— Куда заявление?
— Ну, в партбюро, в профком… Можно и в Министерство коммунального хозяйства.
— Опомнись, Лешенька! Стыд какой!..
— А чего тут стесняться? — сказал Голова, совсем уже войдя в образ. — Раз нашкодил, надо писать. Чтоб другим неповадно было. Так, мол, и так… Стало мне известно, что мой муж, с которым я прожила двадцать лет…
— Двадцать лет! Вот безобразник-то!
— Бывает, Маруся. Бес попутал, — сказал Алексей Федорович, сам удивляясь тому, что он так легко врет.
— Как же это ты? — вдруг заревела Мария Ивановна. — Чем же это они тебя опутали, проклятые?!
— Очень просто… Ну, зашла в кабинет… Помутилось бы, вроде, у меня в глазах…
— А она?
— А она, значит, говорит… Я люблю вас, говорит, товарищ Голова…
— Ну как же тебя не любить, Лешенька! — сказала Мария Ивановна, лишенная, как видно, унизительного и мелкого чувства ревности.
— Да ты кто мне — жена или пень-колода? — вспыхнул Алексей Федорович. — Реагировать ты можешь?! Будешь ты писать заявление или нет?!
— Буду, Лешенька, буду… Только ты ж скажи, как… Я ж сроду такого не писала. — И, взяв протянутую ей мужем авторучку, Мария Ивановна села за стол и приготовилась писать.
— Пиши, — сказал Алексей Федорович. — "В партийную организацию городского Коммунального отдела города Периферийска".
Мария Ивановна стала старательно выводить буквы, напрягаясь и прикусив кончик языка. Написав первое слово, она задумалась и вопросительно посмотрела на мужа.
— Лешенька…
— Чего тебе?
— Как писать: "партийную" или "партейную"?
Алексей Федорович немного помолчал, а потом сказал решительно:
— Пиши: "В профсоюзную".
И стал ходить из угла в угол, как на работе, когда диктовал какой-нибудь приказ или распоряжение.
— "От Головы Марии Ивановны… Заявление… Мною получены точные данные, что мой муж, Голова Алексей Федорович, является негодяем и…"
Мария Ивановна снова перебила его:
— "Негодяй" через "и" или через "е"?
— Пиши: "подлец", — сказал Алексей Федорович, подумав.
Когда письмо было написано, Алексей Федорович вложил его в конверт, написал адрес и уже собирался выйти на улицу, но в это время раздался телефонный звонок.
Алексей Федорович снял трубку, с кем-то поздоровался, долго слушал, потом сказал: "Ну, спасибо, спасибо тебе, что позвонил… Спасибо… Я думал, хужее будет…", аккуратно положил трубку, медленно разорвал конверт, подошел к еще зареванной жене и сказал ей как-то очень ласково и задушевно:
— А ты, дуреха, уже и поверила?..
Мы не будем пересказывать телефонный разговор, который в более сжатом виде был сформулирован в газете "Вечерний Периферийск": "Голова Алексей Федорович освобожден от должности Исполняющего Обязанности Заведующего Коммунальным отделом в связи с переходом на другую работу"…
Глава десятая
Прежде чем продолжать рассказ, мы хотим по мере сил ответить на некоторые вопросы и замечания, сделанные друзьями и знакомыми, которым мы рискнули показать первые наброски нашего сочинения. Среди них, конечно, были разные люди. Были такие, которые с радостью поддержали наше желание написать историю города Периферийска и увидели в этом желании лишь одни добрые намерения. Они всячески советовали нам не бояться описания неприятных и уродливых фигур и приводили даже по этому поводу выражение Буало: "Не злобу, а добро стремясь посеять в мире, являет истина свой чистый лик в Сатире". Были и такие, которые отнеслись к нашему предприятию скептически и предупреждали нас, что беремся мы за дело сомнительное и что заниматься сатирой в наше время все равно, что играть в пинг-понг изотопами урана. По утверждению этих людей, идти на такой риск стоило бы еще, будучи уверенными в том, что сатирическое произведение способно помочь улучшению человеческого общества. Но ни один взяточник, говорили они, не перестал брать взятки после "Ревизора" и ни один лицемер не испытал угрызений совести, прочитав "Тартюфа".
— Если уничтожению пороков и преступлений не помогают статьи Уголовного кодекса, — вскричал один наш знакомый, — как же вы хотите, чтобы этому помогла художественная литература?!
Этот же наш знакомый, который кстати сказать, является автором многих статей и научных исследований, заметил, что сатира обладает огромной обобщающей силой, и, изобразив в произведении одного прохвоста, мы тем самым изображаем всех прохвостов данной общественной формации. Даже только, упоминая плохую работу транспорта, мы в конечном итоге критикуем и запуск наших искусственных спутников, поскольку спутник, хоть и космический, но все-таки транспорт.
