Никогда не вставай на пути у монашек, загоготал он, не то пропадешь со всеми потрохами.
У инспектора Ариаса были маленькие, тщательно подстриженные усики. И он страх как любил порассуждать. В тот раз он сказал:
В Испании никогда не будет нормальной диктатуры, такой, как у Гитлера, где все слаженно и работает как часы. А знаешь почему, капрал? Из-за женщин. Да-да, из-за женщин. У нас в Испании половина женщин шлюхи, вторая половина – монахини. Я тебе сочувствую, потому что мне досталась из первой половины.
Ха-ха-ха. Старая казарменная шутка.
А я вот помню только некоторые занятные истории, но на шутки и анекдоты у меня памяти нет, отозвался я. Жила-была собака, и звали ее Шутка. Померла собака, вот и вся шутка.
Ха-ха-ха. У тебя и впрямь ума палата, галисиец! И мой тебе совет: никогда не вставай на пути у монашек.
Эрбаль воспользовался случаем и сказал инспектору, что будет лучше, если письмами займется кто-то другой.
Выбрось это из головы, ответил тот. Отныне их станут доставлять прямо нам в комиссариат.
А ты как считаешь, он и вправду ей нравился? – спросила Мария да Виситасау, возвращая разговор к той теме, которая задела ее за живое.
Что-то в нем было, я ведь уже говорил тебе. Женщины против него устоять не могли, с обожанием на него глядели, все равно как на ярмарочного фигляра.
Никто толком не знал, когда доктор Да Барка спит. На дежурствах он не выпускал из рук книгу. Иногда, не выдержав, засыпал в больничной палате или где-нибудь поблизости, накрыв грудь раскрытым томиком. Мать Исарне стала давать ему всякие религиозные сочинения, о которых они потом толковали. Беседы их обычно протекали в теплые вечера, когда больные выходили подышать свежим воздухом.
При свете луны эти двое ходили туда-сюда по дороге под соснами.
Но даже Эрбаль не знал, что однажды монахиня Исарне и самого доктора Да Барку тоже послала ко всем чертям. Это случилось в первую весну по их прибытии в Портасели, и виной тому стала Святая Хереса [25].
Монахиня сказала:
Вы меня разочаровали, доктор. Я знала, конечно, что вы нерелигиозны, но считала вас человеком чутким, восприимчивым.
Он сказал:
Чутким? В «Книге жизни» она пишет: «У меня болело сердце». Да, совершенно верно, именно так оно и было: у нее болело сердце, у нее болел конкретный внутренний орган. Она страдала грудной жабой и перенесла инфаркт. Доктор Новоа Сантос, искусный патолог, съездил в Альбу, где хранится реликвия, и осмотрел сердце святой. Поверьте, он был честным человеком. Так вот, он пришел к заключению: то, что считалось раной от ангельского копья, есть не что иное, как sulcus atrioauricular, ложбинка, разделяющая предсердия. Но он обнаружил также рубец, какие оставляет склеротическая бляшка, указывающая на перенесенный инфаркт. По словам учителя Новоа, глаз клинициста не может найти объяснения стихотворению, зато стихотворение может отлично объяснить то, что скрыто от глаза клинициста. Вспомните строки: «Живу, в себе я не живя, и столь высокой жизни чаю, что умираю от того, что все никак не умираю». Умираю от того, что все никак не умираю! Это стихотворение…
Оно чудесно!
Да. Но это еще и медицинский диагноз.
Фу, как это грубо и непристойно, доктор. Мы ведем речь о поэзии, о высочайших стихах, а вы, вы талдычите о внутренних органах, словно судебный врач.
Извините, но я патолог.
Да! Конечно! И совсем помешались на этом!
Послушайте, Исарне. Мать Исарне. Эти стихи великолепны. Ни один патолог не сумел бы так верно описать болезнь. Святая Тереса превращает недуг, медленную смерть – следствие грудной жабы – в высший образец искусства и, если угодно, духовности. Это вздох, преображенный в стихотворение.
Для вас «умираю от того, что все никак не умираю» – не более чем вздох?
Да. Вздох. Но отметим, что вздох в высшей степени осмысленный и утонченный.
Пресвятая Дева! Вы столь холодны, столь циничны, столь…
Столь что?
Столь высокомерны. Вы не признаете Бога из чистой гордыни.
Наоборот. Из чистой скромности. Если Святая Тереса, подобно другим мистикам, и на самом деле обращается к Богу, то с таким высокомерием, что этим впору заниматься патологии. «Увидеть Бога пленником моим!» Честно говоря, я предпочитаю ветхозаветного Бога. Великого в своем величии, управляющего движением светил, словно он снимает голливудский фильм. Мне предпочтительней думать, что для святой Тересы Бог имел вполне реальное воплощение – некое неведомое нам человеческое существо, которое и знать не знало о страстных чувствах святой. «Как горька жизнь, в которой нельзя упиваться Господом!» Почему бы не допустить, что она просто-напросто влюбилась, сознавая полную невозможность этой любви? Кроме того, она была дочерью и внучкой крещеных евреев. И привыкла к скрытности, иносказаниям. Поэтому она говорит о темнице и духовных оковах. Описывает болезнь, то есть грудную жабу, и свою физическую немощь, но в то же время – невозможность земной любви. Некоторые из ее духовников были умны и очень привлекательны.
