Глава 15
ТРОЯНСКАЯ ВОЙНА. ХЕТТЫ И АМАЗОНКИ
Война началась в 1210 году до Р.Х. и продолжалась долгие 10 лет (по другой версии, взятие Трои приходится на 1184 год до Р.Х., соответственно, и начало войны смещается на 1194–й).
Против Трои выступили почти все известные города-государства материковой Греции, а также правители островов Крита и Родоса (к этому времени также захваченных ахейцами). Основными союзниками Трои стали хетты, пеласги и фракийцы. Последние, собственно говоря, и появляются на подмостках истории благодаря тому, что их упомянул в «Илиаде» Гомер. Не углубляясь в описание хода войны (нас интересует здесь, прежде всего, результат) надо отметить несколько моментов, имеющих непосредственное отношение к хеттам.
Хотя хетты прямо не упоминаются в «Илиаде», но как держава, контролирующая Вилусу и захватом Милаванды давшая ахейцам повод к агрессии, Новохеттское царство не могло уклониться от полномасштабного участия в войне, чтобы не «потерять лицо» — а к этому на Востоке относились весьма серьезно. Кроме того, падение Трои открывало для врагов хеттов практически сухопутный маршрут из Европы в Азию через Геллеспонт. А это совсем другой уровень угрозы, чем вторжение ахейцев морем.
Несомненно, хеттские войска в войне участвовали. Об этом свидетельствуют стихи «Одиссеи»:
Так Эврипила, Телефова сына, губительной медьюОн [Неоптолем] ниспроверг,и кругом молодого вождя все кетейцы пали его{164}.
Здесь «кетейцы» — хетты (египтяне их называли так же). Эврипил, сын Телефа (Телепа — имя хеттское, был царь Телепину) и Астиохи, сестры троянского царя Приама. Таким образом, кетейцами-хеттами командует хетт Эврипил{165}, племянник Приама, выдавшего свою сестру за одного из представителей хеттского царского дома.
Что касается Приама, то он, скорее всего, был пеласгом. В пользу этого свидетельствует один эпизод из Библии, а именно — битва Давида и Голиафа{166}. Описание того, как молодой Давид убил великана-филистимлянина (1 Цар., 17:1-51), известна практически всем. Но мало кто даже из людей, читающих Библию постоянно, помнит, что Голиафа убили дважды. Второй раз филистимский гигант умер не так картинно и не от руки Давида, ставшего к тому времени старцем: «Было и другое сражение в Гобе; тогда убил Елханан, сын Ягаре-Оргима Вифлеемского, Голиафа Гефянина, у которого древко копья было, как навой у ткачей» (2 Цар., 21:19). Здесь же есть и другой персонаж, который «поносит израильтян» (2 Цар., 21:20), аналогично тому, как в первом эпизоде делал это Голиаф. Трудно предположить, что на протяжении одного поколения у филистимлян было два одинаковых гиганта с одним и тем же именем и из одного и того же города.
«В какой из битв погиб Голиаф на самом деле, — пишет автор гипотезы А. Афанасьев, — читатель волен решать по своему усмотрению. Но я бы выбрал второй вариант. И дело здесь не только в том, что рассказ о второй гибели Голиафа, непритязательный, лишенный романтических красок, более правдоподобен, — но и в том, что первая версия, выставившая израильского царя в наивыгоднейшем свете, сильно отдает плагиатом.
Точно такая же история рассказывалась еще под Троей. Когда никто из данайцев не смел выйти на единоборство с Гектором, старец Нестор, стыдя и возбуждая, рассказал данайцам одну из историй своей молодости. Будто некогда сошлись на плодородных полях Пелопоннеса два войска; впереди одного из них стоял «богу подобный» богатырь Эревфалион; он выкрикивал себе поединщика, но все трепетали, и выйти не решился никто. Вызов принял тогда совсем еще юный Нестор:
Вспыхнуло сердце во мне, на свою уповаю отвагу,С гордым сразиться,хотя между сверстниками был я и младший,Я с ним сразился, — и мне торжество даровала Афина!Большего всех и сильнейшего всех я убил человека!В прахе лежал он, огромный, сюда и туда распростертый{167}.
Не правда ли, узнаваемый сюжет? Самый юный принимает вызов поединщика, перед которым все трепещут, — и побеждает. Можно даже довольно точно сказать, от кого услышал Давид эту рассказанную под Троей историю: от филистимского царя, носившего очень характерное имя — Анхуз.
