Дядя Коля ни о чем не догадывался, Лида не подавала вида, чтоб избежать неприятностей в их семье, только постепенно желание приходить к ним у нее пропало. Да и дома в Турках она призналась только мне, и кое-что о ее обидах я узнала из ее дневника.
Позже я невольно сравнивала тетю Тосю с Марусей, женой Сережи. Они отличались друг от друга, как небо от земли. Веселая, открытая Маруся всегда готова была поделиться всем, что у нее есть. В дом наш вошла так, будто в нем она жила всю свою жизнь и до замужества. Мы прожили вместе много лет: и до войны, и всю войну, и я не помню, чтобы были серьезные ссоры, неразрешимые проблемы.
Сварливая же тетя Тося, приезжая летом с детьми к нам на свежий воздух из города, в первые же дни ссорилась со всеми. Необразованная и кичливая, она гордилась только тем, что она — жена военного, а значит, на голову должна быть выше всех, повелевать, приказывать, презирать. Стараясь унизить семью, порою переходила к кому-нибудь на квартиру. Оформивший следом отпуск и приезжавший в Турки дядя Коля был между двумя семьями, как между двумя огнями. Она применяла любые способы, чтоб отдалить его от родни наговорами. Но он, изучивший за многие годы повадки своей женушки, не попадался в сети и оставался таким же дружелюбным со всей нашей семьей.
Живя же с тетей Тосей, как говорили наши, он «нес крест». Возможно, впоследствии мама жалела о том, что в письме посоветовала ему возвратиться с Дальнего Востока к своей семье и расстаться со счастьем, которое он оставил в Уссурийском крае.
А студенты наши продолжали учебу. Вот уже скоро экзамены, а за ними летние каникулы! Лида и не догадывалась прежде, что ее так потянет домой в родные Турки.
В эпидемию она заболела гриппом. Но не сдавалась, хоть он валил с ног, и к экзаменам приходилось готовиться, лежа в постели. А вскоре она прислала письмо о том, что лежит в больнице с воспалением легких. И, наконец, письмо еще более тревожное: Лида в тубдиспансере.
Прошла весна, началось жаркое лето. Состояние здоровья больной не улучшалось. Ей сделали операцию, после которой она стала чувствовать себя гораздо хуже.
Из тубдиспансера в Турки пришло письмо о том, что надежды на выздоровление нет, и будет лучше, если больную заберут домой.
В Турки просилась и сама Лида, но по другой причине: она писала, что кормят в больнице невероятно плохо.
За своей несчастной младшей сестренкой поехала моя мама.
Но сдаваться мама Катя не хотела, она не верила, что может потерять сестру, так недавно еще здоровую, веселую и счастливую. В тур-ковской больнице фтизиатором был уже в те годы не Пересыпкин, а тезка нашей Лиды — врач Лидия Петровна. После рентгеновских снимков она была удивлена:
— И больная, и вы утверждаете, что болело левое легкое. Почему же операция сделана на правом?
Что могла ответить мама? Она не медик. Теперь уже от Лидии Петровны мама услышала, что болезнь сестры в такой форме, что лечение помочь ей не сможет.
Меня, чтобы не заразить туберкулезом, поселили у моей крестной Татьяны, проживающей в экспедиции Студеновского совхоза, где работала и она, и ее муж. Это было далеко от дома и от школы. Но мимо этого здания возили в школу мою учительницу, проживающую в экспедиции тоже какого-то совхоза. Они забирали в школу и меня.
А мама боролась с болезнью Лиды до последнего, как солдат. Услышав, что в каком-то районе есть хороший частный лекарь, она, выпросив в Госбанке подводу и закутав Лиду в тулуп, повезла ее к этому человеку. Он назначил лечение, дал свои советы, но и это не помогало. Кто бы что ни подсказал, что бы кто ни посоветовал, мама выполняла все: доставала кагор и портвейн, надеясь, что ложечка вина перед обедом разовьет у больной аппетит, варила ей состав из меда, какао, цветка алоэ и свиного сала и прочее и прочее…
Но Лида слабела и вскоре уже не могла вставать с постели.
И вдруг новое потрясение: бросил институт Сережа, не доучившись всего один год. Он приехал домой не один, а с женой, которая была в положении. Они познакомились в Турках во время его каникул. Маруся была уроженкой из Саратова, но работала в Турках в «Красном кресте». Молодые люди полюбили друг друга и решили пожениться. Отец Сережи сидел в тюрьме, старая мама Наташа еле тянула двоих студентов, и он решил скрыть от родных свою женитьбу. Солидарной с ним была и Маруся. И от своей семьи она тоже скрыла, хотя в Турках на работе рассчиталась и поехала, как и Сережа, тоже в Саратов. Маме говорили об их женитьбе, но она считала это сплетней. В Саратове Сережа начал учебный год и жил в общежитии, Маруся — в семье своих родителей. Но встречаться молодожены продолжали. Вскоре родители заметили, что их дочь заболела, ее часто мучила тошнота и рвота. К больной часто стал приходить молодой «врач» с чемоданчиком. Это и был Сережа, которого родные принимали за врача. Ему, всегда прежде честному, не давала покоя эта тайна от своих родных и от родных жены; ею он очень терзался.
