Встаю и иду за лекарством.
Сидим, смотрим фильм, сюжет уже дошел до середины, как вдруг в дверь звонят. Ну наконец-то.
В дверях стоит женщина в полицейской форме. Предъявляет удостоверение и представляется: «Линн Банн». Говорит, мне можно присутствовать, если пострадавшая не возражает. Я остаюсь.
— Вы ее приятель?
— Нет, просто знакомый.
— Понятно. — Мой ответ Линн записывать не стала и сразу перешла к допросу потерпевшей.
— Видимо, меня хотели изнасиловать, — еле слышно начинает Бет. — Денег не взяли, ничего не пропало, правда, и меня, слава богу, не тронули. Спугнул, видно, кто-то. Быстро свалили.
— Хорошо, — продолжает Линн. — Можете добавить что-нибудь к сказанному? — Знает свое дело: держит себя спокойно и невозмутимо, молодец; сочувствия тоже не изображает и наводящих вопросов не задает (вроде «Вы уверены, что среди нападавших не было афро-американцев?»).
Бет погружается в размышления и после довольно долгого молчания описывает одного из нападавших. Говорит, насчитала троих, хотя могла и ошибиться. Она шла, и вдруг сзади на нее налетел кто-то. Растерялась, запаниковала, даже понять толком не успела, как оказалась на асфальте. Одного, правда, хорошо запомнила: белый, на руке татуировка «ЧУЖАК», а на предплечье — мордашка Бритни Спирс. Тут Бет вяло усмехается, а инспектор даже бровью не ведет — ни один мускул на лице не дрогнул.
Я же мысленным взором так и вижу, как однажды зайду в автобус и увижу парня с закатанными рукавами: с одной руки — Бритни улыбается, на другой — светится надпись «ЧУЖАК». Как подойду, да как схвачу этого дрянного недомерка за костлявый локоть, другой рукой запястье ему стисну, да как садану со всего размаху о спинку сиденья — вовек не забудет…
— Вы не могли бы указать предполагаемый возраст нападавшего?
— Да нет, помню только, молоденький совсем, — говорит Бет. — Подростки. Напали по дури — ветер в голове гуляет.
Линн оставляет ее замечание без комментариев и торопливо записывает. Еще раз уточняет место и время происшествия. Бет, видно, ответы даются с трудом: тихо говорит, голову склонила и посмотреть боится. Все равно умница, молодцом держится. Хорошо, что вообще согласилась.
— Думаю, после десяти уже было. Да тут совсем рядом.
— Поточнее, пожалуйста. Вы сказали, рядом. На этой улице?
— Нет, в каком-то переулке, я свернула с Голдхок-роуд. Только не помню, в какую сторону. Почти ничего не соображала.
— Ничего страшного. Может быть, схема чем-то поможет?
Я мигом возвращаюсь с картой города, и Бет надолго над ней склоняется.
— Нет, совсем не ориентируюсь. Простите, я не могу ответить.
— Ничего. А как они говорили? Не заметили что-нибудь необычное?
— Вроде нет, обычные лондонцы. Нет, подождите, что-то было. Парень с татуировками вроде как шепелявил. — Бет снова невесело усмехается. — Забавно, вдруг раз и вспомнила. Да, он шепелявил, и волосы у него были коротко подстрижены. Светленький такой. Не высокий, но жилистый.
— А остальных не припомните?
Бет качает головой.
— Видела серебристые кроссовки. Вроде бы все. Ничего больше на ум не приходит.
Линн уточняет несколько формальностей, как то: чем занимается Бет, ее домашний адрес и телефон. Благодарит за сотрудничество и заверяет, что описание преступников разошлют по городу к утру следующего дня, а сегодня попробуют прочесать улицы. Если вспомнятся какие-нибудь детали, любая мелочь, надо, обязательно связаться. Несущественных фактов в подобных делах нет. Бет говорит, что сейчас ей не до воспоминаний, и, попрощавшись, благодарит. Мы закрываем за Линн дверь.
Ну вот и все: самое страшное позади. Молодец, хорошо держалась. Осторожно обняв Бет за плечи, хвалю ее, стараясь не выдать голосом жалости или снисхождения. Впрочем, ей уже все равно: бедняжку совсем разморило — снотворное действует. Поднявшись с дивана, отправляюсь на кухню, наливаю новую кружку сладкого и включаю видео.
Бет осторожно, чтобы не обжечь губы, потягивает горячий шоколад через соломинку, а сама наблюдает, как я набиваю марихуаной папироску.
— Кстати, — говорю я, переключив все внимание на пальцы. — Почему ты не обратилась к Майлзу? То есть я, конечно, польщен и все такое, но почему ты не пошла первым делом к своему парню?
— Майлз, как назло, в отъезде. Надо же было найтись каким-то делам в ту ночь, когда меня пытались ограбить. Или изнасиловать, не знаю. К тому же до тебя идти ближе.
— Кстати, а откуда ты знаешь мой адрес?
