весело брал инициативу на себя. Да, была в нем милая и могущественная сила, которая прорывалась во время занятий любовью, а девочки… девочки любят, чтобы ими управляли. По крайней мере эта девочка. Признаюсь, в конце лета, отправившись в колледж Массачусетского университета, я проплакала всю дорогу. Папа никак не мог взять в толк, что со мной. Он бы умер, если бы узнал, что я встречалась с Фрэнки Гетчеллом.
Той осенью Фрэнки получил повестку и к Рождеству оказался во Вьетнаме. После войны он вернулся в Венд о вер. Я окончила колледж и тоже вернулась — с мужем, Скоттом Олдричем. Я почти не вспоминала прежние времена с Фрэнком. Он действительно как-то неприятно повзрослел. Была одна ночь, много лет назад; когда все пошло наперекосяк со Скоттом, случилась та неприятная история с Фрэнки — похоже, она до сих пор его веселит. Я была пьяна — никто не совершенен. Теперь я в завязке. Он наверняка знает — остальные все знают, — так что пора бы ему перестать ухмыляться каждый раз, как он на меня смотрит.
Команда Фрэнки закончила работу у Дуайтов утром в пятницу. В знак признательности я выставила бутылку виски, приложив записку с предложением выписать счет на мое имя.
Днем в пятницу позвонили Сандерсоны. К сожалению, они не в состоянии приехать в Вендовер в эти выходные. Может быть, в следующие. Я в отчаянии обзвонила всех брокеров в округе Эссекс, пытаясь найти хоть кого-то, пока дом в приличном состоянии. Я провела два показа. Обе компании не заинтересовались ни в малейшей степени. Я знала, что Кэсси и Патч измучаются дополнительными занятиями, которые они запланировали для Джейка на эти выходные.
— Ну что? — спросила Кэсси, когда они вернулись домой в воскресенье. — Есть предложения?
Нет, — ответила я. — Но я еще не теряю надежды насчет Сандерсонов. Может, в следующие выходные. А пока давайте устроим «дом открытых дверей».
Джейк в гостиной визжал и кружился.
— Мальчику трудно привыкнуть к переменам, — мягко сказала Кэсси. — Ему не хватает ковра.
Мы сидели у стола и слушали мальчика. Потом я поднялась — пора было ехать, — и Кэсси заперла за мной дверь.
ГЛАВА 8
В следующий вторник я вышла с работы в шесть и поехала по городу к дому Ребекки. Ехать-то там — просто подняться от Атлантического проспекта по Вендоверской Горке, но Ребекка говорила, что ждет к половине седьмого, так что мне нужно было убить время. И я свернула на свою старую Шляпную улицу — проулок, ведущий на холм. Некоторые мои клиенты просто заходятся от восторга, слушая названия улиц в нашем городке. Пряничный холм, Старый Погребальный холм, переулок Свиной Скалы и Шляпная улица — лишь несколько. И у всех названий — благородные истоки. На Пряничном холме стояла когда-то пекарня, Старый Погребальный холм — место древнего кладбища, а переулок Свиной Скалы, видимо, когда-то огибал скалу, похожую на голову свиньи — это когда по дороге еще ездили повозки, — но при расширении дороги для автомобилей скалу убрали. Скотту, моему бывшему, нравилась вся эта ерунда; он ведь родом со Среднего Запада — из Мичигана, из города, чья история началась с изобретения сборочного конвейера, так что он копался в местной истории куда тщательнее меня. Я и понятия не имела о скале на переулке Свиной Скалы, пока Скотт не рассказал.
На крутой Шляпной улице, где я выросла, была когда-то шляпная лавка. Даже не лавка, а просто местная женщина с чутьем на модные головные уборы работала на дому. Наш дом был номер двадцать по Шляпной улице. Сейчас на этой улице по-прежнему есть дом двадцать, но это не тот дом, где я росла. После смерти папы я продала его и поделила выручку с сестрой Лизой и братом Джаддом. Это было уже десять лет назад, покупатели снесли дом и построили то, что сейчас называют «макмэншен». По поводу сноса дома Гудов разговоров было много. Многие считали, что мне бы полагалось сильно расстраиваться, но я рассказывала им правду. Этот дом не был моим уже долгое время и красотой не отличался — старая перекошенная хибара. Папа всегда считал, что человек вправе поступать со своей собственностью как заблагорассудится.
«А воспоминания…» — отвечали мне. Не все, но большинство.
Мне едва исполнилось двенадцать, когда умерла мама. Было это давным-давно, так что мало кто у нас знал подробности.
Я редко заезжаю на Шляпную улицу, однако в тот вечер, по дороге к Ребекке, заехала и остановилась перед новым номером двадцать. Действительно, «макмэншен» — массивный и дешевка с виду. С фасада — каменная облицовка, с остальных сторон, похоже, виниловый сайдинг. След от дома моего детства поместился бы в одной гостиной этого чудища. Но в отличие от множества нынешних новостроек чудище, надо признать, вписывалось в окружение. Об этом я думала каждый раз, проезжая мимо, однако только в тот вечер, по дороге к Ребекке, поняла — почему. Дело в том, что строитель не выкорчевал все деревья на площадке, как сегодня частенько поступают многие — всегда дешевле полностью расчистить участок, чем строить среди растущих деревьев. А этот строитель оставил большинство взрослых деревьев, убрав только те, что оказались чересчур близко к дому. Я и рада бы сказать, что растрогалась до слез, узнав старый клен — у него считал водила, когда мы играли в прятки. Дерево я узнала, да; только меня не трогают подобные штуки, как трогают других. Вот дерево. Мы играли под ним. Теперь оно стоит перед домом с системой кондиционирования и гранитными столешницами. От нашей семьи в Вендовере никого не осталось — только я да призрак старого дома, рваный отпечаток под шестью тысячами квадратных футов бука, гранита и гипсокартона.
Когда я затормозила у старого дома Барлоу, честно скажу, немного оторопела. Я уже слышала, что Макаллистеры потрудились на славу, но не представляла, чтобы дом Барлоу выглядел так… мило. Между прочим, в дальнейшем я уже говорила «дом Макаллистеров».
Я выбралась из машины, и меня бурным лаем приветствовал кобель немецкой овчарки. Такой пес, пожалуй, может напугать — шерсть на загривке поднялась, несется прямо на меня, — но в его прыжках я различила игривую неуверенность и увидела, что, несмотря на размеры, это всего лишь щенок — неуклюжий подросток. Когда я присела на корточки и похлопала по коленке, пес подошел