Я ухожу. Мне отвратительно слышать то, что вы говорите.
Почему же? Я верю в душу, мать Исарне.
Верите в душу? И говорите о ней, словно это продукт жизнедеятельности организма.
Не совсем так. Мы могли бы выдвинуть смелую гипотезу и утверждать, что субстанция души – клеточные энзимы.
Вы чудовище, чудовище, которое умеет прикинуться вполне милым и обаятельным.
Святая Тереса сравнивает душу со средневековым замком, который построен «целиком из алмаза, обработанного божественным мастером». Почему из алмаза? Будь я поэтом, чего быть не может, я использовал бы иной образ – снежинку. Ведь не существует двух одинаковых снежинок. И они тают, расстаются с жизнью, когда на них падают солнечные лучи, словно говоря: Ах, какая скука это ваше бессмертие! Тело и душа накрепко соединены в одно целое. Как музыка с инструментом. Несправедливость, порождающая социальные тяготы и страдания, – это на самом деле самый ужасный механизм разрушения душ.
А как вы считаете, почему я явилась сюда, в санаторий? Я ведь от мистики далека. Я борюсь против страданий, тех самых страданий, которые вы, герои с одной и с другой стороны, несете простым людям.
И опять вы ошибаетесь. Ко мне это не относится. Ни те, ни другие в святцы меня не занесут. Мою жизнь следует приписать, если воспользоваться выражением нацистских врачей, к числу жизней-балластов, то есть жизней, которые не заслуживают того, чтобы их прожили. У меня не будет даже того утешения, что есть у вас, надежды на то, что когда-нибудь я сяду одесную Господа. Но я скажу вам одну вещь, мать Исарне: ежели Бог существует, это шизоидный тип, нечто среднее между доктором Джекилем и мистером Хайдом. И вы принадлежите к доброй его ипостаси.
Почему вы насмехаетесь надо мной? Или просто дурите мне голову…
Дурю вам голову?… Кстати… Это забавно, но ведь я даже не знаю, какого цвета у вас волосы…
Мать Исарне сняла белую току и тряхнула головой – рыжие кудри своевольно рассыпались по плечам.
И сказала она:
Теперь будете знать. И убирайтесь ко всем чертям!
И сказал он:
Может, даже в аду я нашел бы для себя какую-нибудь звезду…
А ты веришь, что и на других планетах есть живые существа? – спросил вдруг Эрбаль Марию да Виситасау.
Не знаю, ответила она с усмешкой. Я не здешняя. У меня и документов-то нету.
Монахиня и доктор Да Барка, рассказывал Эрбаль, часто рассуждали о небесах. Но не о тех небесах, где обитают святые, а о тех, где звезды. После ужина, когда больные лежали на свежем воздухе, эти двое, словно наперегонки, отыскивали знакомые звезды. Надо думать, минуло много лет с тех пор, как одного мудреца сожгли за то, что он сказал, будто на других планетах есть жизнь. В прежние времена таких шуток не любили, а с шутниками не церемонились. Эти двое действительно верили, что там, наверху, есть жизнь. Тут у них споров не возникало. И оба полагали, что это будет очень даже важно для нашего мира. А по-моему, так наоборот. Только больше народу, между которым придется делить добро. Эти двое были вроде бы и ученые, но словно чокнутые какие. Хотя мне очень нравилось слушать их разговоры. По правде сказать, чем дольше смотришь на небо, тем больше и больше звезд там находишь. Якобы есть и такие, которые мы видим, а их уже нет, они давно перестали существовать. Потому что свет идет до нас так долго, что, пока доходит, звезды успевают погаснуть. Во черт! Это надо же! Видим то, чего уже давно нет! Кто знает, может, это и взаправду так!
А что было дальше? – с нетерпением спросила Мария да Виситасау.
Дальше? А дальше раскрылись-таки его делишки и закончилась наша с ним жизнь в санатории. Для меня такой поворот был хуже некуда. Тамошний климат мне явно на пользу шел, да и жизнь там была вполне сносной. Я был охранником, но при этом охранять никого не приходилось. Никто и так не собирался убегать. Зачем? Вся Испания – тюрьма. Вот в чем дело. Гитлер завоевал Европу и выигрывал одно сражение за другим. Красным больше некуда было податься. Кто тут побежит? Только сумасшедший. Такой, как доктор Да Барка.
