— Я пороюсь, непременно пороюсь! Я не против Конфуция, — закивала Лера.
«Сейчас она расхохочется этой стерве прямо в лицо», — подумала Лученко. Но Валерия еще сдерживалась.
— И потом. Почему вы начинаете экскурсию с цитирования Жванецкого? Он, насколько мне известно, не искусствовед, а сатирик. К чему тогда?
Не дождавшись ответа от молчащей Аросевой, замдиректорша после выразительной паузы продолжила добивать поверженную подчиненную:
— Вот вы так безумно восхищаетесь инфантой Маргаритой! Ведь восхищаетесь?
— Да. Я восхищаюсь этим произведением Веласкеса.
«Ну просто Жанна д’Арк разговаривает с инквизиторами за пять минут до костра», — сочувственно думает Вера.
— А согласно последним исследованиям ученых-генетиков, ваша инфанта Маргарита, это дитя Габсбургов, — плод патологического брака между родственниками! Вы разве не замечали в ее портрете следы вырождения?! Эти блеклые голубые глазки, этот выступающий вперед подбородок, заостренный чахоточный носик, эти светлые, тонкие волосики — типичная вырожденка! А вы дифирамбы поете! «Малышка, хрупкая девочка», сюси-пуси!
«Сейчас она не выдержит, — решила Вера. — Только терпеливый человек молча выслушивает вагон несправедливых замечаний. А потом взрывается. Верно говорят: берегись гнева терпеливого человека».
И действительно, Аросева в эту минуту подумала: «Почему бы не выдать Лобку наконец все, что я о ней думаю? Давно хочется… Только еще хочется остаться здесь работать. Долго-предолго, до самой старости. Конечно, не из-за тех смешных денег под названием „зарплата“. Какие в музее деньги? Если нормально питаться, их и на неделю не хватит. Никто, и особенно эта мегера, не верит, что можно работать не за деньги. Тем более сегодня, когда товарно-денежные отношения торжествуют над всем, когда никто ничего не делает даром. Никто! Ни пожилые, ни юные, ни богатые, ни бедные. Если кто чего и делает — все равно все время ждет, что его вот-вот отблагодарят. А я хочу работать в музее всю жизнь только из-за солнечного чувства внутри, где-то в районе сердца. Мне его хватает. Просто я здесь в своей стихии. Как в море Ихтиандр».
— Да что вы говорите?! — театрально всплеснула руками Аросева. Ее терпение лопнуло с треском, как первомайский шарик. Она порывисто сдернула зеркало со стены и, держа его перед лицом Риммы, процитировала: — «Эти блеклые голубые глазки, этот выступающий вперед подбородок, заостренный чахоточный носик, эти светлые, тонкие волосики — типичная вырожденка!!!» — Потом в сердцах треснула зеркалом об пол, аж осколки брызнули во все стороны. И выскочила из кабинета, хлопнув дверью.
Вера успела отойти в сторону и приняла деловой озабоченный вид идущей по коридору посетительницы.
— Простите, — обратилась она к Аросевой, — я тут немного заблудилась… Проводите меня обратно в музей.
Та молча кивнула и пошла вперед. Из двери выглянула Лобоцкая. Она уже открыла было рот, чтобы выматериться, но увидела свою подчиненную с экспертом Чепурного и сомкнула губы, отчего рот стал тонким, как лезвие.
5
ПРИВИДЕНИЕ ИЛИ АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ?
После экскурсии, с таким блеском проведенной Лерой Аросевой, в Испанском зале не осталось вообще никого, только у входа читала книгу одна из трех старушек, пожилая Маргоша. Стараясь не стучать каблуками по гулкому паркету, Вера прошлась вдоль картин. Не успела она сделать двух шагов, как в зал вошел мужчина с большим желтым ящиком и картонной папкой. Он поздоровался со смотрительницей, та кивнула, не отрываясь от чтения. Мужчина разложил свой ящик перед «Инфантой» Веласкеса, и стало ясно, что он — живописец, а ящик — мольберт. Присмотревшись, Вера поняла: художник копирует полотно. Интересно, как быстро он работает. Если ходит сюда каждый день, мог что-то видеть…
Вера походила по залу, искоса поглядывая на художника. Но ее взгляд привлекали картины Веласкеса. Она подумала, что настоящий гений знает о тебе много, а вот Веласкес — больше, чем ты сам. Дьявольски больше. Его полотна погружали в себя, как в бездну, как в магию, — своей безоценочностью. Отстраненностью самого художника. Живопись исчезала еще и благодаря гениальному мастерству кисти: никаких мазков не видно, никакой нарочитости и условности, зато нет и мертвечины фотографий. Ну действительно, магия, которая достигается лишь запредельностью знания.
— Я вижу, вам нравится Диего, — раздался над ухом голос. Вера оглянулась и увидела подошедшего художника-копииста. Он называл своего великого коллегу запросто, как соседа по этажу. — Да, есть на что посмотреть. Но все же «Портрет инфанты Маргариты» — это центр экспозиции.
