Все собрались на кухне у меня дома: Кэт, Майлз, Клайв и я. Субботнее утро после вечеринки. Пьем кофе.
— Напомни, как ее зовут, — просит Кэт.
— Амрита, — отвечаю я.
— Индианка, — добавляет Майлз. — Бомба. Умрешь на месте.
— Бом-ба? — повторяет Кэт, и ей каким-то непостижимым образом удается растянуть два коротких слога до неправдоподобия.
— То есть, я хотел сказать, хорошенькая… И вообще все при ней.
— Даже так?
— Во-во, — подтверждаю я.
— Прелесть, — говорит Клайв.
— Малютка, — добавляет Майлз.
— Красотка, — соглашаюсь я.
— Первоклассная штучка, — уточняет Майлз.
— Слушайте, вы двое, — говорит Кэт, — вы когда-нибудь слышали о феминизме?
— Это как-то связано с тампонами? — с готовностью вызывается Майлз.
— Все, я пошла. — Кэт встает.
— Нет, нет! Не уходи, — вопим мы в три голоса. Я хватаю ее за руку. — Перед кем нам тогда дурачиться?
— Тогда прекращайте этот треп мужланов.
— Ну что ты от нас хочешь, — говорит Майлз. — Мы же мужики, нам по природе положено мужланствовать.
— Слушать вас противно. Вы уже далеко не мальчики, взрослые люди, занимаете какое-то место в обществе… Хватит строить из себя шутов. — Она снова усаживается и говорит: — Ну хорошо, расскажите-ка об Амрите.
— Она очень красивая, — начинаю я. — Такая стройная, черные волосы, высокие скулы…
— Прекрасные глаза, — вставляет Клайв.
— Большие и черные, как маслины, — соглашаюсь я.
— Чернослив, — добавляет Майлз.
— А это еще как понять: чернослив?
Майлз пожимает плечами.
— А маслины тут при чем, раз на то пошло?
— Глаза как оливки? Хорошо, могу себе это как-то представить: большие, темные глаза миндалевидной формы.
— Ну вот, приехали, — вклинивается Майлз. — Уже о миндале вспомнил. — Он оборачивается к Кэт и, всплеснув руками, жалуется: — Наш дружок помешан на «Фрут-энд-Натс».
Та хихикает.
Невзирая на насмешки, я продолжаю описание:
— Совсем не красится.
— Нет красится, — возражает Майлз. — У нее подводка на веках.
— Ладно, подводка. Но почти незаметно.
— Я вас покину ненадолго, — оповещает нас Клайв и встает, направляясь в уборную.
— Что-то вы все о внешности да о внешности, — возмущается Кэт. — А как человек какая она?
Мы с Майлзом переглядываемся — ничего не приходит в голову. Наконец я говорю:
— Ну, вроде ничего, миленькая.
Мой товарищ размышляет чуть дольше.
— Ага, — в конце концов соглашается он, — вроде так.
Из груди нашей собеседницы вырывается вздох отчаяния.
— А что-нибудь посущественнее?
— Хм, — говорю я. — Я бы сказал, величественная.
— Вот-вот, — вклинивается Майлз. — Даже слишком.
— А Клайв?
— О-о, голову потерял, бедолага, носится со своими пустыми надеждами.
— С чего ты взял, что с пустыми?
Майлз согласно трясет головой.
— Да куда ему — ростом не вышел.
— И к тому же — рыжий, — добавляю я.
— Несносные зазнайки, — говорит Кэт. — Клайв очень мил.
— Милый-то он милый, сестренка, — объясняю я. — Только вот в нагом безумстве спаривания «милый» не считается.
— А тебе почем знать? Может, Амрита именно такого и искала. Может, с ним она чувствует себя в безопасности.
— Ну-ну, — говорю я. — От мышки-полевки он ее, может, и защитит.
— Похоже, мужчины озабочены размером гораздо сильнее женщин. Мы не гоняемся за крупнячком. Да и на красавчиков, кстати сказать, тоже не все падки.
Тут из туалета возвращается Клайв.
— Да, мужчины любят глазами, женщины — ушами, — мудро констатирует Майлз.
— Да? А вы не слышали о гармонии? — оживляется Клайв. — Ученые доказали, что, чем ты симметричнее, особенно лицом, тем больше девчонок на тебя западает.
Тут я, со своей кривобокой улыбочкой и разнокалиберными ушами, впадаю в необъяснимую задумчивость.
— Какая чушь, — говорит Кэт.
— Нет, он прав, — настаивает Майлз. — Я тоже читал нечто подобное. Справедливо как для мужчин, так и для женщин: мы все судим по внешности. Просто слабый пол не желает признаваться.
— Ага! — восклицаю я, снова ввязываясь в потасовку. — Можете сколько угодно называть себя угнетенными. На самом деле вы нас угнетаете не меньше, просто мы честнее.
— Хм, — замечает Кэт. — Иногда излишняя честность граничит с глупостью. — И, нисколько не смутив нас этим афористическим замечанием, поднимает чашку кофе и провозглашает: — Sante! [23] А как, кстати, Бет поживает?
