Именно у барвихинского «моря», где наши гамаки висели под самыми красивыми липами, я в одно солнечное июльское утро наконец догадался, по какой причине господь бог на самом-то деле прогнал из райских кущ Адама и Еву: дело, конечно, вовсе не в яблоке и змее, как это пытаются объяснять евангелисты, — чепуха. Не потому их выгнали оттуда, что стали они ни с того ни с сего стесняться собственной наготы, а потому, что они без всякого стыда, доставая яблоки, обломали деревья…
Это мне открылось, когда увидел, что было проделано с одной из наших лип: охотясь за липовым цветом, какие-то «культурные» люди обломали почти все ветки. Любопытно, на сколько лет еще хватит барвихинских лесов?.. Но именно там, Тийю, зародилась мысль поселиться на природе, в таком месте, куда не смогут добраться культурные люди, умеющие обращаться с компьютерами и стереомагнитофонами и даже водить машины.
— Но почему ты в таком случае здесь один? — спросила Тийю. — Где же этот Зайчик… или Зайчишка? Ей здесь не понравилось? Или не понравилось там, у твоего Черного озера?
— Это целая история. Чтобы ответить, надо рассказать о многом, о моем отношении к людям, в том числе к женщинам. До сих пор мне как-то не приходилось никому об этом рассказывать, потому что никто особенно и не интересовался. Ибо тем, кого я любил, довольно того-а кого не любил, им незачем было, они сами относились ко мне не лучше, даже если пытались это маскировать; очень трудно прятать за самой распрекрасной улыбкой твою неприязнь к какому-то человеку; симпатии и антипатии я чувствую интуицией, которая еще не обманывала. Мне кажется, то же самое у всех людей, но могу и ошибиться.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
14
Случилось это, Тийю, на Сахалине. Приближался День рыбака. Плавбаза стояла на якоре недалеко от острова Шикотан. К этому обстоятельству все на корабле отнеслись радостно, если учесть, что на плавбазе наряду с мужчинами работали сотни полторы женщин со всех концов страны, и обнаружить среди них землячку удавалось многим. Намечался концерт самодеятельности, кино, а в ларьке в честь праздника отпускали даже кислое вино по бутылке на человеко-единицу. Должны были также привезти почту, и на Шикотан отправили бот. Плыли моторист, кто-то из помощников капитана и два матроса. Я никогда на Шикотане не был, поэтому мне, в виде исключения, разрешили поехать. Отчаливая, услышали с палубы плавбазы окрик капитана: «Если кто-нибудь привезет хоть бутылку, выкину за борт кальмарам!»
Это была не пустая угроза, никто не сомневался. Но что за праздник без спирта, когда на Шикотане его в магазинах полно — шесть рублей пол-литра!.. Видишь ли, Тийю, в этих широтах на море царит сухой закон. Если и были у кого-нибудь запасы, они давно кончились. Поэтому матросы и рабочие совали уезжающим в Крабозаводск купюры пачками, на глазах слезы, на устах мольба… Совали деньги с оглядкой: не заметил бы капитан. Но он относился безразлично, если даже видел, он-то знал: на борт не поднимут, уж он не проворонит.
— Если не привезу, сам нагружусь до носа, — говорил один из матросов. — При подъеме не уроните меня за борт, ради бога…
У всех одна мысль: как провести капитана. Вспоминают, как уже пробовали когда-то, но не помнят, чтоб удавалось. Кальмарам всякий раз доставалось много, вот какие везучие эти кальмары! Что же можно придумать теперь? Во всякого рода плохих делах у меня огромный опыт, и я тут же подумал об одной возможности.
— Закупайте, братцы, протащу как-нибудь с божьей помощью, — объявил я и подумал про себя: не с божьей, а с помощью женщины, если моя улыбка еще что-нибудь значит.
Причалили. Помощник капитана и я — на почту, остальные — по магазинам. Почта оказалась закрытой. Ее начальница — как я и надеялся, женщина — проживала рядом. Подошел я к двери квартиры — котлетами пахнет. Постучал, вошел. Стоит она у плиты, средних лет женщина, в фартуке. Сказав, что пахнет очень вкусно, я попросил котлету. Не отказала. Такие котлеты нельзя было не похвалить…
Я доложил, что приехали за почтой с плавбазы. Обещала выдать, понимает, что люди письма ждут.
— И посылочки…
Конечно, она все отдаст, кому что пришло — и посылки и бандероли.
— Это хорошо, — изобразил я радость, — но мне никто ничего не шлет, вот беда. А хочется…
— То есть? — Она что-то не поняла.
Я не стал крутить, объяснил, что к чему, и попросил два-три старых ящика: если сам себе отправляешь, то чего ради скупиться. Посмотрела женщина строго, так что пришлось улыбнуться. Тогда я еще зубы не растерял.
