— Чего-чего?!
— Что слышишь.
— Да ладно тебе, — Гили засмеялся, — скажи уж сразу, пятьдесят!
— Через полгода.
Он пожал плечами:
— Если тебе так нравится.
— Да, мне мой возраст нравится. Забыл, что у меня дочь в Швейцарии, представляет там нашу фирму?
Верно, была дочь от давно оставленного мужа, но Гили смутно виделась маленькая девочка, рано рожденная ненароком и тут же отправленная вместе с отцом в Швейцарию, чтоб не мешала. Фирму представляет?!
Гили все еще по инерции посмеивался над тем, как она настойчиво прибавляла себе лет, напрашиваясь на комплименты, — кажется, он и без того не жалел ей? — но ему почему-то стало неловко лежать голым перед этой мало, в сущности, знакомой женщиной. Он потянул на себя простыню и вдруг увидел эту женщину совсем иными глазами. Нет, она была по-прежнему свежа и стройна, даже растрепанные волосы и належанная во сне красная вмятина на щеке ее не портили, щека была все та же, плотная и четкая, волосы густые и упругие. Но… то самое «что-то», что он чувствовал в ней с самого начала и не мог распознать, вдруг молниеносно проступило во всем ее облике — но в чем? в чем? Этого Гили не видел, да и не стал разглядывать, а просто в то же мгновение ясно осознал и сразу поверил, что четверть часа назад он ласкал и любил старую женщину.
Обычно после утренней любви Гили бывал зверски голоден, на затененной виноградом террасе был уже накрыт завтрак, но есть ему совершенно расхотелось. А захотелось встать, быстро одеться, пока она в душе, и уйти, не прощаясь. Но поступить так означало признаться в своем шоковом состоянии, в своей наивности, в своей неопытности. А Гили был слишком молод для того, чтобы признаваться в неопытности. Кроме того, он был добрый парень, и зачем обижать эту пожилую, но совсем неплохую женщину, которая доставила ему столько приятных минут.
Нет, встать, одеться, дождаться ее и позавтракать вместе, а затем поцеловать в щеку, сказать какие-нибудь хорошие слова и тогда уж уйти. Уйти совсем.
Она вернулась из душа быстро, она все делала быстро, только любовь, говорила она, надо делать медленно, и вернулась такая розовая, такая хорошенькая, что Гили опять взяло сомнение.
— Ну что, Гильад, — сказала она с усмешкой, она часто называла его полным именем, такое красивое имя, говорила она, — ты все еще в шоке?
Нет. Для розыгрыша все это зашло слишком далеко. В ее голосе, низком, чуть глуховатом, всегда казавшемся ему таким сексуальным, слышались ему теперь наставительные пожилые интонации.
— Ты как же, — пробормотал он, — ты как этого добилась? Пластические операции, подтяжки, все эти штуки?
Она со смехом откинула назад волосы, завернула кверху одно ухо, подставила ему нетронутую поверхность шеи:
— Да ты куда смотрел все это время? Ты хоть один шрам на мне видел? На, смотри, смотри!
Распахнула купальный халат, приподняла руками небольшие острые груди, ткнула ему прямо в лицо, потом выпятила гладкий круглый живот с неглубоким пупком, потом повернулась спиной, подтянула кверху пухлые с ямочками ягодицы — нет, шрамов нигде не было.
— Я даже нос не переделывала! Ничего не хочу в себе менять! Люби, какая есть!
Нос у нее действительно был не лучшая черта — длинноват и слегка клонился книзу, но и он не портил ее, внимание сразу отвлекалось на рот, мягкий, влажный, с приподнятыми уголками. А любить ее…
— Но тогда как же? Скажешь, от одной здоровой пищи?
— Ну, это положим! Тут три фактора сошлись: гены, темперамент и система Нины Лилиенблюм. Ну и везение, конечно.
— Нины Лилиенблюм…
Она часто мелькала в телевизоре, эта стройная ухоженная женщина с вытравленными почти до белизны волосами, и чем-то она была знаменита, тоже богатая и даже в политику пыталась пролезть, но Гили сразу переключался на другой канал, ему это было совсем неинтересно, а уж возрастом ее он и подавно не интересовался.
— Да, только она женщина марокканская, вынуждена краситься, а мне повезло, мою какую-нибудь прапрабабушку насиловал, видно, белокурый польский магнат, видишь, что мне в наследство досталось!
Она самодовольно тряхнула пепельными волосами и потянула его к столу:
— Есть, есть! Голодная — волка съем! Или тебя!
За столом Гили ел мало и больше молчал, обдумывая, что он ей скажет на прощание, чтоб было по-дружески и не обидно. А она ела со вкусом, клала в рот маленькие кусочки, тщательно их пережевывала и ничего как будто не замечала.
— Это хорошо, — сказала она, — что ты сегодня серьезный, потому что у меня к тебе серьезный разговор. Даже два.
