Финистере, где в марте 1866 г. призывная комиссия кантона собралась на ежегодную жеребьевку, которая должна была определить, кто будет проходить семилетнюю военную службу, а кто избежит ее. Когда прибыл контингент призывной молодежи из Плозеве, на них накинулись все остальные, и на крошечной деревенской площади Плогастель развернулась "страшная борьба", в которой участвовало более 300 человек всех возрастов, орудовавших шестами, камнями и дубинами, колотящих и кусающих друг друга, и власти не смогли их разнять. К концу поединка все получили более или менее легкие ранения, но никто не жаловался: "vieille rancune qui vient de se traduire par une rixe nou-velle".
Произошло следующее. Парни из Плозеве, шедшие корпусом за своим знаменем, были полны решимости пройти вокруг деревенского креста - эта практика, введенная в 1848 г., должна была обеспечить "хорошее" количество призывников, - а остальная молодежь была столь же решительно настроена не делать этого. В предыдущие годы мэру Плогастеля, который знал, чего ожидать, удавалось сохранять спокойствие, настаивая на всеобщем разоружении и следя за тем, чтобы все прибывающие в город призывники были с голыми руками. Однако в 1866 г. жандармы развеяли его опасения, и всем было разрешено держать дубины, которые бретонские крестьяне редко откладывают в сторону. Многочисленная переписка, которую породило это дело, показательна: здесь и суеверие, причем связанное с совсем недавней практикой crigin (традиции становятся вековыми не потому, что они старые, а потому, что память неверна); и давняя вражда между враждующими деревнями; и естественное обращение к насилию; и невмешательство внешних властей в местную практику (никто не оказывал сопротивления жандармам или солдатам, пытавшимся вмешаться, они просто игнорировали их). "Постарайтесь понять пути крестьянской молодежи, - писал префекту мэр города Плогастель, - и ее потребность в насильственном контрасте с сельскохозяйственным трудом".
По-видимому, еще одним центром разгула насилия были бесконечные драки и потасовки между мужчинами, которые с одинаковой легкостью орудовали как топором или киркой, так и ножом или пистолетом, заканчивавшиеся поножовщиной, стрельбой и другими видами расправы, напоминавшими американский фронтир. Малейшая ссора могла закончиться убийством и беспределом: мужчин застреливали или забивали до смерти "после ссоры", обменивались ударами, стреляли, орудовали кирками из-за "бесполезной дискуссии", "бесполезной перепалки", из-за "самого бесполезного мо-тива". Сын выстрелил в мать, убив младшую сестру; двое парней, охотившихся вместе, поссорились из-за сойки, и один застрелил другого. И так далее"°. Интересно, что в суровом мире это не было одной из немногих доступных форм расслабления, грубого развлечения. Но то, как часто в судебных решениях по делам о переворотах и убийствах встречаются случаи насилия без видимых причин, также говорит о сдерживаемом гневе и обиде безнадежных людей, которые слишком долго сдерживались и наконец вырвались наружу в виде слепого насилия, принесшего некоторое облегчение.
Кражи - одно из самых распространенных и показательных нарушений закона. Большинство из них были жалкими и мелкими, как, например, два су, взятые в качестве добычи у старухи в лесу близ Ломбеза (Жер), или майка, нож и 50 сантимов, добытые у старика из Сен-Сернина (Канталь), или богатая добыча взломщика домов в районе Лектура, унесшего с собой сеть, секатор, свечу, полотенце и один кусок хлеба. Можно предположить, что "травмы и ошибки, связанные с разделением сала", отмеченные в Сен-Мене (Марна) в XIII году, были воспроизведены и при последующих режимах. Известно несколько случаев, когда девушки, по-видимому, были соблазнены или, во всяком случае, утверждалось, что они были соблазнены платками. Типичный случай - девушка, работавшая гладильщицей в Эльне (Пиренеи-Ориентали), была обвинена в краже маленького батистового платка стоимостью в один франк; ее упорное отрицание не дало ей ничего, кроме условного наказания". Мелкие и жалкие случаи, подобные этим, свидетельствуют о мире малого имущества и большой нужды.
Полиция была менее желанной, когда она вмешивалась для установления или восстановления общественного порядка, чуждого населению. Некоторые чувствовали, что их свобода все больше ограничивается - в большей степени, жаловались жители Тараскона (Арьеж) в 1848 г., чем до 1789 г. Историческая память могла быть ошибочной, или представители общественного порядка толстели под ногами. Как бы то ни было, бесконечные проблемы создавали две юрисдикции: охота и леса. Каждая из них заслуживает отдельного исследования. И каждая из них свидетельствует о том, что деревенские жители не позволяли так просто нарушать свои традиционные устои.
"Наше население, как вы знаете, - писал субпрефект Шатолина летом 1853 г., - свято чтит фигуру жандарма". Однако в том же деле, где приводится это неправдоподобное утверждение, говорится о том, что жандармы часто подвергались нападениям, когда они вмешивались в местные обычаи азартных игр, пьянства и браконьерства или в принятое поведение во время паломничества или ярмарок, особенно если это вмешательство доходило до ареста или конфискации. Действительно, в Арьеже попытка ареста местных жителей могла привести к "восстаниям"". Но в Арьеже, как и в большинстве районов Пиренеев, царило особо взрывоопасное настроение из-за непрекращающихся трений по поводу прав на леса.
Введенные в конце эпохи Реставрации законы, ограничивающие доступ в леса, разжигали ненависть там, где свободный выгул скота был образом жизни, а лесные ресурсы - необходимым условием существования. Лесной кодекс 1827 г. предоставил широкие полномочия французской администрации и довольно угрюмым лесничим, егерям и охранникам, которых она набирала среди населения, страдавшего от недостатка работы. Эти полномочия использовались за счет местного населения для сохранения огромных лесных массивов и стимулирования лесовосстановления, в основном ради деревянного флота, который перестанет существовать, когда новые насаждения достигнут зрелости. Крестьяне мало что знали и не придавали значения таким целям Кольбертиана. Они знали только, что по произвольным и непонятным решениям их скот больше не будет пастись, а они не смогут заготавливать хворост и дрова, как делали это, сколько себя помнили. Морис Агульон описал ожесточенные конфликты, которые возникли в Провансе. Начиная с эпохи Реставрации и вплоть до Второй империи, в записях можно найти аналогичные и столь же жестокие реакции от Бургундии и Дофине до Анжу, Гаскони и Пиренеев. Число правонарушений резко возросло: это не только нарушение границ, воровство и кражи, но и акты мести охранникам и самим запретным лесам и плантациям. Бедняки в гневе (как это было в Жерсе в 1828 г. или в Кантале в 1839 г.) вырубали тысячи деревьев, а армия и национальная гвардия вынуждены были вступать в бой, подавляя бунт за бунтом. Ходили странные слухи, например, в 1851 г. по деревням на окраине леса Омбре в Анжу распространилась ложная информация о том, что жители могут заготавливать дрова по своему усмотрению; за день было унесено около 2 тыс. вязанок. В
