Случайно встретил в столовой Николая — шофер, родом из Читы. Этот мужичок тридцати лет, с усиками, сидел за столом, ел что-то и писал одновременно. Когда мы с ним познакомились, он писал; потом, где бы я его ни встретил, — то же самое. Я было подумал, что он писатель. Но выяснилось, что строчит он в Читу, Ниночке. Она — жена главного инженера шахты и любит Николая, он любит ее. Раньше он служил в ГАИ, но бросил: Нине не нравилась эта работа. Устроился шофером при управлении шахты, стал возить главного инженера, то есть мужа Нины. Когда их любовь продолжалась уже с полгода, они решили, что он поедет на Сахалин, устроится, потом она возьмет дочку, четырехлетнюю Милочку, и приедет к нему. И вот он здесь.
Обещают машину, если он ее сам отремонтирует Но эту машину, оказывается, надо сделать почти заново. Он сделает. Лишь бы Нина приехала. Квартиры у него пока нет, обещают. А пока сочиняет ей длинные письма, Николай этот, — волосы торчком, как у ежа, бакенбарды, но, главное, с усами человек. Естественно, он стал читать мне вслух каждое полученное от нее письмо. Там было, на мой взгляд, слишком много лобзаний, и это настроило меня на грустный лад: несерьезными показались эти письма, какой-то игрой. Было похоже, что она, когда парень ей надоел, умеючи спровадила дурачка на Сахалин. Но я не стал об этом говорить, ведь я мог и ошибаться. Мы быстро подружились с этим открытым парнем с наивным сердцем. Он всегда бегал по магазинам, покупал детские вещи для Милочки — они в Чите дефицит — и тут же отправлял Ниночке.
Сначала я жил в Доме моряка один в комнате на шесть персон. Потом поселился некий боцман Гриша, ему предстояло скоро в море. Затем из рейса прибыл толстый, веселый капитан, и мы не скучали. В карты резались ночи напролет. Проигрывал всегда толстяк, ибо Гришка-боцман оказался продувной личностью. Однажды он поспорил с капитаном из-за зебры… на сто рублей. Он, этак между прочим, тасуя карты, словно проговорился, что в Холмск кто-то зебру завез. У капитана челюсть отвисла: зебра в Холмске! Быть такого не может! Поспорили. На следующее утро Гришка-боцман обещал толстому представить зебру.
А днем приходит ко мне Николай и показывает ладони: «Что бы такое с ними сделать?» Ладони сплошь покрыты кровавыми мозолями: он ночью в порту разгрузил четыре платформы угля, а на предстоящую ночь подписал договор еще на четыре… Кроме того, он ничего не ел, последние деньги ушли на посылку в Читу. Но с такими ладонями немыслимо работать. Вечером я отправился с ним на угольный склад, там уже стояли четыре платформы. Пришлось мне вкалывать до полуночи из-за того, что этот доверчивый дурак своей Ниночке гоняет посылки. За платформу ему платили пятнадцать рублей, значит, за восемь — сто двадцать. Вот он и пожадничал. Пока я работал, он сидел под фонарем и… царапал письмо Ниночке.
В Дом моряка, едва я пришел, даже помыться не успел, заявился Гришка-боцман. Капитан смачно храпел. Гришка звал с собой на подмогу. Мне в ту ночь только и оставалось — всем помогать.
Неподалеку расположен лесопильный завод. На его территории стоял сарай, никем не охраняемый — не «Жигули» же в нем держали, а жил здесь старый мерин. Он служил для перевозки опилок и прочего мусора. К нему-то и пожаловали ночные гости, таща в руках ведро с желтой малярной краской, раздобытой где-то Гришкой. За десять минут мерина было не узнать…
В семь утра Гришка разбудил крепко спавшего капитана, мы потащили его, беспрерывно ругавшегося (поспать не дали!), в сарай. И Гришка-боцман спросил.
— Кто здесь стоит перед тобой, старина? Если это не зебра, тогда кто?
Я подумал, толстый умрет: он так ржал, что даже перержал испуганного мерина.
— Сукины дети. — Он хватался за живот. — Ладно! Но давайте удирать, пока сюда не пришли. Кто же его теперь отмоет?..
И мы исчезли, как тени.
В аэропорт ехали вдвоем с Николаем, он захотел меня проводить. Я летел до Хабаровска. Оттуда предстояло поездом до Москвы и другим — до Тарту. Говорили о Нине, вернее, говорил Николай, а я слушал да соглашался. Можно было, конечно, высказать, что я о ней думаю: мало похоже, будто она согласится поменять шикарную квартиру в Чите и персональную машину мужа на комнатенку в старом деревянном доме без удобств на Сахалине. Но я промолчал. Блажен, кто верует. Если человеку хочется во что-то верить, то, пытаясь его разубедить, можно нажить себе врага. Зачем? Я ему пожелал счастья, и все.