Если бы древние римляне взяли на себя труд вчитаться в Библию, думаю, они очень удивились бы, обнаружив имя Анхуза на страницах иудейского Священного Писания. Ведь сходное имя — Анхиз — носил их собственный легендарный предок. Анхизом звался престарелый троянский герой, которого на плечах вынес из горящей Трои его сын Эней, родоначальник римской аристократии.
В античных источниках, кажется, нигде не говорится, что Анхиз после гибели Трои переселился в Палестину, но известно, что он вместе с сыном некоторое время жил на Крите — главной морской базе филистимлян (Вергилий в «Энеиде» только намекает на это, а Овидий в «Метаморфозах» говорит об этом прямо). Поэтому, взяв на себя смелость оспорить мнение Вергилия, будто Анхиз умер на Сицилии, можно предположить, что троянский герой под именем Анхуза окончил свои дни в Палестине. Во всяком случае, такая версия хорошо объясняет знакомство царя Давида с историей троянско-греческого конфликта.
Давид состоял телохранителем Анхуза (1 Цар., 28: 2) и за время прохождения службы вполне мог наслушаться от словоохотливого старика разных троянских побасенок, историй и преданий, которыми потом, по воцарении, украсил свою биографию»{168}.
Если Анхиз, родственник царя Трои, бежал к пеласгам в Ханаан-Палестину, а не к хеттам, то с большой долей вероятности можно утверждать, что он не хетт, а пеласг. Соответственно, пеласг и сам Приам.
Однако вернемся к хеттам. Еще один эпизод Троянской войны, описанный в «Илиаде», свидетельствует, хоть и косвенно, о справедливости утверждений об участии в ней предков славяно-русов — хеттов. На помощь троянцам приходят амазонки во главе со своей царицей Пентесилеей, которая погибает от руки Ахилла.
Еще Татищев высказал убеждение, что амазонки греческих мифов — это славяне{169}. Так же считает и Ломоносов: «Амазоны, или алазоны, славенский народ, по-гречески значат самохвалов; видно, что сие имя есть перевод, славян, то есть славящихся, со славенского на греческий»{170}. Действительно, алазон в переводе с греческого — «бахвал», «хвастун», «кичливый». Но какое, казалось бы, отношение к алазонам имеют амазонки, выжигавшие якобы правую грудь, чтоб ловчее управляться с луком? Самое прямое.
Грекам, которым не за что было любить славный народ хеттов, показалось мало перевести хеттское самоназвание «славные» как «хвастуны». Они пошли еще дальше, и в обязательной перед каждым сражением перебранке (интересная, кстати, аналогия: брань — перебранка — оборона…) переиначили алазонов в амазонов — безгрудых. То есть, вы с виду мужчины, но на самом деле — не воины, а бабы, только без грудей. На это сравнение ахейцев вполне могло натолкнуть то, что у хеттов женщины и на конях скакали, и на войну хаживали — по крайней мере, аристократки: «Вот женщины у вас, хеттов, мужики, а вы при них — бабы безгрудые».
А через полтысячи лет, когда гомеровский эпос решили записать, поди разберись, что там было в устном варианте: то ли алазоны, то ли амазоны, а то и вовсе амазонки. Так и вошло насмешливое прозвище в мифологию, беллетристику и Геродотову историю.
Надо вспомнить и то, что река, на которой зарождалась государственность хеттов, называлась Галис (ныне Кызыл-Ирмак). Галис по-гречески — Ализон, а люди, давшие название этой реке — ализоны-алазоны. Здесь же впоследствии находилась область Галатия (Алазия), названная якобы в честь переселившегося сюда «кельтского» племени галатов. Вот только не странно ли, что местность называется то по-хеттски, то по-гречески, то по-кельтски, но все эти слова — однокоренные?
Геродот нисколько не сомневался ни в существовании амазонок, ни в том, что они неоднократно воевали с эллинами{171}, и считал их прародительницами савроматов, которые произошли, по его мнению, от амазонок и скифов{172}. При этом амазонки прибыли на кораблях из Малой Азии, из района устья реки Галис — единственного места, где хетты сохраняли в то время выход к Черному морю.
«После победоносного сражения при Фермодонте эллины (так гласит сказание) возвращались домой на трех кораблях, везя с собой амазонок, сколько им удалось захватить живыми. В открытом море амазонки напали на эллинов и перебили [всех] мужчин. Однако амазонки не были знакомы с кораблевождением и не умели обращаться с рулем, парусами и веслами. После убиения мужчин они носились по волнам и, гонимые ветром, пристали наконец к Кремнам на озере Меотида»{173}.
