В искусство, надо признать, век Просвещения не привнес таких качественных изменений, как предыдущий период. Вершины Ренессанса остались недостижимыми. Но появились такие литература и драматургия, музыка и «застывшая музыка» (архитектура), живопись и ваяние, которые до сих пор создают впечатление завершения золотого века западной культуры (от Ренессанса до декаданса). Тем более что потомки сами дистанцировались от своих гениальных предков, причислив себя к творцам серебряного — то есть этажом ниже — века, до которого, впрочем, нам тоже не дотянуться и поныне.
Мы можем констатировать также значительное смягчение морали в век Просвещения. Погасли костры инквизиции (дотлевшие до XVIII века!). Иссякли религиозные войны. Пошли на спад публичные казни.
Но такого же прогресса в области политики и права мы не наблюдаем. Войны XVIII века ничем, кроме революционного изменения тактики, не отличались от войн двух предыдущих столетий. Но в конце XVII века на смену аркебузе (пищали) с ее неизменным приложением — фитилем и костылем, пришел мушкет — ружье с кремневым курком, который не требовал фитиля и костыля, перезаряжался гораздо быстрее и вдобавок позволял нацепить на дуло багинет (будущий штык). Это позволило выстроить стрелков в линию и вести огонь залпами до начала штыкового боя. Такая тактика разом покончила с персидской, османской, польской и московитской армиями, как с боеспособным противником. И только сверхъестественным напряжением сил Россия перескочила с персидского на шведский уровень.
Типичным примером сохранения прежних нравов в этой области может служить вторая по нашему счету мировая война, известная под названием Семилетней (1756–1763). Поводом к ней послужило то обстоятельство, что наследницей австрийского императора стала дочь. Эта сугубо тендерная причина позволила прусскому королю отторгнуть у Австрии Силезию и предъявить претензии на роль гегемона в Европе. При этом король цинично пояснил, что если есть возможность захватить что-то вооруженной рукой — захватывайте не стесняясь: всегда под рукой юристы, которые подведут под любой разбой правовую базу (цитата дается в смысловом переводе на русский язык). Результатом стала коалиция враждебных прежде друг другу Австрии и Франции, но обе были биты хорошо вымуштрованной прусской армией. Теперь гегемония Пруссии приобретала реальные очертания. Тем более что Пруссия воевала на субсидии Англии, а та, под шумок, захватывала французские колонии. В дело вмешалась российская армия, поставившая пруссаков на грань катастрофы. Но у бездетной российской императрицы наследником числился немецкий принц — фанатический поклонник прусского короля. В результате семь лет бойни кончились фактически ничем, если не считать того, что прусский король сохранил награбленное, а английский король мог похвастать награбленными же французскими колониями.
Кульминацией всех этих перемен могла бы послужить знаменитая фраза одного французского ученого, который объяснял французскому императору свою концепцию устройства мироздания. Императора удивило, что в концепции не упоминается Бог. «Сир, — ответил ученый, — я не нуждался в этой гипотезе». Как оказалось, от деизма до атеизма, словно от великого до смешного, всего один шаг. И, как оказалось, воинствующий атеизм способен пролить даже больше человеческой крови, чем самый агрессивный клерикализм.
Чтобы не напоминать в этом смысле об СССР (до которого мы дойдем в свое время), сошлемся на опыт Великой французской революции 1789–1795 годов, вкупе с Директорией и консулатом 1795–1804 и империей 1804–1814/15 годов.
4
Нам уже приходилось говорить, что история никогда ничему не учит. Хотя уроки ее более чем наглядны.
Можно безнаказанно измываться над беззащитным крестьянином. Примеров этого хоть в Азии, хоть в Евразии (России), хоть в Африке, хоть в Латинской Америке — предостаточно. На худой конец жди бунта, восстания, крестьянской войны. Но все это сравнительно легко подавляется. По принципу: сила солому ломит. Ну не может крестьянин бросить свое поле и взяться за создание регулярной армии. А вот горожанин может запереть свою лавку или мастерскую и выйти на улицу, построить баррикаду, дать отпор зарвавшимся власть имущим. Это происходило сотни раз и хотя почти всегда кончалось в пользу лучше организованных власть имущих, но рано или поздно именно они должны были стать той соломой, которую ломит сила. В особенности одушевленная жаждой справедливости и освященная к тому же новой религией.
