запах Алекто, пыль в ее перьях, тот же кисло-сладкий запах, который я знаю — и я вспоминаю, что пахла так, когда перестала мыться после Фесмофории. Та же смесь дикого и девушки. Они пахнут как я, или я пахла как они, и от этого мне становится лучше. Не так страшно знать, что что-то в нас похожее.
А потом они отталкивают меня.
Я сжимаюсь на полу ниши, снова боясь, не могу понять, что я сделала не так, что они вдруг ударили меня.
— Мы не позволяли тебе приходить сюда, — шипит Алекто, и я ошеломленно поднимаю взгляд. Три Фурии отвернулись, создав стену между мной и пещерой. Они говорят не со мной.
— Мне не нужно ваше позволение, Алекто, — доносится спокойный голос. — Это мое царство.
Моя кровь холодеет.
Его ты любишь? Или она разбила твое сердце?
Это он. Аид. Он тут.
— Эребус — наши владения, — говорит Тисифона. — Ты согласился. Ты подписал договор. Ты остаешься в своих местах, а мы в своих. Это наше.
— Я хочу увидеть девушку, которую вы забрали с берега Стикс.
— Мы первые ее нашли.
— Мегера, — предупреждает Аид. — Спусти ее, или я поднимусь.
— Тогда ты нарушишь договор. А ты знаешь, что это значит.
— Вы уже нарушили его, принеся ее сюда. Ты знаешь, что это означает.
Я хватаю тряпки, которые дала Мегера, встряхиваю их, нахожу воротник и дыры для рук, натягиваю одеяние через голову. Оно ниспадает до ног, черная версия белого одеяния из сна, как у Оракула. Я снимаю джинсы, швыряю их в угол и нахожу порванный джемпер, набрасываю его как кардиган, прикрывая ударенную молнией руку. Я приглаживаю волосы и успокаиваю выражение лица.
— Посмотрим, хочет ли она говорить с тобой, — отвечает Алекто, оглядываясь. — Ты хочешь говорить с тем, кто зовет этот мир своим? — спрашивает она у меня.
Я качаю головой. Нет, если у меня есть выбор.
— Она не хочет, — сообщает Фурия Царю Подземного мира.
— Так тому и быть, — говорит он.
Я охаю, когда он появляется между мной и Фуриями, спиной ко мне. Он выше, чем я помню, его плечи шире, тени развеваются вокруг него, как дым.
Фурии поворачиваются, раздраженно шип, змеи, чешуя и перья поднимаются, но они не нападают на него, даже не пытаются снова встать между нами, а смотрят, злясь, что он не послушал их, но не в состоянии что-нибудь с этим сделать.
Он поворачивается ко мне.
— Здравствуй, — говорит он холодно и бесстрастно, будто я просто девушка с берега Стикс, и мы не виделись раньше. А мой язык приклеен к нёбу, а сердце грохочет между легкими.
За ним ждут Фурии, их черные глаза внимательны. По сравнению с ними, Царь Подземного мира кажется обычным.
Вблизи и без маски на части лица я вижу, что Аид не красивый. Его кожа белая, просвечивает, он выглядит почти болезненно, как тот, кто избегает солнца, что не удивляет, учитывая, кто он. Он похож на человека сильнее, чем Гермес, у него нет красоты серебристого бога. Брови Аида густые, глаза холодные, без огня, дарящего им тепло. Его нос чуть скошен влево, словно его ломали и плохо вправили. Его угловатое лицо окружают темные спутанные волосы, дикие, как тени, обрамляющие его, тянущиеся от его одежды, словно часть наряда. Только тени в нем примечательны.
И еще одно. Мой взгляд падает на его губы, в этот раз не золотые, и я отвожу взгляд. Его рот красивый. А не должен быть.
— Как ты попала сюда? — спрашивает он, глядя над моей головой.
Я стараюсь звучать ровно, отвечая:
— Я сорвала цветок и оказалась в Стикс, — он хмурится, и я ищу мокрый нарцисс, протягиваю ему. — Я не хотела сюда приходить, — добавляю я, на всякий случай.
Выражение мелькает на его лице, приподнятая рука опускается.
— Тебе не нужно больше страдать в моем мире, — он протягивает руку, отворачиваясь от меня. — Идем.
Я напрягаюсь от его тона. С каждого слова капает власть бога, привыкшего, что все вокруг слушается его. От этого возникает извращенное желание сказать ему, что я сама найду выход, спасибо, и посмотреть, что он сделает, но я беру себя в руки в последний миг.
Я тянусь к нему, и он качает головой.
— Нет, — он вздыхает.
Я застываю.
— Нет?
Он поворачивается ко мне.
— Ответ на вопрос, о котором ты думала. Нет.
Я растерянно моргаю.
— Я не знаю, о чем ты. У меня нет вопроса.
— Прошу, — он смотрит на меня темными глазами, верхняя губа изгибается. — Ты хочешь спросить, можно ли вернуть твою подругу.
— Нет.
— Этого все хотят, когда приходят сюда, — он улыбается горько, с пониманием. — Тебе не нужно притворяться.
Дела с бессмертными всегда кончаются плохо для людей. Нам не хватает сил. Я дрожу из-за правды того, что он пугает меня.
Но теперь я и злюсь.
Это обжигает меня: его наглость, их наглость. Зачем отвечать на молитвы, не помогать, когда нужно, когда сердце разбивается, и я не могу есть, спать или перестать плакать? Когда мне одиноко, и я хочу умереть? Тогда не нужно приходить. Зато когда я стала приходить в себя, он явился и делал меня злодейкой.
Он думает, что я отчаянно желаю, чтобы все вернулось к тому, как было: ходить в школу и смотреть, как Бри и Али держатся за руки под партой, и его большой палец трет ее, как делал со мной? Он думает, что я хочу оставаться после звонка, делая вид, что мне нужно поговорить с мистером МакКинноном, чтобы не идти домой за ними по дороге, замирая каждый раз, когда они целуются, чтобы не проходить мимо них? Он думает, что я хочу жить в маленьком месте, откуда не смогу уйти? Он мог хотя бы подождать, пока я скажу это вслух, а потом звать меня лгуньей. Он мог хоть дать мне говорить.
Мои ладони сжимаются в кулаки от его наглости.
— Прекрати это, — рявкаю я.
Тени вокруг него, тихо тянущиеся ко мне, застывают на месте, словно они не уверены. Глаза Аида расширяются, удивление мелькает там на миг, пока он смотрит в мои глаза, и я понимаю, что он не ожидал, что я буду спорить. Он читает не все мысли.
— Хватит читать мой разум и решать, что ты знаешь, что я хочу, — продолжаю я.
Он приподнимает бровь, и это раздражает меня еще сильнее. Я так не могу. Бри умела, а я никогда не могла, как ни пыталась.
— Я не читал твой разум, — говорит он. — Я