— Даже три, — кисло усмехнулся Гили, — один ты уже провела.
— Ты все про это? Да брось, что тут серьезного, подумаешь, недоразглядел немножко. Это ничего, не огорчайся, мне только приятно.
Ей приятно! Да ты спроси, приятно ли мне!
— Нет, теперь серьезно. Я хочу, чтобы ты перешел работать ко мне. Хватит тебе таскаться по вызовам. А мы тебя и учиться пошлем, и зарплата у нас…
Гили знал, какая у них зарплата. Ему, толковому, но невыдающемуся компьютерному самоучке, нечего было и мечтать попасть на такую зарплату. У них там всё такие лбы сидят! Впрочем, если подучиться как следует… Если б только это было в другом каком-нибудь месте… не у нее, не с ней…
Нет, никак нельзя. Чтоб не обижать, скажу, что надоели компьютеры, решил он, хочу приобрести другую профессию. И уходить, уходить.
Гили очень ценил свою свободу, а здесь задерживаться и вообще было ни к чему, давно пора.
— И второе, — продолжала она. — Всегда у нас так, что ты ко мне приходишь. А мне бы хотелось, для разнообразия, чтобы и я к тебе… Да ты слушаешь?
— А? — Гили слегка отключился и рассматривал ее руки. Приятели говорили, что по рукам сразу виден возраст женщины, но у нее руки были белые и гладкие, и ногти не загибались книзу, как у некоторых пожилых. — Да, я слышу.
— Неужели самому не надоело при мамочке жить?
— Дешево, — ухмыльнулся Гили. — Удобно. Она у меня ничего, не занудливая.
— А если девушка?
Хотелось ему сказать, и девушек к себе вожу, только старушек не вожу, но он удержался.
— А что девушка? Либо к себе позовет, либо ко мне придет, я человек взрослый, все нормально.
— Взрослый… Нет, ничего тут нормального нет. У нормального взрослого человека свое жилье, своя жизнь, а не при маме кормиться и пробираться в свою комнату на цыпочках.
Гили стало обидно. Живет, как принцесса, во дворце с обслугой и еще осуждает, что не все так.
— Всё в свое время. А на цыпочках никто не ходит. И кстати, о времени. Мне пора на работу.
С обидой уходить было легче. Он встал, наклонился над ней и, как и планировал, быстро поцеловал ее в щеку. Она подставила было губы, но он уже выпрямился.
— Я вот что… — начал он, делая шаг к выходу. — Я что хочу сказать…
— Да не дури ты, — перебила она. — Какая работа? Забудь, — она тоже встала и смотрела на него с хитрой улыбкой. — Мы же решили…
Гили, не слушая, бубнил заготовленное:
— Я… это… мне с тобой было вполне… и я очень… ты классная женщина, и вообще… а теперь…
— А теперь будет еще лучше! — весело подхватила она. — Вот поедем сейчас поглядим, какую я тебе квартирку присмотрела! Понравится — сегодня же сможешь и подписать.
— Какую еще квартирку?
— Небольшую, но довольно близко. Можно даже пешком прогуляться.
Гили остановился у выхода, досадливо морщась. Ведь почти ушел уже и почти сказал, что надо, зачем она усложняет? Не понимает, что ли?
— Нету у меня денег квартиру нанимать, — угрюмо сказал он. — Да и не нужно мне.
— Не нужно? — засмеялась она. — Быть взрослым, самостоятельным мужчиной с хорошей работой, с любящей подругой и со своим жильем — тебе не нужно?
— Нет, не нужно, — упрямо сказал Гили. — Никакой квартиры я нанимать не собираюсь.
Не дала она ему толком сказать свои хорошие слова — сама виновата. Гили быстро сбежал с террасы и пошел к воротам, бросив на ходу:
— Ну, и это… в общем, пока. Всего тебе…
Она мгновенно догнала его, повисла на плечах, прижалась грудью к спине, зашептала ему в затылок:
— Не сердись… Чего ты? Ну, дура я, сказала что-то не то, не всё же мне умной быть… не сердись, не стоит.
Гили хотелось стряхнуть ее с себя, не оборачиваясь и не останавливаясь. Но он остановился, отцепил от плеч ее руки, обернулся.
— Я не сержусь. Просто мне пора.
— Нет, сперва на квартиру, это быстро! А то задаток пропадет!
— Твой задаток, ты и разбирайся. Сказал же, не буду снимать никакой квартиры.
— Нет, это твой задаток. И ты эту квартиру не снимаешь, а покупаешь.
Как ни корежила Гили вся эта ситуация, но тут его разобрал смех.
— Вот сейчас! Бегу договор подписывать! — Он побренчал мелочью в кармане. — Ровно на автобус и на фалафель с колой! Правда, послезавтра получка, — добавил он с ухмылкой. — Ладно, я пошел.
