«Точка» находилась в доме наискосок от Главпочтамта – в башенке со смотровой площадкой, колоннами и шпилем, внизу располагался магазин одежды «Mango». Магазин закрыт, а витрины – заколочены фанерой. Одна витрина всё же выбита, и из неё торчал манекен головой наружу.
Цветаев отметил башенку как наиболее перспективную «точку» и проехал мимо. Напротив же, в башенке Дома профсоюзов, закрытого от пят до крыши огромным плакатом с надписью по-русски: «Слава Украине! Героям слава!», тоже можно было разместиться, но там велись ремонтные работы и сновало множество людей. Дом профсоюзов с его тошнотворно патриотическим плакатом стопроцентно отпадал. Гостиница «Украина» тоже не подходила, хотя она и возвышалась над площадью «Нетерпимости»: персонал гостиницы явно на пересчёт, а идея снять номер с видом майдан никуда не годилась и отверглась Цветаев в корне, не успел он о ней подумать: в гостинице надо было регистрироваться. Это для дилетантов, решил он. Консерватория не подходит в априори: во-первых, её запечатали, как ларец, во-вторых, она до сих пор под контролем спецслужб. Вопрос, что они там хранят? Скорее всего, наблюдают оттуда за теми майданутыми, которые ещё не покинули площадь «Нетерпимости».
Оставались ещё пять знаний, выходящих на площадь «Нетерпимости»: международный центр культуры и искусства далековат, даже в бинокль все глаза выглядишь; четыре знания, полукругом глядящие на голубой купол магазина одежды и на архангела Михаила, покровителя Киева. Какое из них выбрать? Цветаев медленно свернул на Михайловскую, оценивая обстановку. Ясно было, что здесь слишком много глаз, свой мирок, чужака вычислял в два счёта. Разведчик так не поступил бы, разведчик бы занял менее приметную «точку» обзора, о которой никто не догадается. Вопрос, как её найти?
Он проехал дальше по Михайловской, свернул на Тараса Шевченко, затем по Гринченко и по Прорезной вернулся на Крещатик. На углу Житомирской стоял второй пост. Его почему-то охраняли «чвашники» в форме цвета хаки и с собаками в кольчугах. Собаки презрительно скалились на прохожих.
Башенка нравилась Цветаеву всё больше и больше: во-первых, путей отхода – масса, и в верхнюю часть города, и в нижнюю, во-вторых, башенка находится на периферии площади «Нетерпимости» – отодвинута чуть в глубину, стало быть, внимания к себе привлекает меньше всего. Оставалось найти решение, как в неё проникнуть.
Всё это время, пока Цветаев колесил по центру, его не оставляла надежда случайно увидеть Орлова, хотя он знал по опыту, что фортуна на сегодня сделала всё, что могла, чудес не бывает. Достаточно того, что она определилась с точкой обзора. А это немаловажно. Это можно считать самой большой удачей. «Тьфу-тьфу-тьфу», – поплевал он через левое плечо боясь сглазить. До сих пор ему везло, и он надеялся, что будет везти и дальше. Он всегда жил с этим чувством, и до сих пор оно не подводило его.
Теперь надо было придумать способ проникновения в «точку» обзора, то бишь в башенку. Цветаев сморщился, вспомнив, как однажды три часа просидел на жёрдочке в выгребной яме, пока его искали в Печёрском парке. Редко он это вспоминал, а сейчас почему-то вспомнил, быть может, потому что думал о чистой, светлой башенке. Припарковался напротив «Макдоналдса», оставил в бардачке львонацистскую повязку и пошёл в Пассаж. Ему приглянулось кафе слева, в котором было совсем мало народа. Внутри его встретила кондиционерная прохлада, и он сел так, чтобы его не было видно с улицы, а он видел бы всех входящих. «Калаш», естественно, он не взял и делал вид, что он праздношатающийся киевлянин, чудом избежавший мобилизации, и потому с радостью вкушающий жизнь. Заказал кофе с молоком, «безе» и принялся рассуждать: как удалить из дома жильцов без их согласия. Можно было открыть газ в подвале и создать аварийную ситуацию. Жильцов выселили бы, а аварийные службы быстренько устранили бы дефект. Нет, не пойдёт, понял он, ерунда какая-то, ведь в башенку надо было ходить регулярно и беспрепятственно. Однако сама идея о аварии ему понравилась. Требовалось детальней её проработать.
Неожиданно его внимание привлёк не сколько странный, а сколько громкий разговор. За соседним столом беседовали две старушенции, но явно с таким расчётом, чтобы их слышали окружающие. Обе с типично нервным лицами киевлянок, одна уверяла другую:
– Война будет продолжаться до тех пор, пока из Киева гроб не вынесут!