Первыми народное терпение испытали на себе испанцы. Почти полвека они упрямо верили в то, что если повесить или сжечь десяток или сотню смутьянов, как привыкли делать в Испании и в Америке, то остальные сразу смирятся, успокоятся. Но в Нидерландах недовольные не только не смирились, но начали войну на измор и в конце концов вышвырнули насильников-паразитов из страны.
Вторыми (чуть позже испанцев) испытателями стали придворные «кавалеры» английского короля. Для начала они попробовали навязать англиканскую церковь шотландцам. Вспыхнула война, и король потерпел поражение. Он попросил у парламента денег на продолжение войны, но не получил. Вступил в конфликт с парламентом и… получил гражданскую войну. Сначала королевские «кавалеры» легко одерживали победы над парламентским «простонародьем». Но за тем были деньги. И следовательно, лучшее оружие. Оставалось лучше организоваться. За этим дело не стало, и войска короля стали терпеть поражение за поражением. Король бежал на север, не нашел там прибежища и вынужден был просить убежища у своих же врагов-шотландцев. А те просто-напросто перепродали своего врага его врагам. И король был казнен.
Третьими испытателями народного терпения были все те же англичане — только столетие с лишним спустя. Началось волнение в колонии в Северной Америке, и они послали туда войска (в том числе наемные немецкие), чтобы «навести порядок». А финалом стала позорная капитуляция карателей и появление Соединенных Штатов Америки, независимых от Британии.
Казалось бы, что лучше больше не пробовать.
Тем не менее едва успели просохнуть чернила на акте об английской капитуляции, как попытать счастья решился французский король (точнее, его советники).
В зале заседаний — четыре стены. У одной расположился король с сановниками (по-нынешнему: президиум). У другой — дворяне. У третьей — священники. У четвертой — простонародье («третье сословие»). Называлось это — «Генеральные штаты». И требовалось от них всего-навсего дать согласие на дополнительный налог, чтобы поправить дела вконец промотавшегося короля. Кто кого перекричал при таком раскладе? А на деле и перекрикивать никого никому не пришлось. «Третье сословие» обособилось, удалилось в «зал для игры в мяч» (в ближайший спортзал, по-нашему) и объявило себя Национальным собранием — одновременно и парламентом, и правительством страны. Попробовал король действовать штыками, но национальная гвардия оказалась сильнее королевской. Попробовал спастись бегством и призвать на помощь соседних монархов, но все закончилось для него так же, как и для английского короля.
На революционную Францию ополчилась вся контрреволюционная Европа. Но первые же сражения показали повторение уроков английского языка в США. Затем французские руководители, успевшие нажиться в смуте революции (многолетний террор был столь же ужасен, как в России после революции 1917 года), поставили во главе революционных войск талантливых генералов, которые начали теснить противника на всех фронтах. Из генералов выделился один наиболее циничный и беспринципный корсиканский авантюрист, готовый смести любого противника — хоть депутатов Национального собрания, хоть всех французов, хоть всех их противников. За такие моральные качества его провозгласили императором (заметим в скобках, что при всем том он был одним из самых талантливых, полководцев в мировой истории). И следующие восемь лет французы одерживали одну победу за другой: разбили и австрийцев, и пруссаков, досталось и русским. Только до англичан руки не дотянулись. Более того, англичане, разгромив франко-испанскую эскадру у мыса Трафальгар в 1805 году, завоевали господство на море.
Но в том же 1805 году на земле Чехии французы в борьбе с австро-русской коалицией показали, что их боевой порыв еще не остыл со времен революции. У Австрии было две армии, к которым на помощь спешила русская, так что силы должны были быть примерно равными. Но еще до подхода русских одна из австрийских армий была окружена и капитулировала. Русским пришлось выставлять заслон, который героически целый день сдерживал противника, чтобы их основные силы не были разбиты на марше и успели отступить на соединение со второй австрийской армией. Соединение уравновесило силы, но союзники растянули свой фронт так, что французы разбили несколько группировок австрийцев и русских поодиночке. Русские отступили, Австрия практически капитулировала.
