И она была права. Томи нечего было теперь искать по помойкам.
У него теперь всегда была чистая квартира и чистая постель, вкусный завтрак и обед, и очень скоро Яэль помогла ему узнать, что такое секс вдвоем. И это тоже оказалось хорошо и приятно, хотя и не совсем так, как представлял себе Томи в воображении. В нежные моменты Яэль называла его «ты мой теленочек» и еще «ты мой белый и пушистый, если бы все израильтяне были такие, как ты». Зная себя, Томи не думал, что это было бы так хорошо, но не возражал, понимая, что она имеет в виду ту «сволочь».
И люди его теперь уже так сильно не интересовали. Он теперь почти никогда не бывал один, в доме, помимо своих, всегда толклась молодежь. Дочка Яэли, которая так смутила Томи своим нездешним личиком, быстро выросла, похудела и превратилась в огромную длинноногую красавицу, Томи слегка ее побаивался, но в целом отношения были хорошие.
И Томи был вполне доволен жизнью. Лишь иногда, в редкие грустные минуты, ему вспоминалась другая, настоящая Яэль, бедная, маленькая и нежная, которая, может быть, ждала его где-то и теперь никогда не дождется. Но Томи понимал теперь, что это беспредметные мечты. Он очень повзрослел за это время, пополнел, узнал много нового и стал гораздо меньше улыбаться.
Свобода
Гили был славный и добрый парень с чистым лицом, с широкими плечами и узкими бедрами. Он легко и непринужденно двигался в собственном теле, и людям приятно было на него смотреть. Делать он в жизни ничего особенного не хотел и больше всего ценил свою свободу.
В армии он как будто страдал не слишком, временами даже нравилось. Молодые мускулы охотно принимали на себя тяжелые физические нагрузки, а душевная бодрость питалась чувством тесного армейского товарищества, которое общительному Гили давалось легко. К неизбежному страху гибели он тоже успел притерпеться, потому что никак в эту гибель для себя не верил, хотя с другими случалось то и дело. Впрочем, настоящей войны в тот краткий период у нас не было, лишь отдельные боевые действия, которые продолжались, разумеется, все время.
И, только закончив армейскую службу, он понял, что все-таки страдал, так широко и привольно стало ему дышаться «на свободе». Он прямо купался в этой свободе, ел любимые блюда, приготовленные матерью, по часу плескался в душе, ночами шатался с приятелями по барам, а после спал, сколько хотел. Устроился на работу, потом перешел на другую, завязывал и быстро рвал легкие, необязательные связи и не переставал радоваться, что никому и ничему не должен больше подчиняться, никто, кроме матери, не имеет над ним власти, власть же матери была уже слабая и тоже необязательная.
Как же получилось, что он подчинился этой женщине? Начал он все это без особого пыла, просто из любопытства. Впрочем, и любопытство пришло позже, сначала она ему обыкновенно понравилась, хотя в ней сразу чувствовалось что-то, он не мог понять — что, но доискиваться не стал, молодая и красивая, и одета как надо, и забавная, почему бы и нет. Ему и в голову не пришло, с кем он имеет дело, когда он впервые явился в эту контору по вызову: устанавливать для их компьютеров систему аварийного питания. Так, думал, практикантка-проверщица, их там было три или четыре, и эту, видно, приставили к нему, показать где и что. А она явно на него запала, грудку острую выпячивала, виляла у него под носом обтянутым задом, когда он наклонялся к стоявшим внизу компьютерам. Почему бы и нет?
Она потом над ним даже посмеивалась немного, что он не просек, кто она есть, но посмеивалась осторожно, совсем немного, сказала, что, наоборот, ей это очень льстит. А ему и без того было сильно не по себе, что он таким идиотом выставился, хотелось даже прекратить. Он бы и прекратил, не так уж она ему сильно нравилась, но было любопытно.