Вера посмотрела на инфанту, потом перевела взгляд на художника. Небольшого роста, усики и бородка острым клинышком, выпуклые щечки, выцветшие глаза. Одежда как у служащего. А вот это уже странно: костюм строгого кроя, белая рубашка и галстук. Хм. Нетипичный какой-то художник. Сколько их видела Лученко, все они одевались крайне небрежно либо кричаще пестро. Она назвала его про себя «атипичный художник», созвучно атипичной пневмонии.
— Согласна с вами, уважаемый, — сказала Вера любезно. — Портрет девочки-принцессы просто шедевр. Давно пишете копию?
— Смотря что подразумевать под словом «давно», — склонил голову набок атипичный художник. Острая бородка дрогнула. — Кому и года не хватит, чтобы перенести на холст копию бессмертного творения. Я приобщаюсь здесь уже несколько месяцев.
Витиевато говорящий копиист подошел к своему мольберту, Лученко прошла за ним.
— Копия ваша хороша, — искренне сказала она.
— Благодарю! — чуть поклонился художник, но глаза его почему-то стыдливо дернулись вбок. Странно!.. Что-то тебя смущает, атипичный ты мой. Нужно подыграть, чтобы узнать хоть что-нибудь.
— Да, — задумчиво протянула Вера. — Если постоять подольше у холста, то заметишь, как девочка-принцесса волнуется… — Она вспомнила услышанную только что экскурсию. — Хотя и не слишком, ведь если над картиной работает ее Диего, можно не сомневаться, что она понравится принцу Леопольду. Дочь испанского короля была любимой моделью Диего Веласкеса. Он писал ее много раз. Так?
— Истинно так! — восхитился атипичный художник, положив кисти и палитру и развернувшись к женщине всем своим небольшим корпусом. — Замечательно подмечено! А вы, простите…
— Я эксперт господина Чепурного. Фирма «Игра», слышали? Работаю здесь по его просьбе и согласованию с дирекцией. Лученко Вера Алексеевна, — отрекомендовалась Вера.
— Искусствовед?
— Нет. Скорее психотерапевт.
— Ага, ага… — Видно было, что художник не совсем уяснил себе статус Лученко. — Наливайко Валерий Маркович, художник. — Он церемонно склонил голову, тонкие кончики усов качнулись вниз и снова вздернулись.
Лученко, тоже со всей возможной церемонностью, продолжила беседу. Причем проявила необычайную тонкость понимания искусства. Казалось, будто она специализируется по картинам Веласкеса. А особенно хорошо знает «Портрет инфанты Маргариты». Посмотрев с минуту на полотно, она тут же, не сходя с места, поделилась с атипичным художником Наливайко своей искусствоведческо-психологической версией. Девочке ужасно смешно, но она сдерживает смех: ведь испанская принцесса — не просто девочка и не должна нарушать этикет. Это видно по чуть приподнявшимся уголкам ее губ. Строгий этикет испанского двора, чопорность и надменность августейших особ — все это не имело к Маргарите никакого отношения. Эта девочка — не то что другие представители династии Габсбургов: она живая…
Бледные глаза атипичного художника чуть не вылезли из орбит. Он с таким восторгом внимал, что Вера усомнилась: уж не перегнула ли она палку. Но Валерий Наливайко охотно позволил перевести разговор на сам музей, на свое в нем пребывание и прочие интересующие Веру вопросы.
— Да, я работаю здесь уже несколько месяцев, — рассказывал художник, глядя на собеседницу влюбленным взглядом. — Даже по выходным. Музей стал моим родным домом. Конечно, поневоле станешь многое замечать! Экспозиции не обновляются годами. Зато часто выезжают с тематическими выставками по городам страны…
— Секундочку, — прервала его Лученко, — это крайне интересно, но меня интересуют люди.
— Люди? — пожал плечами художник. — Обычные чиновники, если вы спрашиваете о дирекции. Разрешение писать копию еле получил. Экскурсии стандартные, на мой взгляд.
— Смотрительницы всегда на своих местах?
Художник смутился.
— Не знаю, Вера Алексеевна… Я, простите, не всегда их замечаю. Особенно когда творю.
— Но этого милиционера-охранника, из-за которого поднялся такой шум, вы хоть замечали? Или вы не знаете, что тут произошло?
Наливайко в замешательстве уставился на Веру своим бледным взглядом. Вера уже все поняла про него, и ей послышалось тиканье часов. Недалекий человек обычно напоминал психотерапевту часы с кукушкой. Почему — не спрашивайте, такая уж у нее возникала картинка. Вот и сейчас узкий лобик копииста словно бы приоткрылся, оттуда выскочила кукушка, прокуковала пару раз и скрылась. Да… Решает сложнейшую задачу, излагать постороннему человеку свои догадки или нет. Расскажешь, никуда не денешься. Тем более, кажется, влюбчивая душа уже возвела новую знакомую в ранг царицы сердца.
