Плеснув в хрустальный стакан бренди, махнул залпом… Снял телефонную трубку. Набрал номер.
18
Волгоград. 7 мая 19 ч. 40 мин.
На столе, сдвинув к краю початую бутылку водки, нарезанные в разовые пластмассовые тарелки колбасу, сало и хлеб, в табачном дыму шла вялая игра в карты.
— На-ка дамочку! — швырнул козырь Мишка, торжествуя, что Семену крыть нечем и, хочешь, не хочешь, а карту придется принять.
Журавлев играл отвлеченно, не вдумываясь в игру.
«Что делать, если Дадаев явится с пустыми руками? Не достал, и баста. До времени «Ч» остается меньше двух дней. Придется из кожи лезть, чтобы добыть взрывчатку в чужом городе, без связей. А если он пойдет на глупость, зашлет на «стрелку» здешних братков»?
Стычки Семен не боялся, но и не в его планах устраивать войну с местным криминалитетом за сутки до акции, вместо того, чтобы готовиться к ней.
Продать его торгаш не посмеет. Попадись они операм, кроме всего прочего всплывет прошлое самого Дадаева, и по головке за то не погладят.
На часах без четверти восемь. Он швырнул колоду на стол.
— Хватит.
Разлив по стаканчикам водку, чокнулся с приятелями и захрустел маринованным венгерским огурчиком.
— Хорошо… — привалился к стене Мишка. — Девку бы сюда.
— Обойдешься, — сказал Журавлев. — Миша… ты бы шел, подышал с часик свежим воздухом.
— Вот еще!
Мишкин взгляд замер на окне, за которым почти стемнело.
— Давай. И без лишнего трепота.
Козырев дернулся.
— Из доверия вышел?!
Не получив ответа, натянул куртку и вышел, от души хлопнув дверью.
«Сволочь! — обозлясь, подумал он о Журавлеве. — Строит из себя командира. Бросить все и мотануть отсюда… Как тогда запоете?»
В конце коридора копошился ключом в замочной скважине старик в парадной офицерской форме с золотыми погонами полковника. Замок не поддавался, ветеран досадливо кряхтел, и лицо его раскраснелось.
— Молодой человек, — увидев приближающегося Козырева, взмолился он. — Помогите. Заело…
Мишка хотел послать его и пройти мимо. Но где-то в глубине души шевельнулась жалость к старому человеку и, почти вырвав из его рук злополучный ключ, он подступился к двери.
— Сегодня только заехал. — Оправдывался отставной полковник. — Открывала мне горничная, а я не могу. Сноровка нужна, замок какой-то хитрый.
— Он не хитрый, — пробурчал в ответ Мишка, тщетно пытаясь провернуть ключ. — Он сломанный. Я что-нибудь придумаю, а вам завтра надо вызывать слесаря.
Замок был старый, английский, и именно эта модель, недоступная сейчас родному ключу, открывалась простым проверенным способом.
— У вас монета есть? — спросил он ветерана.
— Монета? — Тот пошарил по карманам. — Кажется… Вот, держите.
Просовывая монету глубже в щель скважины, Мишка случайно обратил внимание на мужчину, шедшего по коридору к их номеру.
«Торгаш», — он сразу узнал идущего, хотя и видел всего раз, и то недолго, в дверях офиса, когда Дадаев провожал до порога Семена.
В руке коммерсант нес кейс… …Замок щелкнул, и дверь поддалась вперед.
— Вот и все, — Мишка вернул деду рублевую монету. — Не забудьте про слесаря.
— Спасибо вам. Может, зайдете? Чайку?
— Как нибудь в другой раз.
Козырев направился к лифту, боковым зрением отследив, что Дадаев вошел в их комнату.
«Что Журавлев задумал? — терзала его мысль. — Дважды я мог состыковаться с чеченом, и дважды он делал все, чтобы этого избежать. Зачем?..»
В душе нарастала непонятная тревога. События разворачивались явно не в его пользу.
* * *
— А, Умар… Проходи.
— Некогда! — с порога отказался Дадаев. — Я принес то… что вы просили.
Масляные, хмельные глаза Журавлева уткнулись в кейс.
— Хорошо. Дай сюда.
Забрав дипломат, открыл никелированные замки и, откинув крышку, вытащил продолговатый желтый брусок.
— Вроде нормально, — он зачем-то мизинцем проверил гнездо под детонатор.
Перегрузив тротиловые шашки на кровать, рядом бросил свернутые в жгут электродетонаторы.
— Сколько с меня? — возвращая кейс, спросил Дадаева.
— Пустяк. Ничего… И в то же время много: оставьте меня в покое. Я устал бояться. Что будет с семьей, если со мной что-нибудь случится?
