- Доброе, жена, доброе...
Хоть это несколько облегчало материнское горе. Однако, когда Рамазан уходил на свою буровую и Ниса оставалась дома одна, опять ее грудь начинала теснить безысходная тоска, и она тихо плакала все ночи напролет.
И вот теперь, стоя на каменной стенке бассейна и с тоской глядя на уходящую вдаль дорогу, старушка снова вспомнила сыновей, тяжело вздохнула и побрела обратно в дом. Войдя на кухню, она сняла с плиты и отставила в сторону кастрюлю, в которой варился к обеду бозбаш*. Как знать, скоро ли вернется Рамазан? Да и вернется ли он сегодня? Нисе было тяжело сознавать, что на склоне лет, кроме доживавшего последние годы старика мужа, никого у нее нет на свете. Одной единственной надеждой жила она все это время дождаться бы сыновей, успокоить свое материнское сердце... А может быть, посчастливилось бы и увидеть внуков... Оба ее сына были женаты, но детей пока не имели. Невестки же не переставали ждать и надеяться на возвращение мужей. Но вернутся ли Паша и Ахмед? Об этом и только об этом думала Ниса в долгие дни и бессонные ночи. Вот и на Западе и на Востоке война кончилась, а они не подают о себе никакой весточки. А может, уж и нет их в живых? Тяжело, ох, как тяжело умирать одинокой!..
______________ * Бозбаш - суп из жирной баранины.
Приезд Рамазана с Таиром вывел Нису из печальных раздумий.
- Что случилось, старик? - спросила она. - Я вся извелась. Куда это ты так торопился?
- Провожать Таира... - полушутя-полусерьезно ответил Рамазан и обернулся к пристыженному Таиру, стоявшему у порога и не решавшемуся войти. - Заходи, сынок, заходи!..
Оставив в галлерее свой саз и переметную сумку, Таир нерешительно шагнул в комнату. Пройдя мимо старушки и забыв даже поздороваться с ней, он сел на указанный мастером стул.
Рамазан обратился к жене:
- Вот это и есть тот самый Таир, о котором я говорил тебе. Ему, видишь ли, стало скучно в Баку. Хотел уехать в деревню, да опоздал на поезд...
Ниса только сейчас уловила тонкую иронию в словах мужа и с любопытством уставилась на Таира.
Мастер взял стул и сел напротив своего ученика.
- Ну, а теперь говори, сынок, что заставило тебя пуститься в бега? Может, я виноват, обидел тебя чем-нибудь?
За все время пути от вокзала домой старик не обмолвился ни единым словом. И, слыша теперь произнесенные им с укоризной слова, Таир медленно поднял голову, стыдливо и робко взглянул на него.
- Нет, уста, в душе у меня нет ничего против вас. - Немного помолчав, он выпрямился и добавил, словно только сейчас открыв причину своего бегства: - Все дело в том, - мать у меня в деревне осталась. Совсем одна, никого у нее нет...
Вспомнив о письме матери, он хотел достать его из кармана и показать мастеру, но передумал: "Не стоит, у старика и своего горя достаточно".
Догадываясь, что Таир говорит не совсем искренно, Рамазан спросил:
- Так зачем же удирать тайком? Разве ты не мог заранее сказать мне об этом?
- И без меня у вас хватает горя!
- Горя? - Старик нахмурился и, точно забыв, что жена его находится тут же, в комнате, возвысил голос и заговорил о том, что в присутствии Нисы всегда обходил молчанием: - Знаешь, какое у меня горе: два сына были на войне, и ни один до сих пор не вернулся. Многие не вернулись. Ну и на смену им идет молодежь. Вот ты и будь мне сыном! Работай, учись, иди вперед... Допустим, ты убежал бы. Что проку в том для твоей матери? Эх, сынок, все вы дети счастливого века, только плохо цените то, что само дается вам в руки...
Старик взволнованно поднялся на ноги и прошелся по комнате, потом остановился перед Таиром.
- Хотелось и мне в молодости учиться, да средств у отца не было, пришлось поступить в ученики к слесарю. Не будь советской власти, и дети мои остались бы такими же неграмотными, каким был я. А сейчас что вам мешает? Учитесь, сколько хотите, работайте, шагайте вперед! Для вас все пути открыты! Настало такое время, что жаловаться на судьбу не приходится: счастье каждого человека - в его руках.
Таир хотел сказать что-то, но, видимо, не решался. Заметив это, мастер посмотрел на ученика подобревшими глазами:
- Ну, что ты хочешь сказать? Говори, не стесняйся. Говори, как родному отцу...
Таир не мог больше скрывать, что задело его в словах мастера. Взглянув прямо в глаза старику, он сказал:
- Уста, я комсомолец. Я хорошо знаю, что дала нам советская власть, и ценю это...