— М-м, — произносит Майлз, торопливо заглатывая кофе, чтобы освободить рот. — Она в Амстердаме. Думаю, все очень хорошо. По крайней мере Бет каждый вечер звонит и утверждает, что все в порядке.
— Как мило, — говорю я.
— И как ей, нравится работа? — интересуется наша дама. — По подиуму выхаживать и все такое?
— Да я бы не сказал. Зато деньги неплохие, — отвечает Майлз. — Вообще-то она терпеть не может это занятие. Все ждет, когда ей предложат что-нибудь серьезное в кино. А недавно снималась в рекламе для «Аманьюна».
— Не может быть, — бормочу я.
Слово за слово — и мы уже разговорились о детях, семье и прочих подобных мелочах. Я весь внутренне закипаю от злости на Бет и на себя отчасти. И потому моя злоба обретает форму реакционного консерватизма.
— Предположим, у тебя есть семья и дети. Тогда они — превыше всего. Терпеть не могу треп о том, что надо пожить для себя, воротит меня от этого новомодного эгоизма. Можно жить вместе хотя бы ради малюток, идти на самопожертвование, а не…
— Дэниел, не кричи.
Охваченный гневом, я не слышу замечания.
— Меня бесит эгоистическая философия: «Мне! Мне!» Так и вижу, как собираются за чашечкой кофе в каком-нибудь дорогом баре две противные селедки лет за сорок и беспрерывно чешут языками. Самовлюбленная эгоцентричная женушка жалуется своей лучшей подружке Ванессе: «Я отказываюсь верить — в каких-то сорок лет моя жизнь закончилась. Видишь ли, душечка, Джерри больше не интересуется мной как женщиной, и хотя я так люблю моих мальчиков, Тоби и Пэди, придется их оставить. Я не могу иначе, надо снова найти себя, милочка, буду рисовать, как раньше. Поверь, иногда очень полезно подумать о себе». — «Ну разумеется, дорогая, — успокаивает ее столь же эгоцентричная и не менее отвратительная старая корова Ванесса. — Ты не представляешь, как я тебя понимаю, я и сама ушла от Джорджа. Пришлось, хотя я так люблю своих девочек, Алисию и Табиту. Но мне просто надо было вырваться из всего этого кошмара…»
Оба слушателя — Майлз с Кэт — хихикают над моим страстным монологом, однако я не вижу в сказанном ничего смешного. Еще никогда в жизни я не был так серьезен!
— Отсюда следует, — говорит Кэт, — что во всем виноваты женщины.
— Да нет же, нет, конечно! Просто мне кажется, будто весь этот маразм о «поиске себя» и «самореализации» начинает мучить женщин одновременно с климаксом.
— Да, мужчины поступают проще: только заприметят подходящую пушистую шевелюру лет на двадцать моложе, и без лишних разговоров оставляют жену и детей.
— Ну да… то есть нет… Короче, женщинам непременно надо найти какое-то оправдание своим поступкам. А мужчины легко плюют на все и уходят.
Потом Кэт уезжает в город, где она договорилась встретиться с подругой, чтобы до изнеможения побегать по магазинам. А оба моих приятеля расходятся по домам.
Вернувшись, моя очаровательная домовладелица поведала, как они с подругой бегали целых шесть часов по магазинам на Кенсингтон-Хай-стрит, набивая сумки одеждой, туфлями, украшениями, косметикой и прерываясь лишь на необходимую подзаправку: кофе с креветочными сандвичами. Кэт, к своему неописуемому изумлению, обнаружила, что, несмотря на несколько десятков бананов и две огромные коробки бельгийских шоколадных конфет, которые она спровадила в желудок с исчезновения очередного Тома, ее «габариты» заметно уменьшились и теперь колеблются между завидными десятым и двенадцатым размером [24].
— Как усохла! Вот подлец, пусть видит, до чего несчастную довел!
— Ты о ком?
— О нем. Впрочем, все вы, мужики, одинаковые…
Я же все субботнее утро крутился как белка в колесе и переделал массу пренеприятных обязанностей по дому. Освободившись к часу, поздравил себя с подобным трудолюбием, благодаря которому совсем не осталось времени на похотливые мысли о Бет.
Я забрал из прачечной льняной костюм, полил комнатные растения (проклиная жесткую буйность паучника и трепетную хрупкость адиантума), вычистил две пары ботинок, погладил четыре рубашки, сделал шестьдесят поднятий корпуса и двадцать отжиманий, заодно прослушав недавно купленный компакт-диск «Сорок лучших танцевальных хитов: дрыгайся всю ночь!» и в итоге едва не разбомбив этот чертов проигрыватель. Отнес книги в библиотеку и взял четыре новые (среди которых затесались «История древнего человека» — вдруг понадобится когда-нибудь — и «Происхождение сознания в эпоху примитивного мышления», — представляю, как у пассажиров вытянутся лица, едва я ее достану в метро); со смаком побрился, обильно сдобрив подбородок густой пеной и целебным гелем с экзотическими травами (соответственно — до и после бритья). И еще я смазал велосипед.