— Да… — покачав стриженой головой, произнес Семен. — Ты не похож на тех чеченов, с которыми я воевал… А может ты и не чечен, или попросту обабился, привык к тихой жизни?
Умар вспыхнул и стиснул кулаки.
Журавлев пьяно хохотнул:
— Не любишь критику?.. Выпей со мной. Ну!
Сталь в его голосе заставила терзающегося Дадаева взяться стакан. Глотнув пойло, обтер мокрые губы ладонью.
— Живи! — Великодушно разрешил Журавлев. — Больше тебя не побеспокоят. Послезавтра нас и след простынет. Забудешь, как ночной кошмар. А теперь ступай. Иди, иди…
Никто в жизни не смел так унизить Умара, по существу выставив за дверь. Но взбрыкнуть он и не думал. Он хотел одного: скорее убраться из гостиницы и никогда более не видеть этих людей.
* * *
Бомбу собирал Олесь.
Разложив на прибранном столе бруски тротила, скотч, рубленые гвозди, битое стекло и детонаторы, он морально настраивался на работу. Так же, наверное, внутренне настраивается хирург перед сложной операцией.
Природа наделила его чувствительными пальцами; малейшая неточность в движениях способна привести к непоправимому. Но пока ошибок удалось избежать.
Он собирал примитивный, и в тоже время обладающей большой убойной силой заряд. А сколько таких прошло через его руки…
Олесь закладывал фугасы на дорогах, и на них подрывались российские грузовики и бронемашины. Изощрялся на минах-ловушках, мог нашпиговать обычную видеокассету взрывчатой смесью, и та срабатывала при включении в магнитофон, убивая всех находившихся рядом.
Он накопил колоссальный опыт, и знал, что с его навыками без работы не останешься и в мирное время: со времен Каина и Авеля человек убивает человека, словом или делом, пусть не сам, и порой чужими руками. Он запросто собрал бы устройство любой сложности, но Журавлев от него требовал лишь простоты и эффекта, способного унести как можно больше жизней…
Олесь сложил стопкой тротиловые шашки, крепко обмотал скотчем. Держалось мертво. На скотч ложились новые липкие слои, уже со смертоносной начинкой. Подобно контрабандистам из «Бриллиантовой руки», прятавшим под бинтами сокровища, под витками скотча он оставлял мелкие обрубки гвоздей.
К концу работы бруски обрели вид бесформенного кома, лишь сбоку оставались открытыми запальные гнезда.
Осторожно установив детонаторы, он уложил весомый сверток на дно фотобаула.
«Варит-таки башка у Семена. Кто станет досматривать в праздничный день фотографа в толпе?..»
… Отвлекаться нельзя. Даже создавая примитив, работать приходится с уважением, без посторонних отвлекающих мыслей, на «вы». Взрывчатка панибратского отношения не терпит.
Он обильно засыпал сверток битым стеклом. Это еще один из его сюрпризов.
Накрыв мелкую сыпь осколков темной плотной тканью, сверху разложил коробки от фотопленок, кассеты, сменные светофильтры в прозрачной пластиковой коробочке.
Оставался заключительный штрих — соединить проводки с механизмом часов и выставить таймер. Но это завтра. Надежность надежностью, а раз в год и незаряженное ружье стреляет.
19
Москва. 9 мая 11 ч. 08 мин.
Сажин любил День Победы — немногий из настоящих праздников, оставленных в наследство советской эпохой, который продолжала, несмотря ни на что, отмечать страна. Как ни загружен был делами, улучал время, чтобы прийти на Красную площадь и посмотреть торжественный марш.
Миновало то время, когда по брусчатке мимо Мавзолея, лязгая гусеницами, катили танки; тяжелые тягачи везли ракеты, и чеканили шаг ровные, как шоколадные дольки, коробки солдат. Армия демонстрировала мощь. Но не кому-то, бряцая оружием, а — в первую очередь — ветеранам войны: «Мы приняли вашу эстафету».
Финансовые неурядицы коснулись и парадов, и давно не слышно здесь танкового гула и завывания моторов тягачей. Масштабы празднества уменьшились до прохода колонн фронтовиков и духового оркестра…
Нынешняя дата была круглой, и Сажин не изменил себе. Солнечным днем стоял он в праздничной толпе, наблюдая за шеренгами фронтовиков, проходившими мимо турникета заграждения. Увешанные наградами старики в специально пошитой униформе умудрялись сохранить строй, и молодели, ощущая себя хоть на день в центре внимания всей России.
У Сажина подозрительно защипало в глазах; душа преисполнялась гордостью за шагающих в строю ветеранов. Им при жизни — каждому! — нужно памятник ставить.