Бет снова отвечает мне молчанием. Паузы — ее конек.
Я раскуриваю сигарету, порывисто затягиваюсь и передаю ей. Бедняга подносит заветное курево к губам и тут же одергивает руку.
— Ох, я же не смогу — рот болит.
Да, с губами настоящая беда — они, кажется, еще сильнее раздулись. Благо сообразил: забираю самокрутку, втягиваю полный рот дыма и склоняюсь к Бет, как для поцелуя. Она попыталась улыбнуться — и тут же сморщилась от боли. С трудом приоткрывает губы — щелочка узкая-узкая… Я, стараясь не причинить лишних мучений, прикладываюсь к побитому рту и выдыхаю дым. Бет глубоко, с наслаждением, втягивает его в себя. Потом замирает, прикрыв глаза и затаив дыхание, выпускает драгоценное пьянящее колечко. Сидит, млеет. Потом неторопливо открывает глаза и блаженно улыбается.
— М-м, — говорит она. — А у тебя хорошая отдача, знаешь?
Мы молча докуриваем сигарету, потом я набиваю еще одну, и сладкий дым снова перетекает изо рта в рот, растворяясь в воздухе. Мери и Дикон тем временем вовсю спасают затерянный и всеми позабытый сад, а Бет начинает клевать носом. Я же перекатываюсь на другой конец дивана, осторожно приподнимаю несчастную малютку, стараясь не потревожить ушибленное плечо, и сам устраиваюсь рядом. Бет что-то неразборчиво шепчет и опускает голову мне на колени. Я тихо глажу ее, и она постепенно забывается сном. Бет тихо посапывает, я досматриваю фильм, больше любуясь все-таки своей ненаглядной. Как маленькому ребенку, стираю с подбородка слюну — она спит с приоткрытым ртом, так сильно распухли губы, — и моя крошка сворачивается калачиком.
Фильм все никак не кончится — а уже ноги затекли. Наконец, осторожно приподняв голову Бет, аккуратненько выползаю из-под нее и выключаю телевизор. Иду в спальню, просунув предварительно в дверь ботинок из прихожей, чтобы не закрылась, и отворачиваю одеяло на кровати. Возвращаюсь и, опустившись около прекрасной сони на колени, подхватываю ее на руки. Голова опускается на мое плечо, и я направляюсь со своей драгоценной ношей в спальню. Там опускаю ее на постель, накрываю одеялом и, нежно погладив по голове, целую в щечку. Уже собрался было уходить, как вдруг слышу: бормочет что-то еле слышно. Тихо-тихо, не разобрать. Стою, прислушиваюсь — ах вот что, просит остаться и побыть с ней. Выпростала из-под одеяла руку и тянется ко мне, по-прежнему не открывая глаз.
Чуть-чуть еще посижу, постерегу ее ночной покой, а после — умываться и укладываться. Разделся, залез под одеяло — и к ней под бочок. Бет прижимается ко мне во сне, обнимает рукой. Приподнявшись, целую больное плечико, и она, что-то тихонько сказав, снова погружается в здоровый сон: дышит редко и глубоко.
Зря все-таки я настоял на встрече с инспектором — сам уже раскаиваюсь. Неподходящее сейчас время для дознания. Сразу было видно — Бет неестественно себя вела, точно играла. Да и все эти особые подробности — явно порождение ее воображения, а не памяти. (Нашла чем удивить: Бритни Спирс. Сколько в Лондоне хулиганья с татуировками красоток?) Да, инспектор ее не раскусила — тут требуется знать человека, знать, как я, например. Не могу отделаться от подозрений, что Бет на самом деле прекрасно знала того, кто ее избил, и по какой-то причине решила его прикрыть. Вот только кто он? Поставщик наркотиков? Толкач? Однозначно какая-нибудь шваль.
Однако пусть мне только на глаза попадется тот тощий шепелявый подонок — может, конечно, и не шепелявый, может, даже и без татуировки… — в любом случае он у меня пожалеет, что его мама родила.
Вот так я провел свою вторую ночь с девушкой моего лучшего друга — правда, теперь уже при совсем иных обстоятельствах. Спать особенно-то и не пришлось — лежал, слушал, как посапывает во сне моя ненаглядная, а в голове носилась куча мыслей — о горячем шоколаде, о том, как хорошо летать во сне, о крови, о затерянных садах и моем старинном приятеле Майлзе. А еще о спящей рядом девушке, которая для меня остается полнейшей загадкой.
Глава 16
Поднимаюсь по малой нужде и вижу — светает. Расцвеченная флюоресцирующими огнями лондонская ночь уступает серому дню. Удивительно, но в темное время суток наш город ярче, чем днем, — наверное, в природе что-то встало с ног на голову. Утро. Оживают дороги, воздух наполняется звуками моторов и запахом выхлопа. А еще гудками и сиренами, которые сливаются в нервозный пульсирующий гул, подводящий черту под недолгим ночным покоем.