Разгуливая по улицам, паркам и набережным Хабаровска, я предавался воспоминаниям об одной маленького росточка темноволосой красавице, с которой, вероятно, связал бы когда-то давно свою жизнь, если бы она мне не изменила, а точнее — предала, к моему несчастью или счастью: она оказалась довольно эгоистичной и к тому же болезненно ревнивой… Здесь, в Хабаровске, прошло ее детство. Еще школьницей она жаждала, чтобы в нее влюблялись… Дочь генерала…
Впрочем, в романе «Улыбка Фортуны» я ее вывел под именем Киры, работницы аптеки в Киеве. Так сделать мне посоветовали в редакции.
15
В поезде со мной в одном купе ехали две женщины и стройный светловолосый юноша с мечтательными серыми глазами на тонком, почти нежном лице. Я не отказываюсь от знакомств, если находятся желающие поговорить. В пути это неизбежно, хотя бывает и утомительно. Встречаются такие, которые стремятся пленить всех присутствующих, едва устроившись в купе; хочешь не хочешь, а узнаешь о том, как он метко стреляет, какие повидал страны, как его обожают женщины, какой он везучий или наоборот.
Женщины, слава богу, нашли общий язык и не уделяли внимания нам. Парень с мечтательными глазами стоял все время в коридоре и смотрел в окно, за которым было темно и решительно ничего не видно, кроме мелькавших время от времени каких-то огней. Потом он и вовсе пропал. Я отправился ужинать в вагон-ресторан. Здесь за одним из столиков увидел паренька. Он мрачно уставился в недопитый стакан с вином. Заказав ужин, я увлекся едой. Парень же, допив вино, ушел. Я встретился с ним опять в тамбуре нашего вагона.
Он курил, прислонясь к двери, и, похоже, чувствовал себя невесело. Захотелось с ним заговорить. Я обратился с просьбой одолжить сигарету. Он протянул пачку «Примы». Я достал одну, прикурил от его сигареты и спросил, отчего он такой невеселый. Ему могло быть не больше двадцати трех. Потом узнал, что возраст угадал правильно. Он мне не ответил, и я отошел к противоположной двери, чтобы тоже прислониться. Но я лишь прислонился, а не курил, поскольку давно бросил. Парень почему-то вздохнул тяжко и заругался матом неизвестно в чей адрес. В то же время было заметно, что он меня исподтишка изучает.
— Далеко?
— В Москву, — ответил я. — Ты тоже?
Я обращался на «ты» исключительно с учетом разницы наших возрастов, к тому же в подобных ситуациях «ты» как-то более уместно, даже сближает.
— Нет, — сказал он угрюмо, — в Киров. Слыхали про такой?
Естественно, я слышал про такой город и бывал в нем.
— Век бы мне его не видеть, — сказал парень, зло выругавшись.
— А ты не мог бы без междометий? — Я ударился в воспитание.
— Можно и без, — согласился он смутившись — привычка, знаете ли…
— А что, собственно, тебе там не нравится? — пристал я теперь уже законно и признался: — Бывал я там красивый город.
Он задумался на мгновение, затем предложил:
— Отец… Давайте выпьем с вами немного, а? Чтоб говорить было проще. — И спросил: — Вы по какой линии работаете?
— Геолог. Сейчас в отпуске. Приезжал друзей навестить, — соврал я неизвестно зачем, ведь для меня соврать, что воды напиться.
Он отнесся к этому равнодушно, только спросил, нравится ли мне моя профессия. И, конечно, я начал расхваливать распрекрасную жизнь изыскателя, даже принялся ему объяснять разницу между геологией полевой и камерной…
— Может, пойдем?
Стало быть, обратно в ресторан? Я отказался, бросил сигарету и отправился в купе. Он остался со своими думами, которые его, очевидно, здорово занимали. Вскоре и он приплелся в купе, затем вышел в коридор, опять стал всматриваться в темноту за окном, потом, просунув голову в купе, попросил меня на минутку.
— Пожалуйста, пойдемте! — сказал он умоляюще. — Я угощаю, у меня деньги есть, я же моряк…
Видно, он решил, будто я не хочу тратиться. Что он моряк, я уже в тамбуре догадался, — наверное, потому и представился геологом. Надоела травля «бывалых» мореманов…
— Понимаете…
Он замялся, и можно было лишь догадываться, что ему нужно выговориться. Такая необходимость мне знакома. Особенно удобны для этого именно случайные люди которых вряд ли когда-нибудь еще встретишь.
— Ладно, — согласился я после недолгого колебания, — пойдем.
Он просветлел, и мы направились в вагон-ресторан.
— Меня зовут Василий, — представился он, когда устроились за столиком.
