Гражданский темперамент Вайса проявился в этом фельетоне с необыкновенной силой, это было лучшее из того, что он когда-либо создавал. Все синонимы слова "вор" были пущены в ход, вплоть до слова "воропрят" (укрывающий воров, дающий им пристанище). В последующих информациях, шедших под заголовком "Из зала суда", хотя они и были подписаны псевдонимом Гр. В-с, читатели легко узнавали руку Григория Львовича, его пламенный пафос и сочный язык.
Таким образом, мы вынуждены сейчас распрощаться с некоторыми персонажами нашего романа, получившими разные сроки. Что же касается самого Аркадия Матвеевича Переселенского, то, как нам стало известно, прокурор требовал для него десять лет, защитник просил пять. Суд посчитал возможным удовлетворить срок обоих и дал ему пятнадцать лет.
Глава девятая
Когда Алексей Федорович Голова узнал об аресте своего бывшего заместителя по хозяйственной части, он сначала не поверил, потом удивился, потом стал возмущаться и наконец сказал, что он "сукин сын и пущай сам теперь расплачивается". На собраниях Коммунального отдела он неизменно упоминал имя Переселенского как человека, "обманувшего доверие" и "скатившегося к воровству", а себя обвинял в потере бдительности, близорукости, гнилом либерализме и "шляпстве" (это слово — производное от "шляпа" — придумал в свое время сам Аркадий Матвеевич). Алексей Федорович и не подозревал, что его собственное заметно повысившееся благосостояние прямым образом связано с деятельностью Переселенского. Ведь обаятельнейшая Мария Ивановна выдавала свои серьги, браслеты и бриллиантовые кольца за дешевые побрякушки. Несколько раз у нее было желание все рассказать мужу, пожаловаться, поплакать, пусть ее, дуру, ругает, все ж таки легче. Однажды совсем было уже собралась, но Алексей Федорович в этот день пришел очень поздно, голодный и злой, а потом вдруг сказал:
— Сегодня меня туда вызывали.
— Куда, Лешенька?
— К следователю.
Мария Ивановна почувствовала, как пол уходит у нее из-под ног, она немного помолчала, чтобы прошла возникшая во рту сухость, а потом спросила:
— Ну и что он?
— Спрашивал, не давал ли мне Переселенский денег.
— И что ж ты сказал?
— Как есть, так и сказал. Я с ним никаких делов не имел. А все равно, Мария, как ни крути, а мое фамилие замарано.
С каждым днем желание Марии Ивановны рассказать обо всем мужу угасало. Она вспоминала милого и заботливого Аркадия Матвеевича — настоящего верного друга, которого ей теперь так не хватало.
Да и Алексею Федоровичу трудновато было без человека, понимавшего его с полуслова, толкового, знающего референта, весельчака и анекдотиста. Хотя Голова и натренировался за эти годы в составлении докладов и разных выступлений, но все же это было не то, не было прежней уверенности и твердости, фразы получались такими негладкими, хоть он их и записывал, цитаты были ни к селу ни к городу. Однажды Голова сам решил выписать что-нибудь из Маяковского, взял в библиотеке томик его сочинений, раскрыл, сразу наткнулся на фразу: "У меня есть мама на васильковых обоях", ничего не понял и обошелся без Маяковского.
Неправильно было бы все же думать, что Алексей Федорович Голова был и сейчас таким же неотесанным человеком, простоватым и грубым, каким мы с ним познакомились. Далеко нет! Сейчас это был вполне благообразный человек с несколько, правда, одутловатым, но холеным и чисто выбритым лицом. Невысокий сжатый лоб его компенсировался благородным седым ежиком, полная, фигура придавала движениям медлительность и плавность. Теперь, решая какой-нибудь вопрос, он задумывался, потирал виски, чуть потягивался, что создавало впечатление какой-то деловой усталости, отвечал не спеша, говорил, что посоветуется с народом, подскажет, даст команду.
Некоторые прежние привычки с годами превратились в страсти: если раньше он фотографировался только по праздникам, то теперь при каждом удобном случае: на открытии памятника, когда он разрезал ленточку, или с рабочими на строительной площадке. Еще приятнее было попадать в различные кинохроники. Однажды (это было на открытии Комбината Прачечных и Чистки Костюмов — КОМПРАЧИКОСа) кинооператор вошел в зал как раз в ту минуту, когда Голова заканчивал выступление. Было очень обидно уйти с трибуны и уступить свое место в киножурнале другому оратору, и Алексей Федорович стал тянуть, повторять фразы, пить воду. Пока оператор устанавливал кинокамеру и присоединял провода, Алексей Федорович ушел в такие дебри, из которых уже сам не мог выйти: он окончательно запутался в словах — "не посчитавшемуся и пришедшему" — и так с полным ртом шипящих и оставил трибуну. В киножурнале, правда, все это выглядело вполне пристойно.
