Слишком разные они были. Гульнара – радостная, живая, улыбчивая, Аймесей – всегда жалующаяся на судьбу, на своих родителей, на мужа, на родителей мужа и всех считающая виноватыми, что у нее не сложилась судьба. А ведь она когда-то надеялась стать известной артисткой, певицей. Что с ней стало теперь? Во что превратила ее жизнь? Впрочем, Наримана и это мало волновало. Ему было о чем думать.
До него только сейчас дошли слова старого Абдурагима о том, что его дочь собирается замуж за полицейского. Эта мысль вытеснила из головы все остальные. Раньше, когда еще Нариман жил дома, в селе было только двое полицейских: капитан-участковый и его помощник с погонами младшего сержанта. Сегодня, когда Нариман показывал снайперам планкарту поселка с обозначением опорного пункта правопорядка, как назывался кабинет участкового, там оказались трое полицейских. Старший лейтенант, видимо, был участковым, а двое других – его помощниками. Сколько их должно быть в штате, Нариман не знал. И вполне возможно, что один из убитых снайперами являлся женихом его дочери. И он, отец, распорядился стрелять в полицейских. Но ведь со старшим лейтенантом была еще девушка. Может быть, жена, а может быть, невеста. Снайперы еще говорили, что она слишком молода для жены. И пуля Вахи Чохкиева попала ей в предплечье. Что, если это дочь эмира? Что, если Ваха попал в руку именно Алмагуль? Когда Нариман удалился от упавшей скалы вместе с Абдул-Меджидом, Ваха снова стрелял. Звук его винтовки с другим не спутаешь. В кого он стрелял? Старшего лейтенанта «выцепил» или снова посадил на пулю девушку? Почему-то в голове настойчиво стучала мысль, что это была именно его дочь Алмагуль, во что ему верить не хотелось. Никаких прямых свидетельств тому не было. Другом или даже женихом дочери мог оказаться любой из двух других полицейских, сержант или младший сержант. Но отец приказал снайперам стрелять по «ментам», а они привыкли приказ выполнять всегда. И выполняли его обычно с отменным качеством, не тратя зря патроны. Даже то, что Ваха Чохкиев попал девушке в предплечье, а не убил ее, было ненормальным явлением, непривычным. Обычно одна пуля равнялась одной человеческой жизни. Да и нестандартных шестимиллиметровых патронов у Вахи было не так много, чтобы иметь право промахиваться. Кажется, всего два десятка. Но если это была дочь эмира Алмагуль, то что-то подтолкнуло снайпера под руку, что-то отвело в сторону его ствол. Как тут не задуматься о высшей справедливости, от человека не зависящей? Зачем-то все это произошло. Знать бы только зачем.
Алмагуль не могла не понимать, что отец наверняка будет против такого брака. И ее мать Гульнара тоже хороша, ничего не сообщила мужу. И что же теперь получается? Убили участкового или нет? Если убили, если выстрел Вахи был удачным, то, с одной стороны, это хорошо, это в корне пресекло намерения дочери, а у самого Наримана одним врагом стало меньше. С другой стороны, Наримана, возможно, ждут домашние разборки не самого приятного характера.
Но что гадать? Вон дом, уже рядом. Стоит только последние три шага до угла улицы сделать, и дом будет видно. А потом улицу, по которой движения никогда не бывает, перейти, открыть калитку и войти в просторный двор, где слева стоит двухэтажный дом из красного кирпича, а справа раньше стояли две теплицы. Следует только войти. И тогда все станет ясно. Эмир Нариман не из тех людей, кто откладывает неприятные события на потом, предпочитая узнавать все сразу – и хорошие новости, и неприятные.
Нариман последние три широких шага хотел сделать энергично, но уже после двух шагов увидел стоящую через дорогу большую машину со светящимися задними фонарями. Машина была высокая – микроавтобус белого цвета. Задние распашные дверцы были распахнуты, поперек шла широкая красная полоса с какой-то надписью, плохо различимой в полумраке. Эта машина заставила эмира Бацаева остановиться, поднять автомат, опустить предохранитель и передернуть затвор. После этого он без сомнений шагнул вперед и только тогда полностью разглядел машину и понял, что это «Скорая помощь». Значит, кому-то в доме стало плохо. По возрасту плохо могло стать только Джавгарат, матери, когда-то родившей на белый свет его, Наримана Бацаева. Она, скорее всего, переволновалась, ожидая сына. А он, получается, не поспешил к ней. Он, появившись в селе, пошел навещать соседний дом через дорогу.
Нариман остановился и замер, прислонившись к толстому стволу изломистого татарского клена, что рос в траве, еще не покрытой снегом. Эмир Волк всегда славился своей осторожностью в боевых действиях и поэтому даже сейчас не ринулся вперед, предпочитая сначала хладнокровно понаблюдать и только потом решиться на действия. Конечно, в молодости он вел себя иначе. В молодости он побежал бы через дорогу к машине «Скорой помощи», чтобы обнять свою престарелую мать.
Хотя он вовсе не был уверен, что машина приехала именно к матери. Боевой опыт подсказывал эмиру Бацаеву, что «Скорая помощь» могла приехать только из райцентра. Оттуда же к опорному пункту правопорядка должна была приехать вторая «Скорая помощь», ведь не факт, что «менты» погибли, а не просто ранены. Кроме того, к полиции обязательно должна была прибыть помощь из состава районного ОМОНа или СОБРа. И кто-то из полицейских, двое или трое, мог находиться внутри «Скорой помощи» вместе с ранеными. Эмир не побоялся бы вступить в схватку и с пятью «ментами», но в схватку рукопашную, без оружия. А с одним автоматным стволом против трех таких же стволов нечего ловить, кроме пули… Для «ментов» эмир отряда, который остался рядом с селом дожидаться возвращения своего командира и Абдул-Меджида, будет слишком жирной добычей. Ведь вся дальнейшая деятельность отряда Волка завязана на одном эмире и его трубке сотовой связи, через которую с ним должны связываться из Сирии. А ведь он даже трубку никому не оставил…
И он стоял, прячась за стволом дерева, и наблюдал, как сначала раскрылась калитка, потом закрылась снова, с леденящим душу скрипом открылась одна створка металлических ворот, и два человека в голубой униформе – похоже, водитель или фельдшер с санитаром – пронесли к машине носилки. Прямо перед домом стоял вкопанный в землю рядом с проезжей дорогой бетонный фонарный столб, которого не было, когда Нариман жил дома, и на столбе горел невыразительный фонарь. Но даже под его неярким светом Нариман сумел рассмотреть человека, которого уложили на носилки. Это была молодая девушка с обильно забинтованной рукой. Кровь выступила сквозь бинт, который уже успел основательно сбиться или из-за неумелого наматывания, или из-за желания девушки встать
