сказал он и тоже улыбнулся мне.
Вокруг все качалось, в горле стоял ком. Трокадэро протянул мне сигарету и поднес зажигалку. Затем хлопнул меня по плечу:
– Выше голову, мужик.
Он отошел, и я поднял голову. Увидел, как Романоз, стоя среди парней, указывал на меня пальцем. За несколько минут в людях вокруг меня произошла перемена, теперь они глядели на меня со страхом, удивлением и как будто с уважением. Тот, кто видел пистолеты за поясом, уже не мог поднять на меня глаз. В этот момент где-то там, в глубине души, я почувствовал, что это преображение мне по душе, на несколько секунд я ощутил себя совсем другим человеком. Осознав это, подумал: «Уж не схожу ли я с ума».
Вагиф взглянул на парней, направлявшихся к нам, повернулся и опять улыбнулся мне:
– Помнишь, что я сказал?
Косой Тамаз приблизился ко мне и остановился в двух шагах:
– Это правда?
К глазам подступали слезы, не расплакаться бы, испугался я и не ответил ему. Я принял строгое выражение лица, отвел глаза и отвернулся в сторону. Тогда откуда-то издалека я услышал его голос:
– Да ты, брат, сбрендил. Как же ты пошел на такое.
Тем временем на улицу вынесли тело дяди Хаима. Вагиф взял меня за плечо, и мы подошли поближе. Из такси вытащили того парня, пригнули ему голову.
– Давай, – приказал мне Вагиф, и я от отчаяния со всей силы пнул его под зад, так что он пролетел под гробом. С другой стороны его подхватили евреи и начали избивать.
Этот пинок был в действительности единственным моим реальным вкладом, если угодно, единственной заслугой в событиях того дня. Больше ничего значительного я не совершил.
Трокадэро наклонился ко мне и прошептал:
– Вечером свидимся и обо всем договоримся. Не так уж и плохи твои дела, как тебе кажется.
Как только он отошел, ко мне приблизился Нугзар Швелидзе, но Вагиф рявкнул на него:
– А ну, дуй отсюда, – и тот поджал хвост.
По сравнению с предыдущим днем народу было не так много, наверняка меньше пятидесяти. Они тронулись по направлению к площади, и улочка перед подъездом опустела. Возле стены без сознания валялся тот избитый парень. Вагиф взял меня за плечо.
– Иди в машину, – приказал он.
Все это время Толик так и не выходил из машины, дверца была открыта, и он глядел на нас. Когда мы подошли, он показал на ремень:
– Вот видишь, пригодился.
Что я мог ответить?
– Куда мы едем? – спросил я.
Он взглянул на меня и прищурился, будто задумавшись.
– Приедем – увидишь.
Только я открыл заднюю дверцу, как заметил за процессией желтую крышу милицейской «канарейки» на площади, и меня бросило в дрожь. В это время от толпы отделился Грантик Саркозян и крикнул:
– Легавые, парень, легавые.
И тут случилось нечто странное: только Вагиф повернулся ко мне, как вдруг покачнулся и упал, будто кто-то толкнул его. Вспоминая это позже, я пытался понять: если он не споткнулся, тогда что же на ровном месте его подкосило?
Я сорвался с места и побежал.
– Эй, погоди, – послышался взволнованный окрик Толика.
Я свернул направо в узкую улочку и перепрыгнул через деревянный забор. Во время прыжка пистолет выпал, я поднял и вернул его на место, уж и не знаю, зачем я это сделал, на кой он мне сдался. Из щели в заборе я увидел Толика, а затем и Вагифа, они пробежали у меня перед носом. «И эти бегут», – подумал я. Мысли путались.
Минуя дворы, переулки, я добрался до гаражей. Здесь, над обрывом, между стеной и кустами я и спрятался, стараясь собраться с мыслями. Но вышло наоборот – мое сознание как будто застыло. Единственное, что я ощущал, была боль в челюсти. Не хотелось ни о чем вспоминать, больше ничего не интересовало меня. Долго я пролежал там, на земле, скрючившись.
Была поздняя ночь, когда маленькие светящиеся точки превратились в яркие фонари фуникулера. Вокруг меня мир постепенно начал обретать свои очертания. «Ага, вот я где», – я вспомнил, в чем было дело. Все тело онемело, я еле приподнялся, прислонился к стене и, поражаясь самому себе, обнаружил, что мне плевать и на Трокадэро, и на тюрьму, и на собственную жизнь. Такого необыкновенного чувства у меня никогда не было. По меньшей мере минут пятнадцать я был лихим парнем. Но затем вернулось отчаяние.
– Я понимал, в какое бредовое и опасное дело я вляпался. Я не знал, что делать: и в тюрьму не хотелось идти и иметь такого врага, как Трокадэро, меня никак не устраивало.
14
Идя в темноте вдоль стен, я добрел до дома косого Тамаза. Только я собрался постучать в окно, как со стороны Арсенальной горы до меня донесся перестук колес поезда. Не помню, говорил ли я вам, что товарные поезда начинали движение в три часа ночи.
Тамаз сперва оглядел меня, затем приоткрыл окно.
– Скорей заходи. – Света он не зажег, на окнах не было занавесок. – Береженого бог бережет, – сказал он. Слабый свет уличных фонарей кое-как освещал комнату, во всяком случае, на ощупь передвигаться не приходилось.
– Зря сбежал, тем ментам до тебя дела не было, ехали своей дорогой.
В тот момент это уже не имело значения.
– Да? – Больше ничего я сказать не мог и сел на стул.
– Как же ты сотворил такую глупость? – сказал он и протянул мне сигарету.
Я прикурил, затем ответил:
– Все это чушь, я тут ни при чем, я никого не убивал.
Было темно, но я заметил, как у него широко открывается здоровый глаз. Рассказал, как все было на самом деле. Он слушал меня, открыв рот. Когда я закончил, он встал и прошелся взад и вперед.
– Ох и мусор этот Трокадэро, – сказал он и крепко выматерился, – не покажись сегодня ментовская «канарейка», уверен, валялся бы ты сейчас где-нибудь трупом на дне обрыва.
– Но почему?!
– Так все же подстроено, если кто и попадает под подозрение, это люди Чомбэ и Хихоны. Что, разве не так? Порешили бы тебя, а сами бы спокойно разгуливали.
У меня душа ушла в пятки. Боже мой, как же я это упустил? А ведь я был уверен, они хотят увезти меня с собой, чтобы убедить взять все на себя и к тому же научить, что и как говорить в ментовке. Но дело-то было намного проще, им вовсе не нужно было мое согласие, они не доверяли мне, к чему им было рисковать? Если б