— Это вряд ли. А твое будущее могу, могу предсказать, Лешенька. Я тебя уничтожу, — обещает голосом ласковым и сдавленным.
— А самая главная твоя беда, Комоген, — это то, что ты меня встретил. Потому что меня учили не дожидаться милостей от природы. И сделаю я сейчас следующее. Врублю регулятор до отказа, чтоб нагрелось тут градусов до ста пятидесяти, скручу ручки за спину, прикрою тебе рот — и подержу, пока не станет на свете одним подлецом меньше. А потом вызову «скорую». И чин-чинарем: злоупотребил коньячком и перепарился, обычное дело.
И говорю я ему это почти всерьез. Встаю в дверях. И ненавижу его с редкой силой, аж жжет.
Есть мнение, что сильное чувство передается, сильное желание исполняется. Не знаю… А только обернулось все немного неожиданно. Потому что привстал Комоген, замахнулся — и вдруг сделался серо-чугунного цвета, крякнул и стал валиться на бок.
Подхватил я его, выволок в предбанник; пульс еле прощупывается, в горле хрип. Высунулся, ору шоферу. Телефон есть — вызываю «скорую».
У них там оч-чень приличная аптечка обнаружилась… М-да… Откачиваю я его, и не могу отделаться от невольной мысли: как же так получается, что сами собой сбылись мои слова, а я его спасаю; парадокс. В аптечке даже ампула строфантина оказалась. Ввел я ему и строфантин в вену, да без толку: давление по нулям, сердце встало[1]. Массирую — не запускается. Ну, прибыла бригада, — отсос, дефибриллятор; поздно.
Вот такой странноватый и символический конец оказался у всей этой истории. Если кто хочет вывести мораль — пожалуйста.
— Помогать надо с разбором, — сказал сын.
— «Я тебя породил, я тебя и убью, — сказал Тарас Бульба», — процитировала дочка.
— Жалко мне того несчастного восьмиклассника, — помолчав, произнесла жена. — Ведь если подумать, мы сами его таким сделали.
Звягин взвесил на ладони синюю папку, открыл латунную дверцу кафельной печи, оставшейся с прежних времен, отодвинул вьюшку.
— Символической истории полагается иметь символический конец, — сказал он и чиркнул спичкой.
В тишине белесое пламя с нежной фиолетовой кромкой облизало картон и загудело, устремляясь в трубу. Звягин взглянул на часы.
— В «Титане» идет «Покаяние», и мы еще успеем на последний сеанс. Обожаю семейные культпоходы в кино, когда Юрка приезжает на каникулы. Есть в этом элемент доброй патриархальности.
Перед сном в постели жена тихо спросила, глядя в темноту:
— О чем ты думаешь?
— Что из Юрки выйдет.
—. Все, что зависело от нас, мы сделали…
— Наверное. А теперь все зависит от него самого.
Она села, обхватив колени. Профиль отчетливо вырисовался на фоне окна, освещенного уличным фонарем.
— Страшную историю ты рассказал… Почему ты ничего не говорил мне раньше?.. Я прекрасно помню ту твою командировку.
— А зачем? Свежо в памяти было. Да и не так приятно расписываться в некоторых поступках. В своей вине.
Она медленно обернулась, спросила севшим голосом:
— Какой вине?.. Почему ты молчишь? Послушай, иногда мне становится страшно, как мало я тебя знаю.
— Ты ж всегда заявляешь, что знаешь меня насквозь, — легко сказал он.
— Иногда я тебя боюсь. Мне кажется, что ты способен на что угодно.
— Это лучший комплимент мужчине.
— Леня, — прошептала она, — ты думаешь, я не догадываюсь… Неужели ты…
— Ты романтичная школьная учительница, начитавшаяся мелодрам, — перебил Звягин. — Сейчас не время догадываться, сейчас время спать. — Он зевнул и повернулся на бок.
Ночью, когда она проснулась, Звягин стоял у окна.
— Ты плохо себя чувствуешь?
— Я всегда чувствую себя отлично. Старая проблема: долг солдата иногда вступает в противоречие с долгом врача. Спасать или наоборот? Обычно за тебя решают другие. А надо решать самому.
— Ты хочешь сказать…
— Нет на моей совести пятен, — сказал Звягин. — Ошибки — есть, как у каждого. А пятен — нет. Ты это хотела знать?
— Да, — сказала она… — Я люблю тебя.
— Ну наконец-то, — хмыкнул Звягин. — Слушай, ночью почему-то очень хочется есть. В холодильнике котлет много осталось? И молоко? На самом деле очень глупо отдавать ужин врагу. Правда, врагу вообще глупо отдавать что бы то ни было. Все животные любят поесть на ночь и лечь спать, спокойно это переваривая. Недаром после еды клонит в сон. Природу не обманешь.
