Окружающим казалось, что она просто проводит время среди людского муравейника. Ходит, смотрит, разговаривает на любые темы, шутит, улыбается. И невозможно было понять, что для нее это и есть самая напряженная работа, наивысшая форма вживания в проблему. Она вся, как чувствительная радиостанция, настраивалась то на одну, то на другую волну. Малейшие нюансы обстановки впечатывались в ее память. От ее внимания не ускользал ни один штрих в поведении людей, не упускалось ни одно оброненное слово. Ни один жест, ни одна улыбка, ни один взгляд окружающих не выпадали из общей стратегии человековедческого исследования доктора Лученко.
Она сразу услышала, что обычная музейная тишина исчезла. В каждом зале, где обычно по углам на стульях-насестах дремали смотрительницы, теперь толпились и шушукались. Звуки приглушенного шепота напоминали назойливый треск цикад. Обсуждались последние ужасные события. Не нужно было обладать острым слухом, чтобы сразу со всех сторон услышать: в итальянском сундуке найден убитый милиционер Роман Гаркавенко. Все сотрудники музея старались продемонстрировать свои дедуктивные способности.
В одном углу собрались смотрительницы трех главных залов: Итальянского, Испанского и Французского. Лученко задержалась неподалеку от трех смотрительниц и уже через минуту усвоила, как кого из них зовут, что они из себя представляют и как относятся к происходящему.
Оксана Лаврентьевна, бабушка лет семидесяти, обвела подруг скорбным взглядом.
— Девочки! — обратилась она к таким же «девочкам». — Маргоша, Неля! Я работаю здесь уже пятнадцать лет. Но на моей памяти ничего подобного никогда не случалось!
— Это какой-то вандализм! — поддержала коллегу Маргоша. — Слушай, Неля, — она повернулась к смотрительнице Итальянского зала, — ведь это случилось у тебя?
— Безобразие! А она прохлопала, раззява! — Оксана Лаврентьевна Лужецкая была старше подруг. К тому же она была выше двух своих приятельниц-смотрительниц по должности, называясь «старшей смотрительницей», и позволяла себе иной раз делать им замечания в довольно резкой форме.
— Ну, у меня, — подтвердила самая низенькая бабулька, Юдина Неля Михайловна. — Если хотите знать, я чего-то такого ожидала! Тут и так черти-шо творится. Игры по ночам, теперь вот прихватизацию надумали…
— Не прихватизацию, а приватизацию, — машинально заметила Маргоша, официально именуемая Федоренко Маргарита Михайловна, смотрительница Испанского зала. Старушка безумно энергичная и деятельная, в допенсионном прошлом она была редактором женского журнала. Она спохватилась: — Какую приватизацию? Ты что?!
— Ну, шоб музей в частные руки перешел. Богатому. Я слышала, начальство разговаривало.
— Ужас, — вздохнула Лужецкая. — Не может этого быть.
Две старушки-подружки уставились на третью с укором.
— Неля! Я тебе удивляюсь! — возмущенно сказала Лужецкая, похожая на маленькую ухоженную болоночку, вся в голубоватых, подкрашенных крем-краской кудряшках, в кружавчиках и рюшечках. Бросались в глаза серебряные перстни на ее пальцах.
— Ты должна немедленно рассказать все, что тебе известно! — поддержала Лужецкую Маргоша.
— Дык склероза у меня покаместь нету. Все уже рассказала компетентным органам, — сказала Юдина.
Она отличалась от своих сотрудниц короткой стрижечкой, мелкими воробьиными чертами лица и ростом — чуть выше подоконника. Когда она вставала со стула, то становилась еще ниже. Проработав всю жизнь на заводе «Красный резинщик» и уйдя на пенсию, она не знала, чем заняться. В музей ее привела соседка по коммуналке. Юдина с удовольствием носила старый музейный костюм из френчевой ткани синего цвета, выданный всем смотрительницам еще в советские времена. От многочисленных стирок и глажек костюм стал серым. Злоязыкие Лужецкая и Федоренко сплетничали, что она, наверное, и спит в этом костюме. Неля не обращала внимания. Еще о ней говорили, что когда-то в молодости Юдина была замужем, но муж, военный, бросил ее через год после свадьбы. Остался сын, которого растила Нелина мать, не доверяя внука дочери. Сын, по слухам, уехал в Москву и забыл о ее существовании.
— Все, говоришь? — прошептала Маргоша, косясь на стоящую поодаль Веру. — И про ангела-хранителя тоже?
Юдина вздрогнула. Тема приватизации сразу была забыта.
— Нет, — призналась она. — Че я, ненормальная? Сразу в дурку заберут. Сами рассказывайте.
