Молодежь снаружи горланила, гоняя мяч — кожаный мешок, набитый волосом. Отчаянно визжали девушки. Они побеждали. Они долго держали мяч, не отдавая его парням. Те яростно нападали. Скоро на снегу катался живой клубок.
— Вот я пришел, — говорил кто-нибудь из вновь приезжих, заходя в ярангу. — Как хорошо ушел Ахалькут! Вот я принес ему в дорогу.
Приезжий клал рядом с покойником или плитку чая, или пачку табака.
Гора подарков росла. Завтра все они лягут с Ахалькутом вместе в погребальный костер.
— И как так старики решались на это, — голос Ивана Ивановича горестно дрогнул. — Все боялись, что не прокормятся, все боялись, что они обузой станут. Или у них всякие предрассудки ум мутили. Вот сейчас я сам старик, все мои сверстники постарели. А покончить с собой — даже дико кажется.
В яранге было светло и весело. Старики степенно пили чай, сидя возле покойника. Молодежь шумно играла в сорок девять палочек. Набор палочек переходил из рук в руки. Игроки подкидывали палочки на ладони и ловили их тыльной стороной руки. Счет вели вслух.
Руки у старух, шивших кухлянку, были перевязаны выше локтей травяными жгутами, чтобы загородить келе дорогу к туловищу.
Ночь шла быстро.
Еще затемно покойника одели в новую одежду. Капюшон закрыл лицо — в верхнем мире лицо перевернется на другую сторону головы. Пора было прощаться.
Люди встали друг за другом и стали перешагивать через покойного. Каждый делал шаг и как бы отталкивался ногой от него. Они отстранялись от него.
Задний нюк — покрышку яранги — подняли и старика протащили под ним. Теперь можно было класть его на нарты. У Ахалькута были особые нарты, которые можно было бы поставить в погребальный костер. Они не пригодились. Старик решил идти пешком, без оленей. Поэтому его положили на простые нарты, которые жечь не будут.
Процессия двинулась на высокую сопку, видавшую уже много погребальных костров. Ее склоны густо поросли стлаником.
Для костра уложили большой горкой ветки стланика: по внешнему краю — толстые, в середине — потоньше. Рядом сложили горку поменьше.
Ахалькута положили на самый верх большой горки и отошли. Тогда к нему приблизились те самые старухи, которые шили погребальную кухлянку. Они шли так. как ходят вороны. Старухи и каркали по-вороньи. Одна из них взобралась на горку веток и припала к покойнику. Старуха каркала беспрерывно. Ее рука со спрятанным в рукаве ножом скользнула иод кухлянку Ахалькута.
Старуха говорила земным и верхним людям своим карканьем:
— Это ворона проклевала ему живот. Это клюв вороний, а не нож сделал эти отверстия. Это ворона перебила ему сухожилия. Эго вороний клюв, а не нож.
С карканьем она сошла с горки и присоединилась к остальным людям.
Настала очередь мужчин. Они разожгли маленький костер. Он горел весело, разбрасывая пламя на свежем ветру. Мужчины зажгли от него факелы — ольховые палки с метелками стланика — и сунули их в большой костер.
Пламя занималось медленно. Оно сначала ушло куда-то внутрь. Старина Эттувьи тогда приблизился к костру и сказал Ахалькуту:
— Ну чего ты ждешь? Почему не идешь? Мы все сделали, как ты велел. Иди…
Тут и взметнулось откуда-то из середины пламя. Оно разом залило весь костер и высветило неподвижное тело внутри.
Старики стояли рядом с костром, и отблеск пламени метался по лицам, делая еще более глубокими их морщины и уже глаза.
Молодежь с шумом и криком прыгала через ветки из стланика. На краю площадки двое боролись в кругу зрителей. Самое время сейчас отомстить борьбой за давнишнюю обиду!
Старина Ахалькут уже шел панэналь’эттын (дорогой к предкам). Он бежал легко по дороге прямо вверх. Вот, наверное, он дошел до того места, где живут собаки верхнего мира. Сейчас самый главный собачий предводитель будет спрашивать у своих, что они знают об этом человеке. Если найдется хотя бы одна обиженная, которую этот человек искалечил или же убил ни за что, то ему придется плохо. Если он просто издевался над собаками, бил их или же не кормил их, го главный собачий предводитель скажет:
— Эй, те, которых он обижал! Сделайте с ним то же самое, что он с вами делал.
Тогда собаки начнут кусать и пугать этого человека.
Если он на той земле убивал собак для своего развлечения или по злобе, то предводитель крикнет:
— Загрызите его!
И этот человек никогда не дойдет до своих родичей в верхнем мире. И никогда он не возродится.
Хороший человек пройдет спокойно. Наоборот, собаки приласкаются к нему. А собаки — существа особенные. Они чувствуют келе. Келе их боятся. Старые люди всегда, когда собака во сне прядет ушами, говорили ей, спящей: «Хорошенько высматривай келе. Не пускай их к нам».
Недаром, если собака во сне беспокоится, значит, видит келе, ее отправляют в верхний мир с почетом, а под ее кишками проходит вся семья, чтобы келе не пристали. Недаром когда келе начинает есть у человека какой-нибудь орган, то к месту, где он находится, прикладывают тот же орган собаки.
Ахалькут пройдет мимо собак. Он всегда любил их. Его собаки всегда были сыты. Его собаки всегда защищали своего хозяина и от медведя-шатуна, и от разных духов. Только вот от последнего келе защитить не смогли.
Он пойдет и приблизится к тому месту, где уже ходят верхние люди. Их много. Только он не будет сразу знать, где родня. Ведь он сам, родившись, многих стариков не видел, а многих и забыл.
Он их узнает особенным путем. Все, к кому он будет подходить, предложат пожевать ему серы. Если он сможет взять их серу в рот, то это значит — пришел к своим. Надо будет только вспомнить тех предков, которых знал. Ему и самому в дорогу дали с собой маленький мешочек с серой — вареной смолой стланика. Когда к нему будут отсюда приходить люди, он сам будет предлагать им серы и узнавать своих, пока еще не родившихся, родичей.
Все. Пришел. Теперь он сам должен позаботиться о том, чтобы поскорее вернуться обратно.
Чукчи говорят: «Куйкиннеку[1] келе наделал, когда Митти1 спала».
Иван Иванович:
— Раньше думали, что болезни — это келе. Келе поедают людей так же, как и люди едят оленей. У этих самых келе, как верили старики, есть свои олени.
Старик Чавэйпин как-то мне рассказывал: «Я из стада шел. Шел в темноте. Вдруг я ярангу увидел. Там огонь горел. Я сразу понял, что это яранга келе. Рядом с ним его сын играл. У келе все лицо волосами заросло. В пологе у него человеческая голова висела.
Я наломал ольховых прутьев, связал их травой и стал размахивать этим веником перед входом. Ребенок вскрикнул, упал и умер.