— Нужно ли вам, — продолжал наш знакомый, — подвергаться постоянным обвинениям в злых намерениях, в нежелании видеть в людях доброе начало, в стремлении всегда и надо всем смеяться?
— Но ведь смех… — попытались мы возразить нашему доброму знакомому.
— Я знаю, что вы скажете, — ответил он. — Что смех очищает, что он-то и является положительным персонажем всякого сатирического сочинения, и наконец, что человечество, смеясь, расстается с прошлым… Может быть… Но неосторожно смеясь, вы рискуете, расстаться с будущим. В лучшем случае вас обвинят в том, что произведение "Не принято народом", а в худшем, что оно "отвергнуто народом". Народ, который одно произведение якобы принимает, а другое отвергает, стал у некоторых критиков категорией настолько условной, что невозможно установить, является ли он собранием людей или чисто теоретической формулой, уравнением, решаемым каждый раз в зависимости от вкуса и уровня самого критика.
Знакомый посоветовал хотя бы уравновесить изображенных нами отрицательных персонажей таким же количеством положительных, дабы произвести более благоприятное впечатление на читателей и оградить себя от возможных обвинений.
— Но помилуйте, — сказали мы, — ведь никто не станет обвинять судью в том, что он, вынося приговор преступнику, одновременно не выдает ему путевку на курорт. Сатира — тоже жанр судебный.
Другие знакомые и приятели иначе отнеслись к нашей работе, поддержали нас и предъявили конкретные претензии, о которых следует сказать несколько слов.
Прежде всего нам был задан вопрос, почему Алексей Федорович Голова, человек с многолетним стажем и большим опытом руководящей работы, всегда был лишь "исполняющим обязанности" или "временно исполняющим обязанности", ни разу не занимая саму руководящую должность? Не странно ли это?
Нам это не показалось странным. Алексей Федорович Голова появился на свет с частичкой "И. О." Он мог занимать в зависимости от обстоятельств разные должности, малые и большие, но частичка "И. О." была его жанром, она определяла характер его дарования, меру возможностей. Сам Геннадий Степанович Осторожненко, относившийся к Голове с большой симпатией и ценивший его опыт, считал, что он не может занимать должность директора или заведующего, но вполне может исполнять их обязанности. Частичка "И. О." так прилипла к Алексею Федоровичу Голове, так привык он к ней, что иногда и в письмах, которые, хоть и редко, но все же писал, механически ставил эти буквы перед своей подписью, так что они в конце концов стали как бы его инициалами. От этого произошли некоторые недоразумения и у нас. Изучая дошедшие до нас материалы и встречая в некоторых документах подпись "И. О. Голова", мы решили, что нашего героя зовут либо Иван Осипович, либо Илья Онуфриевич, либо еще как-нибудь. И только перебрав все возможные в этом случае имена и отчества и окончательно остановившись на Иннокентии Орестовиче, мы натолкнулись на известную докладную записку об объединении химического и стирального производства и создании КОМПРАЧИКОСа, где в конце сохранилась ясная, неиспорченная огнем подпись: "И. О. заведующего Периферийским Коммунальным отделом А. Ф. Голова".
Некоторые наши знакомые, преимущественно молодого возраста, упрекали нас в небрежности и спрашивали, как могло случиться, что внезапное исчезновение таких людей, как товарищ Половинников или товарищ Покаместов, прошло совершенно незамеченным? Неужели выйдя утром на работу и видя, что кто-то из сотрудников отсутствует, никто не поинтересовался, что с ним, не заболел ли он, не случилось ли чего-нибудь с женой или с детьми?
Вопрос этот, конечно, могли задать только наши молодые читатели. Читатели старшего поколения еще помнят те времена, когда исчезнувшими неожиданно людьми не так уж интересовались их коллеги по работе и не слишком старались выяснить, что с ними и не нужна ли им какая-нибудь помощь.
Кое-кто, разбирая наше сочинение со стороны стиля, обвинил нас в эклектичности, в отсутствии какого-то одного жанрового принципа, по которому можно было бы сразу сказать, чем является наше произведение: романом, или повестью, или просто свободным изложением разнообразных мыслей, которое французы называют изящным словом "эссэ"… Их смутило, что наряду с совершенно жизненными фигурами вдруг появляются какие-то маски, вроде Глубоко перепуганного или Циника, и что это за такое Важное лицо? И не намек ли это на какое-нибудь действительно важное лицо?