— Ага, боишься! — захихикала Лужецкая. — Старая коммунистка-атеистка! Видела, а не веришь в ангела нашего хранителя, который приходит, чтобы защитить музей…
— Хранителев у нас и без ангела хватает, — заупрямилась низкорослая атеистка, нисколько не обижаясь на подружек. — Я до вашего Бога не касаюсь, а вы коммунистов не трогайте.
В зал вошла группа людей, и цикадный треск старушек прекратился. Экскурсию вела Валерия Станиславовна Аросева, старший научный сотрудник отдела фондов. Бабушки-смотрительницы, к сожалению Лученко, разлетелись, как потревоженная аплодисментами моль. Тогда Вера переключила свое внимание на вошедших. Она сразу уловила, что экскурсия проводилась для группы менеджеров какой-то компании. «Интересно, — подумала Вера, — это руководство ринулось повышать культурный уровень сотрудников или они сами?..»
Экскурсию Аросева всякий раз проводила по-разному. Под настроение. Вот сейчас ей вздумалось начать с цитаты из Жванецкого: «Я думал, музей как музей. А это не музей, а хуже забегаловки: горячего нет, один сыр и кофе. В Третьяковке хоть солянка была, а на вернисаже одна минеральная. Нет, думаю, тут не отдохнешь… А воскресенье проходит».
— Так что если кому-то из вас кажется, — улыбнулась Аросева, — что он тут зря теряет время, не надо стесняться — можете идти в кафе, в парк, погулять. Искусство — оно требует работы души. Остальных я познакомлю с художниками, без чьего искусства наше существование было бы менее интересным. Они своими полотнами дают некую матрицу наблюдения и понимания жизни. Возможно, благодаря рассказу об этих картинах и художниках вы тоже что-то откроете для себя…
После такого вступления менеджеры заулыбались, расслабились и перестали стоять напряженными столбиками. А Лера начала с исторической информации, потом неспешно стала показывать картины и так, шаг за шагом, продолжала зажигать интерес в равнодушных посетителях.
Лученко сразу поняла, что перед ней профессиональный экскурсовод. Благодаря точным словам Аросевой картины превращались из предметов заполнения зала в живые легенды. Она словно накрывала слушателей драгоценной радужной тканью, незримыми нитями ассоциаций и историко-культурных параллелей. И становилось так приятно понимать, что все в мире связано между собой порой странными, но глубинными связями. И сложный язык искусства вдруг становился ясным и понятным. Слова экскурсовода превращали искусство в игру, которая дразнит человека в каждом возрасте по-разному, предлагая принять разные правила и разных художников. В юности нас увлекает эпоха Возрождения, романтическая живопись Сандро Боттичелли. Позже, взрослея, мы обмираем от фантасмагорических образов Эль Греко или страстных картин Гойи. А в зрелые годы открываем неброскую красоту кисти Дюрера, нас начинает интриговать живопись Босха…
В это время тишайший музейный телеграф уже сообщил кому надо о том, с какой именно фразы начала работу с группой старший научный сотрудник Аросева. И кто надо уже спешит, торопится из кабинета, чтобы застукать подчиненную на месте нарушения музейных норм.
К Лученко подошла Люсьена Баранова вместе с женщиной начальственного вида.
— Вот, — прошептала Люська, — замдиректора по научной работе Римма Карповна Лобоцкая, а это эксперт фирмы «Игра» Вера Алексеевна Лученко.
Баранова умчалась, Лобоцкая кивнула Вере, окинула ее острым взглядом и, отвернувшись, отошла в сторону. Вера увидела диктофон в ее руке и усмехнулась: ай да тихий музей!.. Да ведь здесь кипят нешуточные, прямо шекспировские страсти! Понятно, женский коллектив лишь слегка разбавлен пожилыми мужами. На лице Риммы Карповны крупными плакатными буквами была написана нелюбовь к Аросевой, замешенная на вечном чувстве зависти. То, что дано Валерии просто как воздух, которым она дышит, у Лобоцкой присутствует с обратным знаком. Лера красива неброской акварельной красотой, которая по-настоящему становится заметна во время разговора с ней. Римма — некрасива броской некрасивостью. На лице у нее выступают квадратная нижняя челюсть и острый нос. Все остальное впадает внутрь. Глубоко сидят глазки невнятного цвета, рот тонкий и безгубый, а редкие волосы — всегда в виде начеса для придания видимости густоты.
Она представить себе не могла, чтобы красивая и умная Валерия не стремилась подняться по такой желанной карьерной лестнице. И никогда бы не поверила, скажи ей Аросева, что карьера ее нисколько не привлекает. Значит, Аросева — потенциальная угроза! И потому Лобоцкая стояла за углом Испанского зала с диктофоном наперевес и записывала каждое Лерино слово.
