бодрствования - царицей, женой Филиппа и ведьмой, которая околдовала меня, женщиной, которой я не мог противиться.
Царь призвал меня к себе в тот самый день, когда мы вернулись в Пеллу. Я доложил о нападении.
- Какой дурак посмел поднять руку на Александра? - нахмурился Филипп.
Мы были одни в его небольшой рабочей комнате. Перевалившее за полдень солнце бросало косые лучи в окно, однако в доме было прохладно. Филипп сидел возле скромного очага, темный шерстяной плащ прикрывал его плечи, под его больную ногу был подставлен табурет, черная борода щетинилась, единственный глаз словно ястребиное око пронзал меня.
Я понял, что царь хочет узнать правду. Ее хотел выяснить и я сам.
- Он подозревает, что покушение мог предпринять его отец, - рискнул высказаться я.
- Что?.. - Лицо Филиппа побледнело от гнева. Царь схватился за подлокотники кресла, словно бы желая вскочить на ноги. Но ярость почти мгновенно оставила его. Я видел, с каким трудом удалось Филиппу взять под контроль свои чувства. Предположение потрясло его, потому что Александр так жестоко ошибался; царь не добивался его смерти. Преодолев приступ гнева, он со скорбью назвал причины ложного обвинения.
- Плоды наставлений его матери, - пробормотал он. - Она всегда натравливала его на меня.
Я ничего не ответил, но понял, что нападение вполне могла подстроить и сама Олимпиада. Убийцы имели великолепную возможность покончить с Александром и его Соратниками. Царевич остался цел, однако подозрение подтачивало его отношение к отцу.
- Верь мне, Орион, она ведьма, - проговорил царь. - Сначала она обворожила меня на мистериях Дионисия в Самофракии. Я был тогда как раз в возрасте Александра и обезумел от страсти. Я не мог сомневаться в том, что на земле нет женщины прекраснее ее. И она полюбила меня с тем же пылом. Но как только она родила своего мальчишку, то не захотела больше иметь со мной ничего общего.
"Она не просто ведьма, - подумал я. - В ней воплотилась богиня, способная погубить всех нас по своей прихоти".
- Она презирает меня, Орион, и теперь строит козни вместе со своим сыном, чтобы посадить его на трон.
- Александр стремится быть достойным сыном царя, - сказал я ему. - Он хочет доказать свое право наследника.
Филипп криво усмехнулся:
- Он хочет сесть на мой трон, но это можно сделать единственным способом - убив меня.
- Нет, - сказал я. - Я не замечал в нем стремления к отцеубийству. Александр желает показать, что достоин престола. Он жаждет твоей похвалы.
- Неужели?
- И восхищается тобой, несмотря на все происки матери.
- Орион, он даже уверяет, что не может считать меня отцом.
Итак, царь знает о выдумке Александра.
- Мальчишеский эгоизм, - отвечал я уверенным голосом. - Он и сам в это не верит.
Филипп обратил ко мне свое зрячее око.
- А знаешь, - царь закутался в плащ, - быть может, он все-таки прав и зачал его Геракл или кто-то еще из богов? Что, если в конце-то концов он и правда не мой сын?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