Алексей Федорович понимал, конечно, что хищения, раскрытые на строительстве нового стадиона, и арест Переселенского отразятся каким-то образом и на его карьере. Сначала он ворчал, что "теперь придется обратно каяться", но потом понял, что этим дело не ограничится и он вряд ли удержится на посту исполняющего обязанности заведующего Коммунальным отделом.
Как и всегда перед очередным снятием, он стал чрезвычайно демократичным и часто, приказав водителю Васе прокатить его за город, чтоб "проветрить мозги", делился с ним всякими предположениями.
— Интересно, с какой формулировкой меня сымут? — задумчиво спрашивал он, когда миновав набережную они выезжали на широкую грейдерную дорогу.
— Я думаю, поскольку вы — номенклатура, Алексей Федорович, формулировку, какую попало, не дадут.
— Кто его знает! Начнут копать, вспоминать ошибки.
— Это когда рядового работника снимают, вспоминают прошлые ошибки, а когда снимают руководящего работника, вспоминают прошлые заслуги, — философски замечал Вася.
— А что, если как несправившегося?
— Морально неприятно… Вам, конечно, будут предлагать "за развал", но вы не берите…
Вася переключил скорости, так как дорога шла в гору, и, повернувшись к Алексею Федоровичу, доверительно сказал:
— При данной ситуации лучше всего, Алексей Федорович, "бытовое разложение".
Голова поморщился.
— Самая чистая формулировка. Деловых качеств не порочит. Политически не зачеркивает… А что пошалил, так это любой начальник поймет. Тем более, вышестоящие органы понимают, что бытовое разложение с возрастом у мужчин проходит…
— Так нету его у меня, этого разложения! Понимаешь, нету!
Вася улыбнулся. Он знал, что начальник говорит правду, и от души сочувствовал ему.
— Дело, конечно, хозяйское. Но мой вам совет, Алексей Федорович, нажимайте на эту формулировку… С женой посоветуйтесь…
Поднимаясь по лестнице домой, Алексей Федорович вспоминал совет, данный водителем. А ведь он прав! Главное внимание обращают на политическое лицо человека, нет ли у него каких-нибудь там связей, не льет ли он воду на мельницу врага? А насчет морали пока не слыхать. Вот если бы вдруг объявили "Месячник моральной чистоты" или "Нравственную декаду", тогда другое дело. Тогда, конечно, с моральным разложением не суйся!
Войдя в квартиру, Алексей Федорович, не поздоровавшись с женой, молча сел на диван и закурил.
— Что с тобой, Лешенька? — обеспокоенно спросила Мария Ивановна, снимая передник и подходя к дивану.
Алексей Федорович только поглубже затянулся и ничего не ответил.
— Уж не заболел ли ты?
Не будем скрывать: нашему герою было трудно. И в работе, и в личной жизни он привык к прямолинейным лобовым решениям, впервые ему приходилось решать сложную и даже изысканную задачу, но по-видимому инстинкт самосохранения оттачивает даже неповоротливые умы.
— Садись, Маруся! Есть разговор.
Мария Ивановна присела на край дивана и с тревогой ждала, что скажет муж.
— Такое дело, Мария… Морально разложился я…
Мария Ивановна облегченно вздохнула. Значит, слава богу, ничего не случилось, а она уж подумала бог знает что.
— Ты что, не слышишь?.. Я говорю — разложился морально…
Мария Ивановна поднялась, снова стала подвязывать передник.
— Поспи, Лешенька, я посуду помою.
— Сошелся с другой женщиной, понятно?.. Изменил законной жене, — раздраженно сказал Алексей Федорович.
— Ох ты, господи! Что ж теперь будет? — всплеснула руками Мария Ивановна.
— Выгонят за бытовое разложение.
— Куда ж он пойдет-то?
— Кто — он?
— Этот… Про которого ты рассказываешь?
— Да я про себя рассказываю.
— Господь с тобой, Лешенька! — От страха Мария Ивановна снова присела и только смотрела на своего мужа, чуть приоткрыв рот.
— Как собираешься реагировать?
— Чего?
— Придется писать заявление, Маруся.
— Куда заявление?
— Ну, в партбюро, в профком… Можно и в Министерство коммунального хозяйства.