Глава V
Вытрезвитель
И все-таки зачем женщине заниматься толканием ядра или метанием диска, подумал Звягин.
Несерьезная эта мысль возникла ассоциативно по конкретному поводу: навстречу по вечерней улице женщина вела пьяного. Вела — не совсем точное слово, но «тащила» или «несла» тоже не полностью исчерпывали характер происходящего: рослый мужчина висел на ней, криво переставляя волочащиеся ноги.
Заметив взгляд Звягина, женщина остановилась, переводя дух и поудобнее перехватывая руку пьяного на своих плечах. Секунду поколебавшись, она в отчаяньи тихо воззвала:
— Извините!.. Помогите, пожалуйста, довести… Тут недалеко.
Видимо, холодное лицо Звягина сочувствия не выразило, потому что она стала поспешно оправдываться:
— С дня рождения веду… милиция ведь заберет… мне одной не справиться дальше… Помогите, пожалуйста.
— Крупный он у вас, — бесстрастно констатировал Звягин.
— Сил нет… — она стерла пот рукавом плаща.
В свете уличного фонаря Звягин принял пьяного, как раненого на рисунке в методичке, и двинулся с центнером малоподвижного груза за женщиной, облегченно отдувающейся.
— За уголок налево… вон уже дом виден… всего на третий этаж, — благодарно суетилась она.
Прохожие поглядывали отчужденно, не без брезгливости. Пьяный с шарканьем тянул по асфальту вялые ноги, пускал слюну и всем видом являл картину малопотребную. Спасибо хоть темно.
В квартире на шум показался заспанный мальчишка лет шести, бросился было обрадованно к матери, но, увидев незнакомца с висящим на нем отцом, поджался и юркнул обратно.
Уложив ношу на диван («Вот спасибо вам… вот выручили…»), Звягин критически осмотрел себя и пошел в ванную мыть испачканную полу плаща.
Разутый и укрытый одеялом пьяный храпел, а женщина накрывала в кухне на стол:
— Хоть отдохните пять минут… не откажите, — поставила запотевшую бутылку, рюмку.
— Спасибо, — сказал Звягин. — Я играю в другие игры.
— Ну чайку…
Выражение у нее было умоляющее. Потребность оправдаться томила ее, поговорить с кем-то, не оставаться одной…
— Несладко? — посочувствовал Звягин, оставаясь скорее из любопытства, чем из жалости. Случайная встреча, это приключение в миниатюре, всегда сохраняет заманчивость неизвестности, привлекает отклонением с наезженной колеи обыденности.
— До тридцати лет совсем почти не пил, — исповедовалась она. — В общежитии жили, деньги копили на все: он шофером хорошо зарабатывал. Мечтали — квартиру купим, мебель, телевизор цветной. И в тридцать лет уже все у нас было: сын растет, машину купили, долги раздали. Он ведь работящий у меня, деловитый. Вроде жить бы да радоваться… Тут он и начал… «Все наладили, — говорит, — чего еще? Теперь и пить можно». И — вот…
Нередкая история жизни, пускаемой пьянством под откос, вставала за ее причитающим говорком. Все шло прахом…
— А вы кем работаете? — запоздало поинтересовалась она, поднимаясь вслед за прощающимся Звягиным. Ухоженным выглядел гость, небрежно-подтянутым — располагающе выглядел.
— Врачом.
Его профессиональная принадлежность вызвала у нее, очевидно, некие подспудные надежды на могущество и помощь медицины.
— Как врач не посоветуете: что делать, а?.. Уж я чего не перепробовала: и с ним вместе пила, и жаловалась на него, и расходилась… Несколько месяцев подержится — и опять в запой…
— Лечиться надо, — пожал плечами Звягин.
Она понурилась, покраснела:
— Лечился уже. Полгода прошло — и снова!.. Неужели человек себя пересилить не может? Не понимаю… Раньше-то не пил!
Открывая ему двери, промакивая полотенцем влажноватую полу плаща, решилась попросить:
— Может, есть какие-нибудь новые средства? В газетах писали — есть такие врачи, в Свердловске один, в Крыму еще… Телефон бы ваш не оставили: вдруг, если чего узнаете, я позвоню, а?
Звягин сказал ей телефон и заторопился домой: он уже на час задержался после дежурства.
Жену его опоздание даже не рассердило — привело в печаль.
— Всем ты увлекался, только пьяных еще по домам не разводил! — отреагировала она, выслушав оправдания. Встала из-за стола с тетрадями, погасила настольную лампу. — В вытрезвителе ему место! Ты тут при чем?..
— Ни при чем, — отрекся Звягин. — Жену его пожалел…
И остался бы этот незначительный эпизод без всяких последствий, если б та женщина, Анучина, не позвонила через неделю.