- Тем лучше. Раз ценишь - учись! Не те ведь теперь времена, когда требовалось сорок лет орудовать киркой и гнуть спину перед начальством, чтобы стать буровым мастером. Сегодня ты ученик, завтра - ключник, через год - уже помощник бурового мастера, а еще через два-три - и сам мастер. Хочешь стать инженером, так ведь и это зависит только от тебя.
Таиру ничего не оставалось, как молчать и слушать. Его ссылка на одиночество матери показалась теперь ему самому слишком наивной. Другой уважительней причины он не находил. Объяснить свой поступок необходимостью привезти из района учетную карточку? Но для этого уж совсем незачем было уезжать тайком.
В то время как Таир раздумывал, как выйти из неловкого положения, Рамазан уже не столько для того, чтобы убедить своего ученика, а просто из желания высказаться горячо продолжал:
- Я ненавижу людей, которые хвалят самих себя. Однако запомни: не всякому выпадает на долю быть учеником уста Рамазана. Так-то, сынок... Мне уж недолго осталось жить. Так кому же мне передать все, что накопил я за многие годы? Вот на вас, молодежь, я и надеюсь: вы - мои ученики и наследники...
Ниса вспомнила все, что давеча думала о муже. Прислушиваясь к печальным ноткам, прозвучавшим в голосе старика, которому действительно не так уж много осталось жить и который сам вынужден был признать эту горькую истину, она невольно вздохнула. "И в самом деле, он совсем уже стар", - подумала она, глядя на мужа.
Мастер сел на прежнее место и сказал:
- Но у меня, когда придет смерть, совесть будет спокойна!
Эти слова были произнесены твердым голосом и с большой внутренней силой, и Таир невольно подумал: "Как мужественны эти старики! Вот и мой дед был таким же. Когда умирал, глядел на нас и улыбался..." Он с восторженным удивлением слушал мастера и уже ругал себя за малодушие.
Рамазан словно решил до конца излить свою душу. Помолчав немного, он заговорил с новым подъемом:
- Видишь вот этот домишко? Скажешь, пожалуй: мастер сам не может расстаться со своей хибаркой, а меня хочет вырвать из родного гнезда. Знаю, каждому своя лачуга дороже чужого дворца. Да и деревня, и колхоз - наши же! Я не отговариваю, нет, - можешь ездить к себе в деревню, и надо ездить. Но Баку, сынок, это особый мир. А каждый уголок этой вот маленькой комнаты дорог не только мне одному. Он должен быть дорог всем. И знаешь, почему? Потому, что здесь бывал товарищ Сталин... Ниса тому свидетельница. Пусть она скажет.
Всякий раз, когда Рамазан вызывал в памяти эти бережно хранимые воспоминания, сердце Нисы наполнялось горделивой радостью. Так и теперь: оторвавшись от печальных дум, старушка сразу оживилась и подтвердила слова мужа:
- Правда, сынок, сущая правда... Дай бог ему долгих лет! - Она указала рукой на сахарницу, которая стояла на маленьком столике. - Вот это он принес в подарок в день нашей свадьбы. Часто захаживал к нам. Бывало, сидят они здесь, толкуют о чем-то... А я будто стираю на дворе, а сама стерегу их. И что ты скажешь? Оказывается, сидят здесь и думают, как бы свалить падишаха... этого самого... царя Николая...
Слушая этот простой и наивный рассказ старушки, Таир невольно улыбался. Было видно, что говорила она искренно, одну правду, ничего не приукрашивая.
- Баку надо любить, сынок! - сказал напоследок Рамазан. - Надо ценить его, произносить его имя с уважением и любовью... Помни, что многие края получают свет и тепло отсюда!
Ниса вышла в галлерею и занялась там своими делами. Думая, что она пошла подавать обед, Рамазан терпеливо ждал и, наконец, когда терпение его иссякло, крикнул из комнаты:
- Послушай, жена, долго ты будешь морить нас голодом? Давай же, что там есть у тебя на обед!
- Сейчас, сейчас! - отозвалась Ниса и, отложив шерсть, которую начала было теребить для одеял своим невесткам, заторопилась на кухню.
Рамазан, увлеченный воспоминаниями, продолжал говорить, словно раскрывая перед глазами Таира страницы своей долгой жизни:
- В прежнее время всякий, кто попадал сюда на добычу нефти, видел ад собственными глазами. Ты еще не знаешь желонку. Покойный Киров говорил, что капиталисты нарочно изобрели эту штуку, чтобы вымещать свою злобу на рабочих. А теперь? У тебя под руками и машина, и мотор, и инженер - свой же брат. Ты знаешь Кудрата Исмаил-заде?
- Да.
- Вот его отец, звали его Салманом, был моим товарищем по работе. Он столько воевал с хозяевами, что ему нацепили на ноги кандалы и сослали в Сибирь. Так с тех пор и сгинул человек...
Вошла Ниса и поставила дымящуюся кастрюлю на обеденный стол.