— Ладно, проказник… Но смотри!
Нашли в сарае три вместительные коробки, я написал на них адрес: Шикотан — мне (мои данные), адрес отправителя: Москва, Матросская тишина, 123. От Абибулина Андрея.
— Когда я упакую, то надо бы обвязать, и сургучную печать, чтобы было как полагается, штемпеля и прочее.
Скоро мужики притащили бутылки, обернули их бумагой, чтоб не звенели, и рядками, как сардины в банке, уложили в ящики. Едем обратно, у всех настроение возвышенное, особенно у меня от сознания, что улыбка — великая вещь.
— Теперь нашему капитану одно спасенье, — рассуждают мужики, — расстрелять наш бот еще в море…
Все шло как по заказу. Сам капитан руководил подъемом почты, которой на весь корабль набралось много, и мы наблюдали, как мои ящики благополучно пропутешествовали в столовую, где проходила раздача почты. Получил и я свои три посылки, и какое кому дело, сколько их получаю! Затем ко мне в кубрик один за другим ныряли мужики, и нате вам, кому сколько: тебе три, тебе четыре, а мне… Конечно, и мне. Все роздал и себя не обидел. Дальше было как по-писаному: митинг, речи (по-моему, говорили неплохо), но бросилось в глаза, что все были не в меру веселы. Потом концерт, затем кино показали, но народу в зале стало уже как будто маловато…
Женщины и охотники «за длинным» рублем присутствовали, а где остальные? В общем, праздник проходил на высоком уровне: кто-то кого-то чуть было не выкинул за борт, у кого-то кишки выворачивало наизнанку, хотя море было тихое, никакой болтанки; кто-то в женской одежде отплясывал босиком цыганочку, один в разделочном цехе угодил в бассейн с рыбой, где плавал со скумбрией вместе… Чего только не было! Ходит капитан и диву дается, как разобрало хлопцев от кислого вина! От одной бутылки на человеко-единицу!..
Следующий день прошел благополучно, были танцы и опять одни женщины, кавалерам не до танцев. Затем я сильно удивился: меня пригласили наверх к капитану. Здесь он и его помощники, вижу на столе три знакомые посылки… набитые пустыми бутылками.
— Задание тебе срочное выпало, — говорит капитан-директор плавбазы, — поскольку ты сообразительный в почтовых делах.
И протягивает мою книжку моряка:
— Расчет получишь в Холмске. Барахлишко твое мы собрали, прости за самоуправство. Не обижайся. Ты в общем-то молодец, но и мы не салаги…
Здесь я обратил внимание на свой чемодан в углу.
Когда спускался на мотобот, на палубе собрались все, трезвые и похмельные, и от хохота судно качалось. Но кое-кто, я обратил внимание, вытирал слезы. Тепло стало от такого сочувствия. Когда же бот отчалил, корабль дал бесконечно долгий гудок, прощальный, словно адмирала провожали. Несмотря на горькую ситуацию, на душе стало приятно. Но опять я ошибся. Гудок действительно был прощальный, но предназначался не мне, а старому рыбмастеру, который проработал на плавбазе больше двадцати лет, а теперь ехал в Корсаков принимать новую плавбазу в качестве ее капитана-директора. Ему-то с палубы и махали платочками, и слезы, которые там вытирали, тоже были пролиты не в мою честь. Меня тут как будто уже и не было, вроде растворился я в этом долгом гудке. Единственно, разве хохот был действительно в мой адрес.
Когда ушли далеко, подошел ко мне рыбмастер за смеялся и сказал:
— Ну, бродяга, приуныл?
Они с мотористом долго и заразительно смеялись:
— Что вытворил — все судно напоил до усов. Когда они теперь очухаются…
Когда они там на плавбазе очухались, мне узнать не довелось. Сам я в Крабозаводске очнулся на третий день после приплытия в гостеприимном доме недалеко от почты (тогда на загул уходило всего лишь три дня) и попутным траулером отправился в Холмск, где предстояло получить топливо, то есть деньги, потом разработать курс дальнейшего «плавания», хотя разрабатывать, собственно говоря, было нечего, во всем мире меня ни одна собака уже как будто не ждала. Единственно, в Тарту я мог приехать в любое время года и суток, поскольку в моем кармане звенели ключи от квартиры Таймо на улице Пуйестее.
Поселившись в Доме моряка, я в ожидании выплаты денег шлялся по городу, нанося визиты случайным знакомым. Естественно, везде отдавали должное продукции нашей и зарубежной винопромышленности. На Сахалине если пьют, так не оглядываются. Люди здесь зарабатывают прилично, и тот, кто сюда приехал не для того, чтобы разбогатеть и уехать, кто сюда жить приехал, не очень экономит, обожает жить с размахом.