Эта связь, помимо обычных в таких ситуациях радостей, доставляла ему множество удовольствий, знакомых до сих пор только из кино. Ездить с нею в ее машине на лоснящихся кожаных подушках, с таким ощущением, будто скользишь беззвучно по мягкому маслу. Набираться с нею энергии в ее построенной по специальному заказу ванне-джакузи, где под мощными струями воды — не для нее слабенькие стандартные прыскалки! — все тело начинало гореть и звенеть, а потом нежиться в душистом прохладном бассейне во внутреннем дворике ее виллы. В ресторанах, куда она его водила, ему даже соваться было бы смешно со своими грошами, но неловкости никакой не получалось, она сама тоже не платила, у нее и денег-то с собой почти не бывало, все счета присылали ей прямо в бухгалтерию. Впрочем, в рестораны они ходили редко, она всегда говорила, что она женщина домашняя и предпочитает есть свою простую домашнюю еду, приготовленную собственным поваром. По крайней мере, знаешь, что ешь, говорила она. И еда у нее была действительно простая, никаких модных гурманских заморочек, она верила в простую здоровую пищу и сказала, что ей отчасти обязана тем, как выглядит сегодня. Да, выглядишь классно, согласился он, потому что видел, что она этого ждет, но и просто потому, что выглядела она действительно классно. Вот и ты возьми себе такую привычку, сказала она, есть немного и только простую, здоровую, органически выращенную пищу, и к моим годам добьешься таких же результатов.
— Неужели я так плохо выгляжу сегодня? — засмеялся он.
— Так то сегодня, — сказала она и села к нему на колени. — А посмотри, какое безобразие будет лет через двадцать вот тут… — Она поцеловала его в гладкий лоб, откинув густой завиток. — И вот тут, и вот тут… — Она поцеловала у него под одним глазом, под другим, обвела языком твердую челюсть, а под конец слегка дернула за волосы на макушке: — И вот тут!
— Ну и пусть. — Он перехватил ее руку и гладил себя ее рукой по груди. — Да еще через двадцать лет. Кому охота об этом думать.
— А вот мне охота. Поэтому у меня ни тут, ни тут, ни вот тут, — она потрогала его рукой свои бока, потом талию, — нет всего того, что появляется с годами у других баб, и нескоро будет!
— Такая ты особенная?
— Такая я особенная.
Что она особенная, он понял быстро, но в чем это заключается, кроме деловых талантов, долго не мог раскусить. Скорее всего, в том, что денег очень много. Гили в своей молодой жизни не встречал таких богатых людей, но знал, что большие деньги делают человека особенным. И сколько она ему намеков давала — ничто не помогло! Когда ее, значительно позже, увидела мать Гили, она распознала мгновенно, но к этому времени он уже и сам знал.
Знал, потому что она вынуждена была сказать ему прямо.
— Гили, — сказала она ему однажды утром, — ты же знаешь, я не люблю, чтоб ты на меня утром смотрел.
— Глупости какие, — беззаботно ответил он, — ты и утром вполне.
Она в самом деле была вполне, ибо ничто так не красит женщину, как любовь спросонья.
— Не глупости. Усвой! На женщину в моем возрасте, не умытую, не причесанную и не подкрашенную, утром смотреть нельзя.
— Трахать можно, а смотреть нельзя?
— Именно так.
Гили знал, что она гораздо старше его. Тридцать наверняка, а скорее и за, иначе когда бы она успела поставить свое чудовищно прибыльное дело. Однако компании, основанные на высоких технологиях, в те времена возникали и богатели с головокружительной скоростью, год-другой, и глядишь, уже эту компанию, основанную только-только сбросившим пеленки подростком, перекупает какой-нибудь гигант. Она свою новинку выдумала, наверно едва закончив школу, и тоже вскоре запродалась заморскому концерну за большие миллионы и теперь управляла здешним филиалом. Короче, точно за тридцать, но эти семь-восемь или даже десять лет разницы Гили ничуть не смущали, наоборот, приятно и полезно иметь дело с опытной женщиной, она многому его научила, особенно в постели. Пригодится на будущее.
А пока утвердить свои позиции.
— Ты мне свой возраст в нос не тыкай, — решительно заявил он. — Часто будешь повторять, я и впрямь поверю, что ты для меня стара.
— Нет, этого я не говорю, — спокойно ответила она. — Для меня таких понятий не существует. Но хочу, чтобы ты знал. Твоей матери сколько лет?
Гили даже присвистнул:
— Сейчас ты скажешь, что в матери мне годишься, а? Не надейся! Моя мать уже подстарок.
— Сколько?
— Ну, сорок восемь.
— А мне сорок девять.
— Чего?
— Сорок девять.
— Чего-чего?!
— Что слышишь.
— Да ладно тебе, — Гили засмеялся, — скажи уж сразу, пятьдесят!
— Через полгода.
Он пожал плечами:
— Если тебе так нравится.
— Да, мне мой возраст нравится. Забыл, что у меня дочь в Швейцарии, представляет там нашу фирму?
Верно, была дочь от давно оставленного мужа, но Гили смутно виделась маленькая девочка, рано рожденная ненароком и тут же отправленная вместе с отцом в Швейцарию, чтоб не мешала. Фирму представляет?!