Близилась зимняя сессия. Приходилось часто недоедать, денег из дома просить стеснялся, не знал, что отвечать в письмах на вопрос старшей сестры о его женитьбе. Не шла на ум учеба, да и времени было маловато на подготовку к экзаменам: часто спешил к жене в город из загородного института. Там, в центре города, порою и готовился к экзаменам в городской библиотеке. И однажды, выйдя из читального зала в гардероб, он вместо своего нового бобрикового пальто получил старую телогрейку: кто-то подменил, оставив ему рваную одежду. Он страдал, вспоминая, с каким трудом мать на последние деньги приобретала ему это пальто.
Маруся не выдержала и всю их тайну открыла своим родным. Те отнеслись с пониманием, им пришелся по душе молодой «врач». Отец Маруси отдал ему свое пальто.
Все экзамены выдержаны. Но напряжение нескольких месяцев сказалось йа здоровье. Вскоре он простыл, заболел и обратился к врачу.
— Я вам одно скажу, молодой человек, — сказал ему старый врач, — кроме таблеток основным вашим лекарством должен быть отдых да усиленное питание, не то и до чахотки себя доведете.
Где оно, это усиленное питание? Где тот отдых, если впереди самый трудный учебный год и предстоящий диплом? Как и чем содержать семью: жену, ребенка и себя?
Дома в Турках лежала безнадежно больная умирающая сестра. А в ушах звучали предостерегающие слова доктора.
Всего этого было достаточно, чтоб расстаться с институтом, в который он так мучительно готовился, и до защиты диплома оставалось недолго.
В институте Сережа занимался общественной работой, ему часто приходилось бывать в обкоме. И перед самым отъездом из Саратова он обратился в обком с просьбой о направлении на работу в районное село Турки.
— Послушайте, Куделькин, а в этих самых Турках Тома Кудельки-на не является вашей родственницей?
Сережа удивился. Его маленькая племянница, эта кнопка Томка, известна уже и в обкоме.
С Сережей разговаривал, видимо, Медведев, муж первой моей учительницы Анны Ивановны. Со слов учительницы он, видимо, так расхвалил меня, что приехав в Турки, Сережа долго вспоминал:
— Ну и «Савельевна»! Ну и прославилась!
Он гордился мной. Приехал он вместе с Марусей, беременность которой была уже сильно заметна.
Я этот год училась в четвертом классе, большинство своего времени проводила в школе; в экспедицию к крестной добирались к вечеру Наши меня по-прежнему оберегали, оставляя вне дома. Но я прижилась и там, играла с Борькой, сыном крестной, который был немного постарше меня.
В школе в это время хорошо была поставлена работа пионерской организации. В этом была заслуга приехавшей из Саратова старшей пионервожатой товарищ Лиды. Войдя в наш в класс, она спросила:
— А кто тут у вас Куделькина Тамара? Я поднялась за партой.
— Мне о тебе в обкоме рассказывали. Будешь мне помогать. Договорились?
Сколько же было энтузиазма в этой вожатой! Казалось, кроме пионерии для нее нет иной жизни.
Как правило, каждый класс — это пионерский отряд. Во все отряды она направила вожатыми самых активных комсомольцев-старшеклассников; как старшая вожатая, умела поставить работу интересно и требовала от классных вожатых точного исполнения всех ее требований. Наш отряд она закрепила лично за собой. Я была избрана председателем совета отряда, который был разбит на три звена во главе со своими звеневожатами. Звенья заключали между собою договора по соревнованию в учебе, в спорте, в самодеятельности. И если кто-то отставал по какому-либо предмету, все звено болело как за себя, с отстающими занимались лучшие ученики.
Интересно проходили пионерские сборы. Они были раз в месяц. Это было совсем не так, как у Лиды или Маруси. Их сборы проходили в классах за партами, концерт — у доски. У нас проходило все торжественнее. Отряд собирался на втором этаже в большом холле, звенья выстраивались, и звеневожатые отдавали рапорты председателю совета отряда, а председатель — вожатому. Потом все садились, слушали доклады о папанинцах, о Чкалове, о героях Октября, о первых пионерах или читали вслух интересные книги о Павлике Морозове или Павке Корчагине, не жалевшего свою жизнь в борьбе за счастье простого народа. Часто всем отрядом пели любимые песни, а в заключение сбора был обязательно концерт художественной самодеятельности.