Подруга, которая, должно быть, долго терпела, наконец возмутилась:
– Что ты говоришь, Клава?! – при этом она испуганно оглянулась, словно призывая в добропорядочные свидетели. – Я категорически не согласна с тобой!
– То и говорю, Соня! – нервно молвила её оппонентка. – Говорю, потому что знаю!
Для убедительности она стукнула сухой ладошкой по столу. Получилось неестественно громко. Из-за дальнего столика во всеуслышание спросили:
– На що ти натякаєш, карга стара?[97]
– Я не намекаю, – с достоинством ответила Клава и так тряхнула головой и жиденькими волосами, что, ей богу, Цветаев услышал, как у неё хрустнули шейные позвонки.
Её подружка, Соня, испугалась и зашипела:
– Тише, Клава, тише!
– Да, – веско сказал бармен, который давно прислушивался к разговору, – здесь не майдан, здесь приличное заведение.
У бармена были загорелые руки и загорелое, обветренное лицо.
– Ти що, гад, сказав?![98] – спросил его, судя по всему, местный бандерлог, и встал из-за стола. Был он млад и хлипок, но горяч. Его уже тянула за фалды:
– Угомонись! Хватит! Не связывайся!
Видно, майдан уже всем надоел и никому не шёл на пользу, время и с ним сыграло дурную шутку под названием вырождение.
– Иди ты!.. – смело ответил ему бармен и положил руки куда-то под стойку.
Должно быть, там у него была спрятана бита или пистолет. Цветаев стал опасаться за свою безопасность: заметут всех скопом, разбирайся потом. Но самое интересное было впереди.
– Не верите?! – смело спросила Клава и торжествующе огляделась.
После непродолжительной тишины бандерлог ответил за всех:
– Не віримо! Якщо не переконаєш нас, я тебе, стара карга, на майдан відтягатиму![99]
– Отведи, если сможешь, молокосос! – смело ответила старуха.
– Що?! – вскочил бандерлог. У него была желторотый пушок на щеках. – Як ти смієш?! Ми за тебе кров проливали![100] – он оглянулся в поисках взаимопонимания, но встретил лишь осуждение, мол, хватит с нам чокнутых, пора угомониться, иди воюй на восток, и затравленно плюхнулся на место.
– Тихо, тихо! – сказали ему из-за соседних столиков. – Пусть молвит!
– А як же наша кров?![101] – едва не зашёлся в истерике бандерлог.
Но на него уже никто не обращал внимания. Бандерлог сдался: он заплакал, детские слёзы возмущения текли у него по щекам.
– Так! – смело сказала Клава. – Слушайте меня внимательно, в кафе вначале войдут две девушки, одна в белых летних сапожках, другая с косичками.
– Косички нынче не в моде, – заметил кто-то вяло.
– Они сядут около двери, – непререкаемо добавила Клава.
– Так це ж і так ясно! Найвільніший столик![102] – никак не хотел сдаваться бандерлог.
Но старуха Клава не отреагировала на выпад.
– Потом мимо проедет инвалид в коляске, он будет кричать: «Всеобщая мобилизация! Ура! На Донбасса!», а только потом сюда войдёт милиционер. Он сядет за стойку и попросил дешёвого коньяка марки «коктебель» три звездочки.
– А скільки?[103] – тут же ехидно спросил бандерлог.
Ему не терпелось посадить старуху в лужу. Клава подумала и сказала:
– Ровно сто пятьдесят граммов, на большее у него денег не хватит.
– Не слухайте її! Не слушайте её! – закричал бандерлог. – Вона нас дурить![104]
– Тихо ты, майданутый, – упрекнули его хором. – Дай старухе наколдовать!
Странный ажиотаж охватил всех, в том числе и Цветаева.
– Ну гаразд… – пригрозил бандерлог. – Я за наслідки не відповідаю[105].
И всё, в том числе и Цветаев, поняли, что он сейчас отправится за подмогой.
– Мы её, если что, сами отведём в милицию, – заверили его. – Сиди, не волнуйся!
– Так я вам і повірив![106] – обличил всех бандерлог, но за подмогой почему-то не побежал.
Кафе успокоилось, и все в напряжении стали ждать, что произойдёт. Цветаеву тоже стало любопытно, он ещё никогда не сталкивался с ясновидящими.
Прошла минута, другая, в кафе, действительно, вошли, нет, не вошли, а влетели две безрассудно смелые девушки, на одной из них, действительно, были светлые летние сапожки, вторая была с тощими косичками. Не обращая ни на кого внимания и не замечая ничего вокруг, они заняли свободный столик справа от входа. Та, что с косичками, воскликнула:
– Ох, как я за тебя рада! А мне не везёт! Женихов много, но всё не те!
